Иногда хочется думать, что насилие над детьми — это где-то далеко и совсем неправда. Но на самом деле вокруг нас множество взрослых людей, которые пережили этот жуткий опыт.
Мы поговорили с некоторыми из них: кого-то такой опыт толкает к агрессии даже во взрослом возрасте, кого-то он наоборот сделал противником любого проявления насилия. Но общего у наших героинь намного больше, чем различий, например, стремление справиться с призраками детства. Вот их истории.
Нас били и мама, и папа. Меня и старшего брата. Он теперь считает, что ему доставалось из-за меня, и сам может ударить своих детей. В моей семье до сих пор несколько человек реально считают, что это эффективный метод воспитания, и могут сказать, что меня били мало.
Тем не менее, я считаю, что инициатор насилия — папа. Он рассказывал, как его самого били в детстве и он вырос нормальным.
Ремарка: у бабушки было три сына и хозяйство, в тяжелые времена, после войны (папа родился в 1948 году). Жили они в деревне.
Я понимаю так, что папу бабушка била, чтобы он просто выжил, потому что дети — они ведь исследователи, они находят опасность каждую секунду.
Меня бабушка не била никогда и каким-то волшебным образом даже на жуткие истерики реагировала так, как учат сейчас. А она даже не была педагогом, в отличие от моего папы — у него педагогическое образование есть. А еще он был прокурором и адвокатом.
Нас били руками, ремнем. Не просто шлепки по попе, а сильные удары, с яростью. Это больно и страшно. Когда нас били, то всегда еще и кричали, я помню лицо родителей в этот момент — это ужасно.
Я каким-то чудом изначально понимала, что это неправильно. В пять лет я кричала в истерике, что никогда так не поступлю со своими детьми (это, кстати, тоже травма, когда стараешься идти не своим путем, а от обратного подхода родителей).
Однажды я учила уроки, ко мне подошла мама и посмотрела на мою спину, а там были следы от ремня, которые не проходили уже неделю. Позвала папу, показала и сказала, что не надо так бить больше.
Мне все это было безразлично, и хотелось почему-то сказать им, что все в порядке, не надо переживать.
Мама бить перестала, а папа нет. Лет в 11 он стал меня хватать за волосы. Для меня это была последняя капля.
И тогда я просто озверела. Кричала ему, что он адвокат и не может нарушать закон (мама тоже юрист, еще и по уголовным делам). А потом просто с дикой силой схватила его руку и сжала ногтями, чтобы он отпустил.
Говорят, драки в семье прекращаются тогда, когда дети становятся сильными и способными дать отпор. Это и произошло. Больше он меня не бил. Ограничивается моральным унижением, истериками и битьем кулаком по столу.
Повлияло очень негативно. Во-первых, у нас в семье было принято кричать, даже просто шутить громко или высказать обычную просьбу криком. От этого меня отучали, когда я съехала от родителей, друзья и коллеги на работе. Годам к 22 прошло, но импульсивность все равно осталась.
Во-вторых, я тоже всегда дралась. В школе я столкнулась с буллингом и тоже могла ударить — входила в состояние аффекта, в гнев, который просто застилал глаза. Некоторые вещи даже не помню, мне рассказывали друзья. К 23 годам я научилась справляться с приступами гнева — резко переключала внимание, когда начинало накатывать.
Я вышла замуж за человека, который меня бил еще до свадьбы, издевался и доводил до рвоты. Но мне казалось так: если я его потеряю, то умру.
Естественно, я и сама дралась с ним. Если кто-то обидит моего ребенка или друга, я и сегодня могу кинуться с кулаками даже на взрослого и сильного мужчину. Инстинкт самосохранения отсутствует.
Я агрессивно реагирую на насилие вокруг меня, заступаюсь за детей, которых начинают бить при мне на улице. Иногда мне приходится сдерживаться, чтобы не ударить собственную дочь. Это желание у меня возникает автоматически, и я понимаю, что это ужасно. Даже хуже ужасного. С этим очень тяжело жить.
При всем этом я довольно общительный человек, меня не пугает внезапное общение с бабушкой в автобусе, я не боюсь познавать новое и вообще мир, легко добиваюсь успехов на работе, не боюсь ошибаться, не страдаю синдромом отличницы.
Я родила дочь, чтобы показать своим родителям, как надо воспитывать. Оказалось, бесполезно что-то показывать. Но я взяла на себя ответственность за дочь, хотя это было совсем не просто.
Я обращалась за помощью к специалистам, но ради собственного ребенка. Изначально шла не за проработкой травмы насилия в детстве, но это всплыло. Сейчас я еще в процессе терапии, еще очень много работы, рано говорить о существенных результатах.
