Томас Гэмблин, английский духовный лидер, однажды написал в письме к Элизабет Хики, замечательному автору книги «Это нормально» и лектору по вопросам метафизики и религии: «Вы можете заметить, что я не молюсь, чтобы проблема ушла и вы обрели душевный покой. Я молюсь, чтобы у вас был душевный покой, несмотря на проблему… Когда вы дойдете до этой точки, я знаю, все у вас будет нормально в любом случае и в лучшем виде». (Hickey, 1976)
Мы тоже начали отбрасывать собственные иллюзии, что душевное умиротворение — это функция жизни, в которой нет конфликта. Наша работа с семьями, ожидающими ребенка, на самом деле лишь лучше показала нам мириады видов стресса и трудностей, которые может подкинуть жизнь. Мы наблюдаем агонию потерянных и неполноценных детей, травмирующих и хирургических родов, ежедневных испытаний, которые может принести простое привыкание к ребенку. Мы хорошо видим положение родителей не только глазами профессионалов, но и через призму наших собственных утрат и жизни наших детей. Но мы верим, что разум может вместить наши утраты и наши муки, что мы можем проработать эти трагедии и трудности, чтобы чувствовать и жить в мире с самими собой.
Связанная с деторождением утрата вызывает тяжелые душевные муки. «Как?» «Почему?» «Что я сделала?» «Что я не сделала?» «Что если бы…» «Если бы только…»
Вопросы, сомнения, чувства вины, стыда, горечи наполняют мозг, пока он не начинает сотрясаться от боли. Головные боли являются распространенным физическим последствием утраты, и нетрудно понять почему. Наш горюющий мозг просто не может расслабиться в поиске ответов.
Мы всё же верим в то, что нахождение фактов и поиск информации — это нормальный, здоровый процесс психологического разрешения от утраты. Изучить и понять все о связанной с беременностью утрате может быть жизненно важно. Некоторая часть наших душевных мук облегчается, когда мы находим объяснение.
Однако мы считаем, что поиск ответов нужно предпринимать в психологических рамках, основывающихся на убеждениях о присущем нам здоровье, добродетели и мудрости. Опираясь на эти убеждения, мы можем справиться с чувством вины, в ловушку которого поймано много родителей. Вина на самом деле может быть присуща всем, но для скорбящих родителей она ощущается как ад на земле. «Виновато вино, которое я пила?» «Тот раз, когда я споткнулась и упала?» «Утомительная командировка, в которую я ездила на шестом месяце беременности?» «То, что я неправильно питалась в студенческие времена?» «Если бы я только согласилась на операцию раньше…» «Если бы только я услышала, что он задыхается и не может дышать…» «Я не была рядом, когда она умерла!» И так далее, и так далее.
Существующая система психического здравоохранения реагирует на такие нормальные душевные муки так, словно боль является признаком отклонения, а не нормального состояния человека и возможностью чему-то научиться. Слишком долго с женщинами обращались как с истерическими ящиками пандоры, потому что у них доставало мужества чувствовать и открыто переживать нормальную человеческую боль. Как можем мы открыто поделиться своим чувством вины, печали, боли, если боимся, что на нас могут легко навесить ярлык «ненормальная»? Как можем мы выражать весь спектр иррациональных чувств, сопровождающих утрату, когда система психического здравоохранения стоит наготове, чтобы обеспечить ярлыки с диагнозами — «невротичный», «маниакально-депрессивный», «истерический». Горе может заставить нас чувствовать, что мы теряем здравый рассудок; мы не можем позволить, чтобы его отняла система, не удостаивающая уважения человеческие эмоции.
Мы видели, что при столкновении с серьезной утратой мы никогда не остаемся прежними. По сути, нам остается выбирать: жить в еще большей боли или в еще большем умиротворении. Живущие в нарастающей боли могут потерять еще больше: они могут потерять самую основную веру — в жизнь и процесс жизни.
Это может стать наибольшей утратой из всех — не только для себя самого, но и для выживших детей, о которых родители больше не заботятся соответствующим образом, для легче перенесшего утрату супруга, страстно желающего любви и близости, и для семьи как системы, поскольку она может страдать от возникающего в результате конфликта многие-многие последующие годы. Следующий отрывок был написан мужчиной, выражавшим свою боль: «Я не потерял ребенка, но я являюсь жертвой связанной с деторождением утраты. Двадцать девять лет назад моя мать потеряла одну из дочерей-близняшек. В тот день я потерял свою мать. С тех самых пор она стала озлобленной, отстраненной жертвой жизни. Я сожалею, что потерял сестру, но еще больше я сожалею, что потерял мать». По сути, после утраты наш разум заполнен сомнениями, вопросами, мыслями о вине, гневе или горечи. Эти мысли нормальны и присущи всем. Однако если мы позволяем им постоянно прописаться внутри и не двигаемся дальше, мы не придем к исцелению.
