Сначала я думала: «Господи, как бы мне всех родить обратно! Я не хотела их рожать в такой мир»

Анна Красильщик — мама трех детей (Соне 16, Пете 13, Феде — пять), редактор проекта Arzamas, ведущая подкаста Expecto Patronum, автор книг «Давай поедем в Уналашку» и «Три четверти». Мы поговорили о том, как изменилось ее восприятие жизни за последние несколько месяцев, какие вопросы сейчас задают дети и что на них отвечать, а также — об Аниной новой книге и о том, что пока продолжает поддерживать (например, сериал «Дарреллы»).

Как вы жили и справлялись эти семь месяцев и в какой точке находитесь сейчас?

Раньше я думала, что наше поколение — по крайней мере мои знакомые — как герои сериала «Друзья»: тебе тридцать, потом сорок, а ты по-прежнему чувствуешь себя совсем молодым и жизнь напоминает бесконечное детство. И я не могла понять, когда же наконец вырасту. Может, никогда? Так вот за эти семь месяцев я выросла и стала каким-то другим человеком. Во-первых, я себя гораздо лучше узнала, а во-вторых, стала понимать, что на самом деле важно, а что нет.

Например?

Я несколько лет ходила к терапевту и обсуждала с ним, какие у меня сложные отношения с мамой. Вот это все — про детство и травмы, а также почему мы все время ссоримся. Сейчас я думаю: какая это все ерунда.

Я (не люблю это слово, но по-другому не скажешь) осознала, что самое важное — это семья. И что в такие моменты, как сейчас, очень нужно и очень важно быть рядом с близкими: и с родителями, и с детьми. Раньше я, например, все время ждала, когда Федя заснет. Лежишь с ним по двадцать, тридцать, сорок минут и злишься, потому что вечер — мое время, когда можно расслабиться, посмотреть сериал или почитать книжку. Теперь я лежу с ним рядом столько, сколько нужно. И нюхаю макушку. И держу за руку. И от этого чувствую себя как-то защищенно. Еще я раньше ужасно кайфовала, когда дома никого не было, а это для нашей семьи большая редкость. Сейчас я наоборот все время жду, когда все придут и будут вместе.

За эти семь месяцев появилось твердое ощущение уязвимости. Вся выстроенная рутина, которая бесит, но при этом очень помогает держаться, посыпалась. То есть формально она продолжается, но ты понимаешь, что все ужасно зыбко, все пошатнулось, и все время мечешься в поисках хоть какого-то равновесия.

Оно, конечно, иногда прерывалось редкими моментами счастья, но в целом мне казалось, что жизнь — это такая бурная река, а ты перепрыгиваешь по маленьким камням, пытаясь не свалиться в поток. И для этого нужно выстраивать свой маршрут и свой мир, ходить только проторенными, знакомыми тропами. Ты выбираешь для детей школу, где свои. Выбираешь занятия, которые делают свои. Общаешься с друзьями, работаешь в там, где тебе хорошо и уютно. И тут вдруг все рассыпается, потому что три четверти этих своих уехали.

Вот это выстраивание комфортной жизни и поиск своих людей — вы об этом говорите сейчас как о чем-то хорошем и спасительном или о том, что нас долгое время заставляло на многое закрывать глаза?

Нет, я совсем не об этом. Я о том, что эти попытки держаться за своих — такой эскапизм, который позволяет жить в довольно мрачном окружающем мире (я сейчас говорю о российской действительности). Но своих все меньше, а мир стал в разы мрачнее. Я всю жизнь жила в Москве, я тут родилась и ее очень люблю, но сейчас это место вызывает у меня только тревогу. Люди настороженные, неуютно. Все, что я вижу и слышу, — это мигалки, бесконечное количество мигалок. Постоянный фон — автозаки, машины Росгвардии, Следственного комитета.

И еще вдруг все стало неуместным (я никого не осуждаю и говорю только про свои ощущения). Я перестала ходить в кафе, в кино, хотя раньше очень любила, и вообще стараюсь не выходить из дома.

«Мама, я боюсь»

Как проживали происходящее дети? Что они чувствуют, как ведут себя сейчас?