У меня получилось объяснить маме, что мне было плохо.
Она в открытую никогда не признается, но по поведению видно, что мама меня услышала. С ней у меня сейчас вполне доверительные отношения.
С другим психологом я обсуждала отношения с будущим мужем, но я не сказала, что меня бьют, и специалистка не смогла мне помочь. Обычный терапевт просто научила меня не блевать после каждой ссоры. Это в целом такое же управление последствиями проявления эмоций, как было с гневом.
У меня есть дочь, и будет еще ребенок. Я все помню и стараюсь не делать так, как было у меня в детстве. Когда я была беременна, прочитала книги Петрановской. Многое стало понятно. Я продолжаю учиться, много читать на тему детского здоровья, психологии.
Точно могу сказать, что многие вещи, которые бесили моих родителей, меня вообще не трогают. Моя дочь устраивала фейерверк из брокколи (стену я так и не отмыла), кричала на улице и в магазине, ломала и разбивала вещи, но я не кричала и не била ее. Ей уже два года, сегодня она пальцем тыкала яйцо. Меня это немного возмутило, потому что у нас уже пройдена сенсорная интеграция с едой. Говорю: ты маленькая что ли? А она мне: маленькая.
И я поняла, что она права и вправду еще маленькая.
Знания по развитию мозга помогают мне не строить завышенных ожиданий и все прошло как-то само: в год она сама ела ложкой, в два уже говорит предложениями и научилась этому сама, просто потому что дозрела. Я не стала отдавать ее в детский сад, не стала отлучать от груди. Книги реально помогли мне успокоиться и обратить внимание на потребности и желания ребенка.
Отношения с мамой я могу назвать удовлетворительными. А вот с братом у нас все очень плохо, сколько я ни пыталась с ним сблизиться. Потому что в общении он каждый раз скатывается в токсичность и доминирование. С папой я не разговариваю после того, как на моих глазах он ударил мою племяшку просто за то, что она пыталась развеселить мою дочь за столом.
После этого он вышел из себя и устроил истерику. Я не вижу смысла общаться с человеком, который в свои годы так и не созрел психологически и продолжает регулярно меня унижать.
Хорошие дела не перекрывают плохие поступки.
В моем детстве был еще и эпизод, о котором я бы не хотела говорить, — я стала жертвой педофила. И осознала это только в 25 лет, а до этого считала то событие совершенно нормальным, в том числе благодаря обращению со стороны отца. У меня нет сейчас ресурса и желания идти навстречу тому, кто все время меня отталкивает.
Очень важно сходить к психологу. Особенно если вы считаете, что выросли нормальными людьми и насилие приемлемо — в таком случае к психологу нужно бежать, лететь, прямо сейчас.
Потому что нет, вы не выросли нормальными.
Для нормального человека насилие неприемлемо. Более того: у насилия родителей над детьми нет критериев нормальности. Моего свекра бесило, что моя дочь бросается едой и он был готов ударить девятимесячного ребенка за это. А меня это не бесит. У меня другие триггеры, которых может не быть у вас. Поэтому измерять насилие нормальностью нельзя, с этим нужно работать.
У меня была очень абьюзивная мама, в моем детстве было много эмоционального насилия. Иногда оно переходило в физическое. При этом всю жизнь мама твердила нам с сестрой, что она сделала для нас все и вырастила в любви. Это, конечно, не так.
Мне кажется, я помню не все, мой мозг решил стереть какие-то воспоминания. Но какие-то сцены, наоборот, вспоминаются очень ярко.
Мама «драла» меня за уши. Она хватала их и сильно-сильно тянула вверх и в стороны так, что мне казалось, она оторвет их. Я абсолютно не помню, из-за чего конкретно такое происходило, часто из-за того, что я в подростковом возрасте отвечала на ее замечания, спорила с ней.
Также я помню случаи, когда она выходила из себя, хватала меня за волосы и тоже очень яростно трясла мою голову в разные стороны. Было очень больно. Она могла разозлиться и дать пощечину. Последний раз такое было, когда я уже училась на втором курсе в университете, но еще жила с мамой.
В самом худшем случае мама могла полезть на меня с руками, будто в драку. Помню, как однажды (мне было лет 13–14) мама вышла из себя и полезла на меня, размахивая руками, и мне пришлось отбиваться.
Все это, с маминой точки зрения, было наказанием за плохое поведение. Но даже в детстве я понимала, что этого не заслужила, и что это несоизмеримое наказание.