Мы ни в коем случае не хотим предложить какой-то фантастический подход к трауру, отрицающий человеческую природу эмоций, таких как сожаление и вина. Каждая из нас может вспомнить, как мы желали, чтобы у наших друзей не было детей, потому что они напоминали нам о тех, которых мы хотели для себя. Мы также помним, как видели в магазине взвинченную мать, кричащую на, по всей видимости, совершенно невинного ребенка, и рассуждали, что она не заслуживала своего сына или дочь — что мы были бы более любящими родителями.
Как и не верим мы, что истинное разрешение от утраты на духовном уровне приходит от таких мыслей, как: «Это было к лучшему» или «Я должен с благодарностью принимать божью волю». В таких попытках нет утешения, они порочат саму нашу человечность и оскорбляют духовную высшую силу. Было бы глупо думать, что кто-то из нас может потерять кого-то или что-то настолько значимое и сразу радоваться этому уроку или быть благодарным за возможность расти. В последующих главах мы обсудим спектр и глубину человеческих эмоций в горе, которые мы наблюдали сами и считаем хорошими и правильными по своей природе.
Здесь мы хотим предложить психологические рамки для эффективного исцеления. Эти рамки основываются на четырех принципах отношения к ситуации, которые могут быть необходимы, чтобы облегчить психологические муки и восстановить мир в душе после связанной с деторождением утраты. Четыре принципа разрешения от утраты на духовном уровне, в которые нам нужно верить, следующие:
Мы верим, что в каждом из нас заложено внутреннее стремление существовать в состоянии оптимального здоровья и желание, чтобы те, с кем мы взаимодействуем, обращались с нами как со здоровым человеком. В наше время акушерская практика обращения с нормальной здоровой вынашивающей ребенка женщиной как с больной ставится под вопрос и начинает меняться. Рожающая женщина в каком-то смысле всего лишь здоровый пациент, который может выбрать больничную обстановку не для лечения болезни, но для рождения ребенка. Но слишком часто с ней обращаются так, как будто ее тело не функционирует нормально. Ее встречают с креслом-каталкой, «срывают» с нее индивидуальность и одевают в больничную одежду. Ей в рутинном порядке могут предписывать капельницы, обезболивающие, изменяющие ход родов, а некоторых просто-напросто оскорбляют хирургическим вмешательством без необходимости. Все эти практики не оказывают уважения присущему здоровью человеческого организма, а напротив, поддерживают передачу контроля за родами и рождением технологической системе и медицинскому персоналу, который выглядит более мудрым.
Эти комментарии никоим образом не являются отрицанием чудес технологических достижений, спасших жизни многих детей и матерей. Мы скорее надеемся подчеркнуть преобладающее и болезненно ошибочное отношение, неспособное рассматривать наши тела в качестве богатых ресурсами дееспособных систем, которые могут быть для нас самым надежным источником физического и эмоционального исцеления.
Докторов учат заботиться о больных. Мы благодарны им за их преданность исцелению. Врачи приносят много личных жертв, чтобы мы могли получить необходимую медицинскую помощь. Однако мы с сожалением должны признать, что слишком немногие врачи соответствующим образом обучены работать с теми, кто в сущности здоров. Слишком немногие врачи видят, что основная сила исцеления для человека лежит внутри каждого индивида. Врачи обучены чувствовать свою полную ответственность за тех, о ком они заботятся таким образом, что причиняют многим из них боль тревоги, ощущение своей некомпетентности и просто беспомощности, когда медицинская система не срабатывает, пациенты умирают или, как это происходит в случае с большинством вынашивающих ребенка женщин, не остается делать ничего, как просто поддерживать.
По мере того как бросается вызов акушерским практикам, подобный же вызов должен быть брошен в области психического здоровья. Никто из нас, в особенности родители, пытающиеся исцелиться после связанной с деторождением утраты, не может позволить себе попасть в ловушку системы, не уважающей нашу внутреннюю эмоциональную силу и интуитивное стремление к преодолению проблемы.
Зигмунд Фрейд, отец психоанализа, признавал процесс траура как процесс желания чего-то потерянного, и писал, что физическая задача состоит в том, чтобы «отделить воспоминания и надежды того, кто остался в живых, от умершего» (Freud, 1970). Его медицинская модель подхода к психологическому состоянию человека основывалась на восприятии оплакивающего как больного и переживающего нечто патологическое, требующее длительного психоанализа, чтобы это преодолеть.
