«Прежде чем раздать нам ремня, папа предлагал нам этот самый ремень выбрать»: 8 личных историй о насилии

На деле это не так — недавние социологические исследования показывают, что вокруг нас все еще полно людей, которые считают шлепок и подзатыльник валидными воспитательными инструментами. Кажется, проблема физических наказаний затронула почти каждого — она передается от поколения к поколению как негласная традиция жестокости под видом заботы и благонамеренности.

Коснулась она и многих сотрудников нашей редакции — мы решили поделиться своим опытом с вами и рассказать о том, как случаи насилия повлияли на нашу жизнь.

В детстве я часто болел, а моя мама была недовольна жизнью в деревне и, в частности, своей ролью у нас в семье, но я это понял уже потом. Это все выливалось в гиперопеку и частую агрессию, которая, в том числе, включала физические наказания.

С другими детьми я играл редко, но вот как-то раз летом выдался такой день — меня случайно взяли в компанию ребят постарше, и я был жутко рад и даже горд. Сперва мы играли во дворе, но потом пошли гулять и добрались аж до заброшенной автостанции на краю деревни. Стемнело, а домой я не вернулся, мама отправилась меня искать прямо с ремнем в руках — и нашла. Побила и перед ребятами, и дома.

После этого я написал на шкафу фломастером: «Хочу, чтобы мама умерла». Стыдно за эту надпись мне стало только во взрослом возрасте.

Сейчас у нас нормальные (насколько это возможно) отношения, я ее простил. Самое главное — она вышла на работу, это решило многие проблемы.

Андрей Бородкин, редактор

Я не могу сказать, что меня в детстве били, во всяком случае, систематически этого не было. Но это было в принципе — каждый из этих разов, пусть их было совсем не много, я помню очень хорошо.

Первый раз, когда меня ударил папа, мне было, наверное, три года. У нас был видеомагнитофон, и я смотрела «Мишек Гамми». Мультфильм кончился, но я попросила поставить мне его еще раз. Возможно, я попросила недостаточно вежливо, не знаю.

Но мой папа схватил меня, поволок в соседнюю комнату и отшлепал — своим солдатским ремнем. Это было очень страшно.

Но больше всего меня травмировало то, что в этот момент дома были и мама, и бабушка, и даже, кажется, дедушка — но никто из них за меня не вступился.

Второй раз я получила через некоторое время после первого — это было в спортшколе, я занималась спортивной гимнастикой. Меня били все тренеры, с которыми я занималась. Когда я говорила об этом родителям, они никогда не занимали мою сторону: мне говорили, что иначе невозможно воспитать спортсменку и закалить мой характер. Даже когда я решила уйти из школы, меня — мне было лет восемь — уговорили вернуться, подкупив новым соревновательным купальником. И это сделали мои родители, не тренер.

Потом я снова получила от папы — уже не по попе, а по голове — подзатыльник мне был отвешен на пороге дома друзей семьи, от которых мы как раз уходили. Я уже не помню, что я сделала не так, но помню глубочайшее чувство обиды, несправедливости и покинутости — за меня опять никто не вступился.

После этого был какой-то довольно длительный период «ремиссии» — и в последний раз я столкнулась с насилием в семье, когда мне было 14 лет. Я тогда работала в детской городской газете, была жуткая зима, и мы узнали, что один из наших взрослых редакторов умер — покончил с собой, повесившись в гараже. Мы были просто наглухо шокированы, и решили собраться у кого-нибудь, попить чаю и поговорить.

Я ушла, но поскольку у меня не было телефона, не смогла связаться с семьей. Вернулась я не очень-то и поздно, но поскольку меня уже все потеряли и бросились искать, встретили меня паникой — и подзатыльником. Его мне отвесил мой дед.

Сейчас, когда я много знаю об эмоциональных реакциях, я понимаю, что это была фрустрация и выход страха за меня. Который обернулся насилием в мою же сторону.