Большая часть насилия пришлась на подростковый возраст, но были и редкие случаи позже. В конце концов я уехала из родительского дома и жалею только о том, что не имела возможности сделать это раньше. После этого насилие прекратилось.
Когда я была подростком, я удивлялась: как мы с сестрой, переживая такое детство, остались совершенно нормальными. Но года в 23 я поняла, что не остались, и со мной что-то не так.
Я слишком эмоционально реагирую на некоторые ситуации, у меня проблемы с самооценкой и есть вещи, слова, поступки, которые вызывают во мне гнев. С этими проблемами я разбираюсь вместе с терапевтом. В окружающих я очень часто ищу тепла, поддержки и внимания — того, чего мне так не хватало в детстве.
Я очень тактильная, люблю обниматься, и так получать это тепло. А еще мы очень близки с сестрой, ведь ни наши мужья, ни друзья до конца не смогут понять то, что с нами происходило. К счастью, они и не должны.
Иногда мне кажется, что у меня ПТСР. Мне часто снятся сны, как мы ругаемся с мамой, меня заставляют злиться и бояться ситуации, напоминающие ситуации из детства, я с трудом могу находиться рядом с мамой. Мне настолько плохо становится от ее присутствия, что сразу хочется убежать и плакать.
Родители всю жизнь твердили, что отдали все лучшее нам. Из-за чего я жила с огромным чувством вины. Год назад мама написала мне очередное манипулятивное сообщение о том, что я неблагодарная дочь. Тогда я решилась и наверное впервые написала ей о том, как переживаю и страдаю от насилия, причиненного в детстве.
Помню, как сидела на лавочке у работы и рыдала, потому что мама не приняла ни одного моего слова всерьез и обвинила меня в том, что я наговариваю и делаю из нее монстра.
Тогда я поняла, что мне нужен психотерапевт. Специалистка посоветовала прочесть книгу «Токсичные родители» Сьюзен Форвард. Эта книга очень мне помогла. Я справилась с чувством вины, избавилась от иллюзий о том, что когда-то все изменится, и мама меня поймет, осознала, что маленьким ребенком я не была ответственна за поступки и жизнь моих родителей.
Я продолжаю терапию. Мне до сих пор тяжело видеться и говорить с мамой, до сих пор меня пугают некоторые поступки и фразы. Иногда, когда мы приходим в гости к семье мужа, обычной, дружелюбной, мне становится безумно грустно и хочется плакать, потому что моя семья уже никогда не будет такой. Но я надеюсь, что со временем мне будет становиться все легче.
Пока у меня нет детей, но в будущем я планирую стать мамой. Мне хочется подарить своим детям любовь и понимание, хочется, чтобы они мне доверяли и всегда знали, что могут ко мне обратиться за помощью или просто поговорить.
Я никогда в жизни не ударю своего ребенка, я просто не понимаю, как такое можно сделать.
У меня есть собака, и однажды ей прищемило ногу дверью в подъезде. Она взвыла, я тут же освободила ее, а потом заплакала: осознание того, что твой любимый человек, или в данном случае — существо, испытывает боль — для меня это невыносимо. Поэтому я никогда не пойму, как можно ударить ребенка.
Фактически их нет. Мне очень тяжело дается общение с мамой, и я стараюсь с ней не видеться без крайней на то необходимости, например, на каких-то праздничных мероприятиях у родственников. В таком случае наше общение сводится к обмену дежурными фразами.
Я не знаю, что сказать, потому что мне кажется, каждый из нас несчастен по-своему и переживает эту травму тоже по-своему. Мне помогают справиться любимые люди, книги по теме и терапия. Может, нам стоит чаще говорить о пережитом опыте публично, чтобы никто не повторял таких ошибок. Но у меня нет универсальных советов и рецептов.
В моем случае это была мама. Я помню, как она била меня длинной ложкой для обуви из черной пластмассы. Ручка у этой ложки была в виде головы Нефертити. Точно такую же ложку я увижу уже взрослой, в прихожей у подруги, и вздрогну от нахлынувшего воспоминания.
Этот случай один из многих, он произошел, когда мне было восемь лет. Куда-то подевалось мамино колечко: тонкое, из красного золота, с камушком-серединкой в золотом цветке. Это колечко маме подарили родители, мои бабушка с дедушкой. Мама переживала из-за памятного подарка, а я не понимала, почему она обвиняет в пропаже меня.
Потом я буду искать кольцо везде, в яростной надежде найти его и порадовать маму, сделать так, чтобы она успокоилась, чтобы я не была больше виноватой, не была отверженной. Я так его и не найду. А мама не будет со мной разговаривать.