Соня, которой 16, все понимает: она плохо спит, как и я. Она спрашивает, будет ли ядерная война. Она читает новости (и рассказывает их мне, потому что я малодушно боюсь читать новости).

Пете 13, и он живет в своем мире. У нас на Арзамасе недавно вышло интервью Константина Федермессера (отца Нюты Федермессер, — прим. НЭН). Ему было лет 12, когда началась война. Он шел по улице, услышал это и закричал: «Ура! Война!» И какой-то дядька дал ему по шее. Петя, конечно, не прыгает и ничего не кричит, но он ребенок и о другом думает. О школе, друзьях и «Доте».

В целом я стараюсь не обсуждать с ними то, что происходит, чтобы не транслировать cвою тревогу. Но это, конечно, очень трудно. С одной стороны, я должна быть опорой и взрослым, который знает ответы на вопросы. С другой стороны, дети должны знать, что у взрослых этих ответов иногда нет.

Помните такие вопросы от детей, на которые вы просто не смогли ответить?

У Сони есть друг. Этому мальчику лет 18, он учился университете, но ему надоело и он то ли вылетел, то ли ушел сам и попал в Преображенский полк. В день, когда объявили мобилизацию, я отвезла Федю в сад, а когда вернулась, обнаружила дома рыдающую Соню. Она говорила: «Мама, я боюсь, что его туда отправят».

Быть мамой троих детей в это сложное время — это больше про трудности или про ресурс?

Сначала я думала: «Господи, как бы мне всех родить обратно! Я не хотела их рожать в такой мир». А потом я поняла, что с ними мне гораздо легче. Круто, что они есть. Это ресурс, и мне есть на что отвлечься. Одного записать к врачу, другого — на стрижку, у этого — урок гитары, у этого — русский. Это отвлекает. Но, конечно, не отменяет того, что кричу на них и требую, чтобы они немного больше в свои собственные дела погружались и делали.

«Мне просто очень жалко людей»

Нет ощущения, что помимо вот хорошего и теплого потока есть другой, гораздо более мощный?

Я, к счастью, с этим нечасто сталкиваюсь. Если вижу букву Z на машине, всегда стараюсь обогнать и заглянуть: что это за люди? Совершенно обычные люди. Когда мы в начале марта ехали в аэропорт, таксист — очень вежливый, очень современный, я бы даже сказала, интеллигентного вида, — увидев пробку, сказал: «Вот бегут… Предатели». При этом он не имел в виду нас — он говорил про каких-то абстрактных предателей, которые бегут из страны. Я тогда замерла и подумала: «Ну а что мне его переубеждать — это бессмысленно».

Очень многие не знают, не понимают, что происходит. Или просто пытаются держаться за какую-то свою правду, просто потому что так проще. Если бы они думали по-другому — как мы, — они бы начали сходить с ума — как мы.

Как думаете, если бы люди у власти читали те же книги и смотрели те же фильмы, что и мы с детства — можно было бы это все предотвратить? Ведь там, в книгах и фильмах, все это уже было описано…

В каждом человеке есть какое-то количество плохого и какое-то количество хорошего, и в силу разных обстоятельств в нем превалирует либо одно, либо другое. Злодеи бывают очень образованные — они читали хорошие книги, смотрели хорошие фильмы, слушали прекрасную музыку. Меня поразил пост девушки, которая писала, как побывала на какой-то тусовке. Там были незнакомые, страшно симпатичные люди. Они играли на гитаре, обсуждали хорошие книги. А потом выяснилось, что это депутаты Госдумы и такого рода публика. Так что воспитательная роль искусства вызывает некоторые вопросы.

Нет ли у вас ощущения, что на самом деле сейчас как будто дискредитировано все, чему нас учили с детства? Все эти вечные ценности, принципы?

Мне кажется, наоборот: вещи, которые казались нам абстрактными, сейчас стали очень конкретными. На фоне зла невероятно активизировалось добро, и это очень держит. У меня вообще есть ощущение тепла от очень многих людей, от того, что они делают, от того, как многие помогают. Я раньше так это не чувствовала. Добро и любовь стали очень конкретными и осязаемыми.

«А еще какое спасение? Больше, пожалуй, никакого и нет»

Чем вы спасаетесь? Что держит вас на плаву?