Некоторые традиционные психологические системы рассматривают тех, кто обращается за консультацией, как больных или неправильно функционирующих, а не здоровых, пытающихся функционировать более эффективно. Среди психотерапевтов ходит анекдот о пациентке, которая никак не может угодить системе, что бы она ни делала. Когда она является на прием слишком рано, она обсессивная; когда она приходит вовремя, она компульсивная; когда она опаздывает, она сопротивляющаяся.
Связанные с деторождением утраты не могут быть исцелены, если мы рассматриваем самих себя как больных, как нечто меньшее, чем здоровые мы. Мы должны положиться на собственные ресурсы здоровья. Мы должны начать оценивать наше поведение с точки зрения эффективности и озаботиться основным вопросом: «Помогает ли то сейчас то, что я делаю?»
Следующая история иллюстрирует то, насколько слепой может быть наша система здравоохранения к базовому здоровью, присущему каждому человеку. Это реальная история; события происходили в 1982 году.
История Норин
Норин, женщина 37 лет, обратилась в наш офис за консультацией через несколько месяцев после преждевременного рождения ее дочерей-близняшек. По ее словам, она искала кого-то, кто бы помог ей жить дальше. Она выглядела бледной, уставшей и потрясенной.
Ее дочери умерли во время родов. Она приносила их фотографию на каждый сеанс, и любой мог увидеть красоту, которую Норин наблюдала в их образе. Норин и ее муж пять лет страдали от бесплодия и пережили один выкидыш до этой беременности. Эти дети должны были стать ответом на тысячи молитв.
Хотя Норин неделю оставалась в постели в попытке предотвратить угрозу преждевременных родов, ее усилия были напрасны. Роды все-таки начались на сроке 30 недель. Норин с мужем Гасом родили нормально, зная, что их дети, возможно, умрут. Она рассказала мужу, что чувствует, будто бросила своих детей, что она не знала, где они, и что она хотела бы быть с ними. Мы в центре «Отпрыск» слышим выражение этих чувств от всех родителей.
Она также рассказала это одной подруге, которая позвонила местному священнику. Священник позвонил Норин и спросил, чувствует ли она, что хочет умереть. Она ответила, что да, и объяснила, что хотела бы иметь возможность утешить своих дочерей. Священник позвонил психиатру. Психиатр позвонил Гасу и сказал, что он (психиатр) слышал, что Норин склонна к самоубийству и что, возможно, ее нужно положить в больницу.
Гас рассказал Норин, что психиатр хочет положить ее в местную психиатрическую больницу. Норин, уже сомневаясь в своем здравомыслии, согласилась, решив, что, возможно, они знают то, чего не знает она. Ее положили в больницу и начали лечить медикаментами.
Норин помнит, как некоторое время она спала в наркотическом опьянении, а затем проснулась в комнате с кричащей девочкой-подростком. Норин искала Гаса, но персонал больницы отправил его домой, сказав, что им нужно наблюдать Норин без его присутствия.
Норин вышла в общую комнату. Другие пациенты и персонал начали спрашивать, почему она попала в больницу. Норин рассказала о смерти детей. Многие плакали, и Норин помнит, как ей пришлось помогать больничному консультанту успокаивать тех пациентов, которые не могли успокоиться сами и были тяжело огорчены утратой Норин.
К позднему вечеру Норин стало ясно, что в больнице ей не место. Она даже сказала персоналу больницы, что ее место дома, в постели, рядом с мужем. Они отговаривали ее и предложили ей еще больше лекарств, которые она спустила в унитаз. Она позвонила Гасу, и они вместе отправились домой, чтобы оплакивать своих дочерей.
Несколько месяцев спустя она написала: «Если бы только они поняли, что то, что я пыталась им сказать, не значило, что я хотела умереть, а значило, что я хотела, чтобы мои дочери были живы. Все они так боялись увидеть глубину моей боли. Мне кажется, я тоже боялась ее увидеть. Обезболивающие не исцеляют, как и не утешает никого сидеть взаперти. Мне просто нужны были мои дети».
Дэвид Хендин в книге «Смерть — это факт жизни» (Hendin, 1973) описывает, насколько это общее чувство желать смерти, когда мы потеряли кого-то, кого любим. Джон Боулби в своей книге «Утрата» (Bowlby, 1980) пишет: «Мысли о самоубийстве, появляющиеся просто в качестве средства воссоединения с умершим, присущи многим в течение первых месяцев после утраты». Как многие из нас чувствовали, что хотят умереть, переживая смерть, развод или расставание.