И этот эпизод лишний раз доказывает, насколько важно взрослым уметь проживать свои эмоции, управлять ими и быть устойчивыми в проявлении гнева. Именно поэтому мы занимаемся тем, что бесперебойно рассказываем родителям, что бить детей неприемлемо — это демонстрирует вовсе не вашу власть и авторитет, а показывает ребенку, насколько вы беспомощны при встрече со своими чувствами.

Лена Аверьянова, главный редактор

Я росла в семье, где применялся гуманистический подход к воспитанию. Ни меня, ни моего брата не били, не тянули за уши, не давали подзатыльники.

Но я помню, что однажды я не хотела идти на улицу и надевать колготки, и мама меня этими колготками треснула по попе, было больно. Я уверена, что это был единичный случай, наверное, мама была в тот момент не в ресурсе, и я помню, что она потом извинилась. И какой бы неприятной для меня ни была эта история (я точно помню, что была в шоке и чувствовала в этот момент себя униженной), я, конечно, не держу на нее зла.

Но я думаю: если во мне эта ситуация оставила такую сильную зарубку, что применение телесных наказаний делает с детьми, которые живут в семьях, где их бьют на системном уровне?

Анонимный автор

Почему-то мне вспомнился тот факт, что наш папа, прежде чем раздать нам ремня, предлагал нам этот самый ремень выбрать. Я до сих пор помню шкаф, где они висели, и тот ужас, который меня поглощал. Папа доставал их и, будто продавец в магазине ремней, расписывал нам их красоты. А мы — ладно, я, про сестру плохо помню — ревела, орала, захлебывалась в соплях и страхе.

Чаще всего, когда наказание начиналось так, в исполнение оно не приводилось. Или шлепки были (не верю, что это пишу) чисто символическими. А иногда вполне себе полноценными.

Но самое странное во всей истории то, что очень долго я вспоминала это как что-то забавное. Вот как смешно, мол. Ремни выбирали, которыми сами и получали. Обхохочешься.

Не так давно, кстати, я узнала, что в семье у двоюродных сестер (дочек папиного родного брата) была такая же «фишечка». Так что это что-то из детства отца и его брата. С радостью прерву эту веселую семейную традицию.

Анонимный автор

Когда я была ребенком, мы жили большой семьей вместе с мамиными родителями и семьей ее младшего брата. Яркое воспоминание: мне три года, все смотрят футбол по телевизору, я играю в паровозик. Видимо, звук паровозика помешал, поэтому бабушка меня оттащила в коридор и отхлестала какой-то веревкой.

Я не очень понимала, что происходит и почему, и плакала, бабушка решила, что у меня истерика и, чтобы успокоить, схватила и стала окунать под холодную воду. Казалось, что она меня топит.

Я знаю, что в семье моей мамы была странная традиция воспитания девочек: сильно бить проводом или веревкой, кричать за проступки или за мнимые проступки, угрожать.

Эта история чудовищно обидная и несправедливая: почему со мной так можно обращаться, я была ни в чем не виновата, я была просто крохотная девочка, почему никто за меня не заступился, даже мои родители?

Я понимаю, что мои родственники, может быть, не умели по-другому себя вести и справляться с собственным раздражением и воспитанием детей, они думали, что так правильно, но мне очень жаль, что со мной так жестоко поступали мои близкие взрослые люди. Я люблю своих бабушку и дедушку, но эта любовь смешана с глубоким разочарованием: «Ну как же вы могли так оплошать, вы же вообще-то хорошие люди».

Несколько лет назад бабушка вдруг попросила у меня прощения за эту историю и множество других подобных, я не держу на нее зла, но это было очень важно для меня — что она помнит, не отрицает, не преуменьшает и больше не считает, что так нужно себя вести.

Марьяна, выпускающий редактор

Когда я была маленькая, примерно до лет пяти-шести я жила с N. И я мало что помню из того периода, поэтому целостную картину собрать не могу. Но воспоминание, которое ко мне пришло, про то, как мы ходили гулять с N. И, наверное, было классно. Но не в те моменты, когда я, маленькая, была чем-то недовольна или плакала, потому что тогда N, видимо, думала, что я создаю проблемы людям вокруг.

Возможно, она пугалась, как и я теперь пугаюсь людей. Может, она боялась, что на нее все смотрят, что ребенок орет, что она плохо справляется. А может ее просто бесконтрольно бесило мое поведение.

