С одной стороны, понятно, что личная жизнь и приватность во время беременности становятся медицинским состоянием, за которым наблюдают врачи. С другой стороны, совершить внутри своей головы такой кульбит и резко переосмыслить собственные телесные границы — это непросто.
Ну вот смотрите: еще вчера никто, кроме вас и календаря, не знал, когда у вас были последние месячные — какой воспаленный мозг нужно иметь, что проявлять интерес к таким вопросам. Теперь об этом знают незнакомые люди — гинеколог, его медсестра, врач ультразвуковой диагностики и еще пара человек, пробегавших мимо кабинета УЗИ в тот момент, когда в вас засовывали трансвагинальный датчик. Так что, возможно, еще пара пациенток клиники, ожидавших в этот момент приема, тоже узнали, как поживает ваша матка и ее шейка.
Конечно, со временем привыкаешь и называешь эту дату так, словно она вообще ничего не значит. Как выученный наизусть домашний адрес и номер телефона. Но затем возникают и другие вопросы: как часто вы ходите в туалет, нет ли у вас запоров и геморроя, не беспокоят ли вас выделения до, во время и после секса.
Иногда какие-то интимные подробности приходятся разглашать по собственной инициативе — чтобы узнать, насколько нормально то, что с тобой происходит.
Примерно к 32-й неделе беременности у меня было ощущение, что меня видела голой половина врачей Санкт-Петербурга. Потом меня положили в дородовое отделение — понаблюдать за ростом ребенка — и меня заново начали щупать незнакомые люди.
В смотровой было три человека — два молодых врача и заведущий отделением. Он спрашивал меня про мои татуировки, в то время как я лежала на кресле, чей преклонный возраст выдавала совершенно уродливая конструкция и обшарпанная обивка на холодном металле, с раздвинутыми ногами и устремленным в потолок взглядом.
Потом, за неделю до родов, меня снова отправили в роддом — прямо с осмотра у моего гинеколога, которая решила, что мне пора рожать.
И еще неделю в меня по очереди заглядывали незнакомые мне женщины и мужчины. В последний перед родами раз это было в кабинете, в котором тупо нет двери.
А предродовая клизма! Боже, какой экспириенс! Лежишь себе на кушетке со шлангом в заднице, опять рассказываешь про татуировки, а мимо проходят другие будущие мамы — им надо то зубы почистить, то пописать, то поменять прокладку. Ничего такого, естественное состояние женщины.
Во время схваток тоже здорово — в ночи меня отправили в родильное отделение, где меня осмотрел какой-то мужик, констатировавший, что раскрытие небольшое, и мне можно спуститься в палату поспать. Утром я вернулась в родильный зал, где мне пришлось раздеться и вновь раздвинуть ноги. Мужик снова залез в меня по локоть, сделал такое лицо, будто разделывает тушу больного страшной болезнью оленя, и спросил: «Где ваш околоплодный пузырь?» Ну, ответ напрашивался весьма очевидный, но я сдержалась.
Надо ли говорить, что за восемь часов, что я провела в родзале, туда мне заглядывали минимум пять человек — два врача, два интерна и акушерка. Супер. Спасибо!
Так что так называемые осмотры после родов, когда даже нянечка считала возможным лапать меня за грудь и нажимать на мои соски с целью узнать, молочная ли я мамочка, казались уже чем-то совершенно обыденным. Роддом — не то место, где знают о границах интимности. Когда ты биоинкубатор, ты не имеешь права на стыд.