Сначала я спасалась друзьями. Но потом поняла, что большинство встреч приносит еще больше тревоги. Все обсуждают одно и то же, а я больше не могу это обсуждать. Все в одинаковом растерянном, подавленном состоянии. Если раньше мне было важно постоянно общаться с теми, кто остался, то сейчас гораздо проще разговаривать по телефону с теми, кто уехал, потому что они в лучшей форме.

Еще я смотрю сериал «Дарреллы» про то, как посреди полного хаоса в 1935 году они уехали на Корфу и жили там четыре года чудесной идиллической жизнью c пеликанами, ослами, выдрами. Я вообще стараюсь смотреть как можно больше английских и американских сериалов, чтобы просто переключиться на какую-то нормальную реальность.

А еще важно сказать, что у меня потрясающие читатели. У моего блога* не очень много подписчиков, но мне часто пишут совершенно незнакомые люди какие-то слова поддержки и нежности, пишут, что им очень важна моя книжка и подкаст, который мы с Аней Шур делаем. И такое же ощущение поддержки дают встречи с детьми. Например, недавно в Переделкине была встреча с читателями, и ко мне подошла подписать книжку девочка невероятной красоты. Оказалось, они с мамой специально приехали из Питера на один день, чтобы сходить на эту встречу. Меня это поразило.

Нельзя не спросить, работаете ли вы сейчас над чем-то?

В феврале мы съездили в Ижевск на очень хороший спектакль по моей книге «Давай поедем в Уналашку», который поставил режиссер Никита Трофимов, и прямо там, во время спектакля, я придумала сюжет, вокруг которого можно построить продолжение. Мы вернулись где-то 17 февраля, и я начала писать. А через несколько дней перестала, закрыла вкладку с текстом.

В апреле — и я уже не помню, как и почему, — снова к нему вернулась, и это стало довольно мощным способом отвлечься от ужаса вокруг. Действие там отчасти разворачивается в 1812 году, и я пошла в Ленинку читать дневники и письма французов, которые оказались в России. Например, один описывает приятелю разные ужасы, а потом пишет: «Не показывайте это письмо моей жене, прошу вас. Хотел бы услышать от вас рассказ о ней, а также чтобы вы уверили ее в моей совершенной безопасности и спокойном состоянии духа, хотя все мы устали». Или такое: «Мир, мой добрый друг, есть наивысшее благо, которого мы ожидаем». Или: «Я жив! Благодарение Богу! Потому что здесь его вспоминают почаще, чем в храмах». Или: «У меня нет ни белья, ни крыши над головой, меня терзает одиночество».

Я читала и думала, что в мире ничего не меняется, что люди всегда одинаковые и — в какие бы эпохи они ни жили — испытывают одинаковые чувства, думают одинаковые мысли. А книга получилась о человеке, который невольно стал частью «спецоперации» по захвату чужой страны.

«Я больше не чувствую себя свободной и не вижу просвета»

В этом вечном дискурсе «уехать — остаться» — что помогло вам принять свое решение?

Мне очень хочется как-то всех поддержать. Но, к сожалению, я сама в полной растерянности. Я никогда не думала про эмиграцию, она никогда не казалась для меня опцией. Я люблю этот город, я очень люблю Россию, но в этом ощущении постоянной тревоги и опасности жить невозможно. Где-то в марте я разговаривала с моим другом Сашей Борзенко, который сразу уехал. Я ему говорила: «Ну, Саня, но тут же дом, тут же все такое знакомое». И он ответил мне, что да, но для него самое главное — это свобода. Я тогда подумала, что это общие слова, а сейчас понимаю, что действительно свобода важнее комфорта. Тут я больше не чувствую себя свободной и не вижу просвета.

Я думала про евреев, которых везут в Треблинку, а они тащат с собой украшения, шубы, какие-то вещи. Уже понятно, что вокруг полный *** [конец], но люди все равно до последнего надеются на что-то и отрицают реальность происходящего. На самом деле, если вам кажется, что что-то не так, это не кажется — это правда.

Мы попросили Аню составить список книг, фильмов и сериалов, которые поддерживают ее в трудные времена. Вот что получилось.

* — В материале упомянуты организации Meta Platforms Inc., деятельность которой признана экстремистской и запрещена в РФ.