Этот стресс делал свое дело, ударял ей в голову и срабатывали механизмы, которые, к сожалению, она не могла контролировать. И если я не успокаивалась, она говорила что-то вроде «замолчи» и, держа меня за руку, впивалась своими длинными ногтями в мою маленькую ручку.

Я запомнила, что людям нельзя доставлять проблемы. Что нужно молчать и скрывать свои эмоции.

Не знаю, связано ли это с эпизодом, описанным выше, или другими, которые точно случались, но я их не особо помню (говорю так уверенно, потому что мне рассказывали про случай, когда я не слушалась и меня N ставила под холодную воду в ванной за это). Или связано ли это с в целом условно трудной ситуацией в семье, с моделью ли воспитания, с отсутствием каких-то теплых семейных отношений. Но в итоге, я стала сама «ругать» себя.

Если я делала что-то не так, мне казалось, что я расстраиваю и подвожу людей вокруг, а это достойно наказания, достойно того укола ногтями. И в итоге человеком, который приносил в мою жизнь физическое насилие, стала я сама. Мне казалось, что я не достойна ничего, я самый ужасный человек на Земле, причина всех бед, конфликтов, проблем.

Я считала, что виновата во всем, да и другие лучше знают, плохая ли я.

Я до сих пор учусь адекватно воспринимать себя, защищаться, отделять реальное от «додуманного», адекватное от неадекватного. Я пытаюсь научиться счастливо и здорово жить с той болью, которую причинили мне близкие и я сама.

Ася, дизайнер

Детство я считаю очень неплохим для девяностых. Я из семьи так называемой «петербургской интеллигенции», в которой физического наказания почти не было, как мне тогда казалось.

Существовали только подзатыльники.

Их мне отвешивали родители и старшая сестра, с которой у меня большая разница в возрасте. Чаще всего за какую-то сказанную глупость, «туалетную шутку» за столом. Почти всегда это было не больно, а над шуткой взрослые могли и посмеяться.

Но были и больные, когда было что-то серьезное. Тогда я думала, что это такое пустяковое наказание, ведь есть условный Вася, которого родители наказывают ремнем — мне таким только угрожали.

Подзатыльники закончились, наверное, лет в 11–12. Но один раз в 15 лет я что-то сказала своему отцу, за что он отлупил меня тапком на глазах у подруги, и мне было очень стыдно, что она об этом может рассказать в школе. Папа тогда, конечно, извинился, но не сразу.

С другими детьми мы об этом не очень разговаривали, а если и заходила речь о наказаниях — почти никто не признавался.

Мне казалось, что раз никого другого не наказывают — значит, я просто феерически гадкий и вредный ребенок, который доводит своих несчастных родителей.

Последствия такого «воспитания» не очень приятные. Во-первых, я это все помню и иногда припоминаю семье, во-вторых, мне ужасно неприятны прикосновения к голове, ненавижу когда меня кто-то хочет погладить, будь то муж или бабушка. В парикмахерской вообще испытываю стресс.

Иногда вздрагиваю, когда кто-то рядом со мной просто поднимает руку — боковым зрением мне кажется, что мне хотят влепить затрещину.

Сейчас я сама мама, и моей дочери почти пять лет. Конечно, она иногда меня страшно бесит, но я никогда не подниму руку на ребенка.

Лиза, дизайнер

Мне повезло расти в семье, где никто никого не бил. Так мои родители решили после своего не самого приятного опыта детства. Зато в детском саду нас периодически шлепали, толкали, трепали за ухо.

Сверстники только смеялись, потому что привыкли к такому отношению, а я до смерти боялась, и поэтому была хорошей девочкой. Однажды я все таки провинилась — разговаривала во время тихого часа.

Меня посадили на пол и завязали рот вафельным полотенцем. Так я сидела до конца тихого часа.

Может быть, поэтому я часто не решаюсь лишний раз что-то кому-то сказать? Не знаю, но сухое, накрахмаленное полотенце на губах помню до сих пор.

Ира Зезюлина, колумнистка