Мы никогда не должны относиться с легкостью к чьим-либо угрозам самоубийства, как и не предполагаем мы, что отнятие у себя жизни является естественным актом. Скорее, мы подчеркиваем возможность того, что материнский инстинкт быть рядом, любить и защищать потерянных детей может не представлять собой истинной угрозы самоубийства, а просто быть выражением боли и беспомощности родителя, с которыми нужно справляться именно в этом контексте. Искаженная призма ожидаемого и предопределенного психического заболевания не позволяет увидеть этот контекст, становясь причиной возмутительного и неуместного обращения, с которым столкнулась Норин.
В последующих главах мы предложим некоторые возможные реакции на эти чувства, которые могут удостоить уважения процесс горевания. Госпитализация должна быть последней мерой для родителей в трауре (если к ней вообще следует прибегать).
В западном обществе существуют системы религиозных убеждений, построенные на представлениях о том, что человеческие существа являются плохими по своей сути. Такие взгляды затуманивают нашу базовую добродетель и ведут нас к убеждению, что совершение человеческих ошибок и выражение человеческих эмоций неизбежно являются метами слабости и порока.
В некоторых психотерапевтических традициях с нами не только обращаются как с больными, но и высказывается суждение, что мы разрушительны и, возможно, дурны по своей природе. Наша настоящая система диагностики организована таким образом, чтобы анализировать и критиковать наши слабости. Чувства подвергают чрезмерному осмыслению, категоризируют и раскладывают в ящички «уместное горе» или «неуместное горе». Нас описывают как «сопротивляющихся», как плохих детей, если мы находим психотерапевтический подход неэффективным.
Р. Л. Сазерленд, доктор медицинских наук (Sutherland, 1966), описывает нашу западную мысль как некий дуализм, где жесткие внешние системы определяют хорошее и плохое. Этот дуализм переносится и в эмоциональную сферу, поэтому у нас могут быть «хорошие» чувства, такие как ощущение счастья, умиротворения, радости и возбуждения, либо злые, или «плохие» чувства, такие как чувство вины, гнев, печаль, боль, сожаление и горечь. Этот раскол человеческой натуры становится причиной того, что мы бежим от тех чувств, которые мы определяем как «плохие», не позволяя себе увидеть, что эти чувства на самом деле нейтральны и все они требуют внимания и выражения.
Кюблер-Росс (Kubler-Ross E. M., 1975) напоминает нам о точно такой же дуальности в нашем культурном восприятии жизни и смерти. Мы рассматриваем жизнь как нечто хорошее, а смерть — как нечто плохое, темное, даже приводящее в ужас. Мы лжем детям о сути смерти и пытаемся отрицать нашу собственную смерть перед самими собой.
Мы пытаемся жить в экстазе, неспособные принять и извлечь пользу из жизненных трудностей. Смерть воспринимается, как нечто выходящее из ряда нормального течения событий, однако она естественным образом гарантируется самой жизнью. Хименес пишет в книге «Другая сторона беременности» (Jimenez, 1982): «Чтобы справиться со смертью или избежать вызываемых ею чувств, мы прячем ее в больницах и похоронных залах, скрывая тело в витиевато гравированных ящиках, сделанных из прочного металла… Мы живем в обществе, отрицающем смерть».
Поэтому нам, западным людям, легко рассматривать наши чувства как «хорошие» или «плохие» и даже воспринимать себя как «погруженных во мрак», когда нас затрагивают смерть и утрата. Траур — это уязвимое состояние, уже увеличивающее внутреннюю вину, ненависть к самому себе, гнев и страх, и все же мы наклеиваем еще и внешние ярлыки, подкрепляющие наше внутреннее замешательство.
Мы не можем надеяться освободиться от внутренней боли, если мы рассматриваем свои собственные эмоции как плохие, а переживания смерти и утраты как мрачные. В основе своей и внутри себя мы добродетельны. Мы не можем позволить, чтобы с нами обращались в рамках какой-либо системы, неспособной поддерживать нашу основную добродетель. Линза дуальности приводит нас к тому, что нам оказывают неадекватный, подрывающий наше психологическое состояние уход.
Как указывает Сазерленд, «существо, или самость, нужно не столько чинить, как несовершенный механизм, который разбирают на части, переставляя их или добавляя новые, сколько дать ей проявиться через состояние острой осознанности в виде постоянно меняющихся переживаний» (Sutherland, 1966).