Оказывается, она видела меня в окно с мальчиками. Я очень боюсь маминого голоса, этих страшных интонаций, я стараюсь не лепетать, но получается нечто бессвязное. Кое-как я поясняю: мы ходили в подъезд за конфетами, у соседей одного из моих дворовых приятелей была свадьба.
Мама продолжала бить меня и в 16 лет. Однажды она разрешила мне пойти в ночной клуб с одноклассницей и отвезла меня туда на машине, попутно наставляя. Она заметно нервничала, ведь не успела к косметологу. Внезапно она останавливает машину и с размаху бьет по приборной панели обеими руками, матерится.
Через пару минут мама успокаивается и как ни в чем не бывало везет меня дальше. Я запомню этот эпизод на всю жизнь. Как и остальные — с пощечинами и подзатыльниками. Как и то, что она никогда не извинялась.
Как и у многих, кто столкнулся с насилием в детстве, у меня оно прекратилось, когда я уехала из родительского дома учиться в университет. Я знаю, что кому-то удавалось дать отпор раньше, кому-то просто повезло и родители «передумали» бить.
Я не пыталась бороться, мне не давало это сделать чувство вины, ведь я правда думала, что в чем-то виновата. Даже после отъезда из родительского дома продолжала так думать.
Я до сих пор боюсь громких голосов и повышенных интонаций. Мне кажется, что меня ударят. Я обхожу стороной любой назревающий в моей жизни конфликт.
Потому что очень глубоко во мне до сих пор живет страх перед криком, замахом и ударом.
И еще я помню свои ощущения — а лучше бы их не помнить — отчаяние и страх. Это очень взрослые эмоции. С годами ты учишься скрывать этот страх, угадывать настроение родителя по звуку его шагов и выражению губ, вести себя «как положено», быть удобным и послушным — только ради того, чтобы буря прошла мимо.
Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что это не так. А к 30 годам я, наконец, перестала обвинять маму во всем плохом, что случалось со мной на протяжении жизни.
Рождение дочери помогло мне простить маму. Лежа в палате с новорожденной, я внезапно поняла свою маму. Как-то, еще до рождения ребенка, я нашла свою детскую медицинскую карту и прочитала ее. И за всеми этими сухими формулировками и цифрами вдруг увидела человека. Девушку, которая в 23 года стала матерью и вместе со своим материнством обрела еще и постоянную тревогу за жизнь беспомощного создания, всецело зависящего от ее поступков.
Она была просто молодой женщиной без опыта, а до этого — неуверенной в себе девушкой, а до этого — маленькой девочкой, которую не замечали родители.
У нее был сложный первый брак — с моим отцом, потом грянул гром девяностых, второй брак, переезд в большой город…
Могу ли я сама поднять руку на своих детей? Нет. Это очень четкий барьер, который я не переступлю, потому что физически не могу это сделать. Я не могу делить удары на «простые шлепки» и «серьезное наказание», хотя понимаю, почему так рассуждают другие люди.
Когда кто-то в моем присутствии говорит о невинности шлепков или о том, что физическая сила — это самый эффективный способ воспитания, я всегда выхожу из комнаты.
Мы с мамой до сих пор делаем вид, что ничего подобного не происходило. Она до сих пор считает, что подзатыльник — это эффективный способ воспитания.
Мне повезло: мои физические наказания не стали регулярной практикой, я не связала свою жизнь с абьюзером и всегда обходила таких людей стороной, у меня хорошие отношения с мамой и нет нарушений привязанности.
Мне повезло значительно больше, чем многим, чьи комментарии я не так давно читала в треде одной из соцсетей про физические наказания детей. Обычно я стараюсь не читать такое, потому что почти всегда начинаю плакать.
Мне и сейчас сложно признаться себе в том, что это было насилие.
Насилие — это ведь что-то из мира криминальных хроник, где сожитель бьет сожительницу, а детей забирают органы опеки. Мама просто «перегнула палку». Или не перегнула? Может быть, я в самом деле была в чем-то виновата, раз мама так в этом уверена?
Наверное, стараться чаще говорить об этом. Моя история о прощении, хотя задумывалась она как обвинительный манифест всем тем, кто похожим образом наказывает своих детей. Бьет. Наконец-то я могу написать это слово. Но обвинить не получилось.
Я просто хочу выразить всем поддержку и сказать: я вас понимаю. Понимаю, что наша общая сложность даже не в том, чтобы вырасти «нормальным» после всего, что с тобой произошло в детстве, и не в том, чтобы простить своих родителей. Сложность в том, что эти моменты твоего детства — они всегда останутся с тобой.