«Все будет хорошо, малыш»: став матерью, готовься быть врачом, психологом и экспертом по безопасности

Мой старший сын в детстве много болел. В принципе я знала, что дети склонны иметь такую особенность, и была готова к простудам, вирусам и даже к отитам, которыми сама мучилась все свое детство.

Тут я, конечно, немного лукавлю: ни к какой болезни нельзя быть готовым заранее. Но все-таки недельное заточение дома с кашлем и насморком мне было бы морально пережить проще, чем несколько дней высоченной температуры, когда ртутный столбик, не сбавляя скорости, ползет вверх: тридцать восемь, тридцать девять, тридцать девять и пять…

Ближе к сорока мои нервы обычно сдавали, и я вынимала градусник из-под мышки сына, в нетерпении ожидая, когда же подействует жаропонижающее.

Особенность его организма такова, что температура поднимается очень резко, а сбить ее — чрезвычайно непросто. Да, я в курсе, что педиатры советуют ориентироваться на состояние ребенка и сбивать высокую температуру в тех случаях, когда ему, ребенку, действительно плохо. Так вот, пережив несколько эпизодов фебрильных судорог в раннем детстве сына, я больше не жду состояния «совсем плохо», а стараюсь действовать превентивно.

Младший сын при этом переносит высокую температуру нормально: если не смотреть на градусник, то можно и не догадаться, что у него жар и что вообще что-то не так. Но с ним другая проблема.

Мой младший сын — очень подвижный, активный и в каком-то смысле безбашенный человек. Видите точку вон на той — самой высокой — горке? Это Петя! Кто-то прыгает по самой глубокой луже, стихийно образовавшейся во дворе после дождя? Это Петя! Кто-то закинул мяч на крышу веранды детского сада? Сами догадайтесь, кто это был. Естественно, с таким запасом энергии и с такой жаждой приключений мой младший сын постоянно попадает в разные передряги.

Вот, например, история. Пете исполнилось два года, и вся семья собралась у нас дома, чтобы это отпраздновать. Я заканчивала приготовления на кухне, а взрослые родственники (большинство из которых врачи, между прочим) находились с детьми в другой комнате.

Бумс, бам, бдыщ — каждая мать знает, что крик после удара неизбежен, как гром после молнии.

Я бегу в комнату и первым делом ищу глазами ребенка: лицо и одежда в крови, громко кричит. Родственники (большинство из которых врачи, как вы помните) по цепочке передают мне Петю, и никто из них не решается заглянуть ему в рот (очевидно, что кровь идет оттуда).

«Ой, мы боимся смотреть!» — хором отвечают они мне на вопрос, что с ним. По итогу все оказалось не так страшно: падая, сын прикусил щеку — даже не пришлось зашивать, хотя на следующий день лицо опухло и выглядело в прямом смысле весьма печально.

Это история не о том, какие беспомощные у меня родственники (хотя и об этом немного тоже), а о том, что в чрезвычайных обстоятельствах нам, родителям, приходится рассчитывать только на себя. В считанные секунды приходится перевоплощаться в спасателя, медика, психолога, специалиста по безопасности: оценивать масштабы катастрофы, оказывать первую помощь, придумывать план и принимать правильные решения. И при этом — что очень сложно — не паниковать, и даже наоборот: всех успокаивать и как-то поддерживать.

Практически все мои подруги с детьми не раз и не два оказывались в подобной ситуации: ребенок откуда-то упал, что-то на себя пролил, где-то поскользнулся, застрял, что-то себе отрезал (хорошо, если это были просто волосы). Чаще всего это происходит в самый неожиданный момент (а как иначе!) и в самом неподходящем месте (на даче у друзей, в доме отдыха, на природе), когда под рукой нет аптечки, документов, а порой — даже машины.

В большинстве случаев эти кровавые истории заканчиваются относительно благополучно, если не считать погибшие нервные клетки, седые волосы и тревожные часы ожидания развязки — в дороге или в приемной больницы. Как правило, это и есть те самые минуты и часы, когда маме приходится перевоплощаться в психолога: поддерживать напуганного ребенка (или сразу нескольких, если они рядом), отвечать на бесконечные звонки родственников («Ну что там? Как он? Что сказали?»), пытаясь параллельно нащупать точку опоры и унять дрожь в конечностях.

«Все хорошо, малыш, все будет хорошо», — повторяю я, прижимая к себе трясущегося мокрого ребенка, по лицу которого тонкими струйками течет кровь.

Мы сидим в холодном фельдшерском кабинете, в доме отдыха за сто километров от Москвы. Десять минут назад мой сын (конечно же, младший), вылезая из бассейна, поскользнулся на бортике и упал лицом прямо на кафель. Я была совсем рядом, но это его не спасло: при падении очки для плавания то ли треснули, то ли просто так сильно впились в кожу у глаза, что снимать их было ужас как страшно — что я под ними увижу?

Дежурная медсестра выдала мне несколько ватных дисков и перекись, мой телефон — в шкафчике, документы — в номере, наша одежда — в раздевалке. Мы ждем бригаду скорой помощи. Надо одеться, одеть ребенка, вытащить телефон, сходить за документами, собрать вещи на случай госпитализации. Сын плачет и прижимается ко мне изо всех сил.

«Дать вам новое полотенце?» — слышу я голос медсестры и только тут замечаю, что и купальник, и тело, и мокрое полотенце, которым я укрываю сына, — все в крови. «Я не испортил глаз?» — спрашивает меня Петя сквозь слезы. «Нет-нет, ты же можешь его открывать? Ты же все видишь? Я думаю, это просто царапина».

Больше всего мне сейчас хочется точно так же крепко прижаться к кому-то большому и сильному, кто обнимет меня, погладит по голове и скажет: «Все хорошо, все будет хорошо, вот увидишь».

Вместо этого я встаю с холодной кушетки, одеваю себя и ребенка, иду за документами и телефоном, подробно разговариваю с врачами, записываю рекомендации (отделались царапиной и испугом), отвечаю на телефонные звонки обеспокоенных родственников, стараясь звучать уверенно и спокойно, и при этом не перестаю утешать и гладить сына, который боится врачей и вообще крайне напуган.

Все хорошо, малыш, все будет хорошо. Не знаю, к кому я сейчас обращаюсь: к своему ребенку, к себе или ко всем родителям, которые хоть раз бывали в такой ситуации. Я знаю, что бывали почти все.