И снова мы обращаемся к истории женщины, которую система рассматривала как «плохую», — система, видящая боль женщины через негативную призму и дающая рекомендации, которые можно скорее назвать примитивными, а не оздоравливающими.
История Венди
Осенью 1982 года к нам в центр «Отпрыск» поступил телефонный звонок от страдающего отца, сказавшего, что ему отчаянно нужна поддержка. Боб рассказал, что они с женой родили второго ребенка, мальчика, Майкла, всего шесть недель назад. С тех пор его жена, Венди, была очень огорчена, плаксива и сердита. Теперь им рекомендуют госпитализацию в психиатрическую больницу и помещение ребенка в опекунскую семью. Они обращались за психологической помощью в течение нескольких недель, но ничего не помогало видимым образом. Венди говорила, что не хочет быть матерью, он не чувствует любви, она чувствует лишь грусть. Ей выписали валиум, который только усугубил депрессию. Теперь их семьей занимается отдел детской опеки в связи с обвинениями в жестоком обращении с ребенком, потому что Венди на словах призналась, что испытывает к Майклу чувство гнева.
Боб и Венди прибыли в офис через два часа. Мы попросили Венди все нам рассказать. Она очень вразумительно объяснила, что сама не понимает своей реакции. Она думала, что хотела этого ребенка, и не могла найти смысла в своей отстраненности от Майкла. Ее тело сотрясалось от всхлипов, она шептала, что не знает, как быть матерью двух детей. Она просила нас не позволять ее госпитализировать. Она говорила, что, если ее разделят с ребенком, это не поможет ей почувствовать себя матерью. Мы согласились.
Кроме того, мы согласились работать с ними без лекарств и при условии их твердого обязательства приходить на ежедневные сеансы, пока они не разрешатся от своих чувств.
Мы также настояли на круглосуточной помощи Венди по дому. Добровольцы из церкви вызвались помочь ей сидеть с ребенком и готовить. Бобу нужно было работать днем, но он приходил на вечерние сеансы.
Венди проследила, что ее чувства уходят корнями в детство, когда она сама была вторым ребенком, рожденным алкоголичкой, едва ли способной заботиться об одном ребенке. В ходе консультаций и в атмосфере безопасности Венди вспомнила дни своего детства, когда ей так нужна была материнская забота. В течение нескольких недель мы кормили, обнимали и утешали Венди в стиле принципов повторного родительства Жаки Шиф (Шиф является психотерапевтом и автором книги «Все мои дети»). В этой модели родительская забота, которой пациенты были лишены в детстве, предлагается в структурированном формате, чтобы залечить эмоциональные «дыры» в прошлом. Мы пытались наполнить чашу Венди, отвечая на ее нужды, подкрепляя ее заботы о Майкле.
Более того, нам были известны послеродовые практики других культур, где такая забота о матерях является обычным делом, позволяя им более полно наслаждаться первыми неделями после родов.
После каждого сеанса Венди кормила Майкла, держала его на руках, играла с ним так, как она это только что испытала на себе — и как только что научилась. Исцеление утрат в собственном детстве позволило Венди почувствовать себя цельной и способной заботиться о собственных детях. Нам радостно наблюдать, как Венди и Майкл хихикают в гостиной нашего центра «Отпрыск». Мы видим — а Майкл чувствует — здоровье и новообретенную уверенность Венди.
Крики Венди о помощи, возможно, были нелицеприятны для нашей традиционной системы, но мы подходим к боли, веря во врожденную добродетель каждого, мы менее склонны видеть зло — а в этом случае «жестокое обращение с ребенком» — и более склонны видеть в человеке здорового, но страдающего пациента.
Мы действительно понимаем, что бывают случаи, когда разделение родителя и ребенка может принести пользу, но госпитализация в психиатрическую клинику не должна рассматриваться в первую очередь, прежде надо принимать во внимание другие возможности с верой в человеческую добродетель.
Елена Петровна Блаватская писала: «В каждом мужчине и женщине присутствует божественная сила, управляющая их жизнью» (Blavatsky, 1888). Она подразумевала внутреннюю, врожденную мудрость в каждом из нас, которая может в конечном счете управлять нашими действиями и нашим поведением для наиболее эффективного разрешения всех наших конфликтов. Эта интуитивная мудрость, хотя и присуща каждому из нас, может не всегда быть осознанным, доступным проводником, поскольку большинство культурных установок, усвоенных в детстве, научило нас игнорировать самих себя, слушать, не оценивая, и рассматривать внешние «средства», советы и помощь как более ценные, нежели наше внутреннее чувство того, что для нас лучше.
Ранее в данном разделе мы описывали, как ожидающие ребенка родители пришли к тому, чтобы бросить вызов современной медицинской системе. Беременные женщины хотят, чтобы с ними обращались не как с больными, а как с нормальными здоровыми женщинами. Мы устали от практики обращения с нормальной беременностью как с ненормальной функцией организма.
Мы также устали от системы, не способной признать эмоциональные ресурсы родителей, ожидающих ребенка. Мы ставим под вопрос широко распространенное доверие лекарствам и другим медицинским вмешательствам, подходящим только в качестве крайней меры, но которые используются почти в 92% всех родов во всех американских роддомах (Cohen, 1983). Мы видели результаты использования талидомида, DES (диэтилстилбестрола, препарата, использовавшегося до 1970 года для предотвращения выкидышей, который, как сейчас стало известно, провоцирует нарушения репродуктивной функции, бесплодие и рак у детей, чьи матери его принимали), а сейчас выясняется, что, возможно, бендектин стоил нам как собственного здоровья, так и здоровья и даже жизней наших детей.
Мы сталкиваемся с неподдельным страхом, что, возможно, «доктор не всегда был прав». Для многих из нас иллюзия, что доктор лучше знает, стала болезненным источником неоправдавшихся надежд. Более того, это взвалило на практикующих врачей нереальные ожидания от их собственной работы и препятствовало прогрессу, не оставляя врачам места для того, чтобы меняться, если уж они всегда должны быть «правы».
Для некоторых столкновение с этой иллюзией стало потрясением до основания их веры в фальшивое волшебство, в спасителей и какую-то «всемогущую силу», которая спасет нас всех в конце. Однако других это несколько пугает и все же, возможно, просвещает; конфликт означает вызов мыслить более ясно, действовать более ответственно, требовать, чтобы их жизнью управляла их собственная духовная сила.
Мы не хотим сказать, что нужно всегда избегать приема необходимых лекарств или не обращаться к врачам за чрезвычайно важной информацией при принятии решений относительно заботы о здоровье. Скорее, мы должны пересмотреть наше отношение к использованию такой информации. Мы ищем информации или одобрения родителя? Мы ищем лучшую медицинскую систему или мы ищем, чтобы нас любил кто-то, представляющий для нас авторитет? Хотим ли мы взять ответственность за собственные жизни, или мы лучше позволим кому-то — фигуре родителя — сделать это за нас? Последний вариант отнял у слишком многих семей, ожидающих ребенка, право на роды без ненужных вмешательств или, в некоторых случаях, нежелательных препаратов. Такой выбор в плане психического здравоохранения может лишить нас нашего долгосрочного психологического здоровья и благополучия, передавая ответственность за исцеление за пределы нашей внутренней системы ресурсов.
Мы видим меньше, но все еще слишком много людей, принимающих медицинские советы без вопросов. Не так давно Анна, женщина в возрасте сильно за пятьдесят, пришла на консультацию в наш центр «Отпрыск». За год до этого ей удалили молочные железы, и с тех пор она была подавлена естественным страхом и тревогой, которые главным образом проявлялись бессонницей. Она объяснила, что ее раковая опухоль была результатом какого-то чудодейственного гормона, который она принимала «от приливов». Ее врач не предупредил ее о побочных эффектах, когда она начала использовать этот препарат. Однако после того, как у нее развился рак, он сказал ей, что, вероятно, во многом виной тому препарат.
Она рассказала эту историю в совершенно спокойной, практически безэмоциональной манере, заключив свою речь словами о том, как она благодарна своему доктору, что он снял ее с этого препарата, когда узнал, что у нее опухоль, и что она чувствовала, что он знает, что для нее лучше.
Несмотря на тот факт, что сестра и ближайшая подруга Анны побуждали ее поставить под вопрос использование и безопасность предписанных гормонов, Анна их не слушала. Когда на сеансе мы напрямую спросили о ее доверительном принятии такого лечения, она ответила: «Доктор лучше знает».
Повторяем: мы не предлагаем всем полностью игнорировать медицинские рекомендации, но хотим, чтобы мы использовали наше внутреннее руководство для поиска внушающих доверие источников заботы о нашем здоровье и никогда не действовали на основании слепой беспомощности. Сегодня Анна начала видеть цену передачи контроля над заботой о своем здоровье кому-то, кроме себя самой. Она начала программу лечения, подобную той, что описана в книге «Возвращение к здоровью» Карла и Стефани Симонтон (Simonton, 1978). Как демонстрирует опыт супругов Симонтон, максимальная вовлеченность пациентов становилась причиной более частых ремиссий и увеличения длительности жизни их раковых пациентов, которые полностью участвовали в заботе о себе, чем у тех, о которых говорит общая статистика о жертвах рака по стране.
Мы также указываем на то, что сама утрата стимулирует глубокое чувство беспомощности. Мы чувствуем себя бессильными возродить наших детей к жизни или здоровью, или зачать после нескольких лет бесплодия, или, временами, справиться с «нормальной» послеродовой депрессией. Мы легко сомневаемся в себе и чувствуем себя уязвимыми перед предложенными вариантами и советами других. Иногда мы в отчаянии жаждем облегчения боли, ран, чувства вины и разочарования. И чувствуя эту беспомощность, это отчаяние, мы ищем руководство вне себя, которое на самом деле может прийти лишь изнутри.
Возможно, нам понадобится немало бесплодных поисков, прежде чем мы обнаружим, что должны доверять только себе. Конечно, нам нужна поддержка других людей, и об этой поддержке мы поговорим в следующей главе. Здесь же мы хотим сказать, что вся помощь, советы и поддержка должны пропускаться через фильтр нашей внутренней интуитивной мудрости, с помощью которого мы можем их классифицировать, оценивать и определять их истинную эффективность.
Если мы в самом деле хотим заявить о своих правах на собственную жизнь, мы не можем позволить себе передать основные полномочия по наблюдению за своим физическим и психологическим состоянием кому-то, кроме себя. Мы должны принять на себя ответственность не только за обеспечение физических нужд, но также и за наше эмоциональное благополучие. Психолог и писатель Клод Штайнер однажды сказал, что общим положением западной психотерапевтической системы является постулат: «Я в порядке, проблемы у вас». (Steiner, Lectures, 1975). Он снова ссылается на систему психотерапии, выстроенную на медицинской модели, в которой от врачей ожидается выполнение невозможной задачи заставить пациентов чувствовать себя лучше. Горюющим родителям слишком хорошо знакомы несостоятельность этой системы в предоставлении хоть какого-то утешения.
На самом деле, горюющие родители в последнее время отошли от так называемой профессиональной помощи и стали искать поддержки в психотерапевтических группах или у организаций потребителей, таких как C/SEC (Кесарево: поддержка, информирование, участие), основанной Нэнси Вайнер Коэн и Джини Фейрли. Эти организации полагаются на помощь самим себе при поддержке группы. Люди ищут систему, которая сможет должным образом отвечать на их чувства, потребности и неподдельное желание почувствовать себя лучше, — систему, которая требует от нас самих разбираться в этом вопросе и найти собственный путь.
Эрик Берн (Berne, 1972) писал, что внутри каждого есть часть, ждущая Деда Мороза: подобная ребенку, невинная часть нас, верящая, что если сделать все, что говорят взрослые, то получишь вознаграждение. У многих из нас эти чувства вновь возрождаются с приближением праздников.
Джим Морнингстар (Morningstar, 1981) писал, что сегодняшних взрослых зачастую растили, формируя у них синдром родительского неодобрения — это стиль западного воспитания, базирующийся на лишении любви, когда ребенок вызывает у родителя недовольство. Очевидно, что многие из нас не привыкли к идее Карла Роджерса (Rogers, 1961) о безусловном позитивном отношении или идее Берна (Berne, 1972) о безусловной любви.
Когда умирает ребенок и иллюзии про Деда Мороза и Зубную фею разбиваются болезненно и навсегда, никакие белые рыцари на боевом скакуне не спасут нас от нашей боли. Когда пары годами безуспешно пытаются зачать, жертвуя спонтанностью и интимностью в сексе ради желанного ребенка, они не получают награды, ради которой стараются, «приза» за то, что они хорошие и порядочные люди. Когда хирургические роды (оправданные или нет) рассекают родительские мечты о гармонии и умиротворенности родов, не находится волшебных принцев и добрых фей-крестных, которые излечили бы эти раны и шрамы.
Нет, горюющие родители, если мы хотим восстановиться, каждый из нас должен обратиться внутрь себя. Мы не можем разрешиться от боли при помощи советов, таблеток или иллюзорных представлений о врачах, какими их изображают телепередачи. Мы должны оставить мысли о том, что, только если мы будем «хорошо себя вести», кто-нибудь спасет или возродит нас. Эти мысли будут только больше ослаблять нас и подрывать силы на пути к нашей цели.
Джон Боулби (Bowlby, 1980) писал, что «скорбящим может принести настоящее облегчение только возвращение человека, которого они потеряли; если то, что мы предлагаем, этого не приносит, оно ощущается почти как оскорбление». Для многих из нас такое толкование ситуации оказалось справедливым. Бывали дни, когда казалось, что никакого утешения не придет, или дни, когда любые попытки утешения были несостоятельны и не приносили облегчения. Только если мы ищем внутри себя, нам удастся найти настоящее успокоение и восстановить нашу естественную силу управлять собственной жизнью.
В сказке «Волшебник страны Оз» Дороти искала и искала волшебника, который перенес бы ее домой в Канзас, обнаружив в итоге, что средство возвращения состояло в ее собственной вере в возможность вернуться домой. Хотя все мы знаем, что нельзя оправиться от утраты, закрыв глаза и поверив, что мы можем оказаться в любом месте, мы должны хотя бы надеяться, что исцеление возможно.
Сложно снова надеяться, когда все, на что вы надеялись, умерло. Так же трудно верить в исцеление, когда мы так натренированы справляться и выживать. Многие даже могут сказать, что стремление к полному исцелению любой утраты — это невозможный, нереалистичный подход.
Мы верим в то, что поиски чего-то меньшего могут стать причиной тяжелого физического урона для родителей и других членов семьи в виде угрожающих жизни болезней, потенциального длительного внутреннего конфликта или, возможно, проживания остатка жизни, полного тревог и беспокойств, внутри своей семейной системы. Мы верим, что утрата или смерть могут помочь нам открыть для себя лучший и более содержательный путь в жизни. Более того, мы верим, что разрешение от утраты на уровне тела, разума, сердца и души дает надежду будущим поколениям, которые тоже могут начать горевать так, как описала Кюблер-Росс (Kubler-Ross E., 1980-83) — без вины, сожаления или горечи, но лишь переживая чистое, естественное состояние горя.
Западная психотерапия научила нас уживаться со стрессом и выживать в трудные времена, чтобы мы могли снова вести образ жизни, поддающийся управлению. В некоторых ситуациях справляться и выживать — это необходимые цели. В работе с горем — это только начало.
Мы не можем просто смириться или пережить утрату, перестроить нашу психику, чтобы каким-либо образом жить, терпя боль. Утрата, и в особенности смерть ребенка, требует более разностороннего, более полного ответа. Для многих один из ответов может прийти через пробуждение неизвестных раньше эмоциональных и душевных ресурсов.
Многие западные люди часто рассуждают в терминах приспособления, а не трансформации. Когда мы были детьми, нам часто приходилось приспосабливаться к ситуациям, где нам не воздавали должного уважения. Например, когда мы слишком малы, чтобы себя защитить, нам может понадобиться приспособиться к учителю, который с нами плохо обращается. В колледже мы уже старше, и у нас больше сил, больше возможностей справиться с большой системой, но все равно многим из нас кажется, что нужно подстроиться к тем, кто плохо с нами обращается, а не искать сразу другие варианты.
Для того чтобы физически восстановиться после смерти ребенка или после глубоко пережитой связанной с деторождением утраты, нам, возможно, понадобится длительная помощь — чтобы кто-то нам готовил, помогал заботиться о наших детях, оказывал бы нам физическую поддержку (например, делал массаж). Но мы слишком часто пытаемся приспособиться к стрессу, совладать с ним в одиночку, идти вперед, не прося помощи или даже не веря в то, что мы ее заслуживаем.
Исцеление подразумевает веру в то, что мы заслуживаем право на исцеление, на заботу о самих себе, не соглашаясь на еще одну уступку физической и эмоциональной боли. «Приспособление» становится причиной страданий.
Когда мы говорим «страдания», мы ни в коем случае не имеем в виду искреннюю печаль, боль или грусть в процессе скорби. Скорее мы говорим о ненужной боли, наносимой самим себе, причиной которой является состояние ложной гордости или жалости к себе либо убежденность в том, что исцеление невозможно. Хэрриет Шиф (Schiff, 1977) обращается к трогательной китайской пословице: «Вы не можете помешать птицам печали кружить над головой. Но вы можете помешать им свить гнездо у вас в волосах».
Страдание ценится в западном обществе. В газетах и теленовостях ежедневно описываются бесконечные страдания нашего мира. У нас просто нет стремления слушать о достойных, хороших и приятных событиях, которые также происходят каждый день.
Эти культурные стандарты в каком-то смысле побуждают нас оставаться поглощенными ролью матери в трауре, несчастной бесплодной парой или женщиной, у которой всегда тяжело протекает послеродовая депрессия. В каком-то смысле эта позиция жертвы дает нам внимание и социальное признание, даже одобрение.
Однако цена потерянной идентичности и пожизненного страдания может быть слишком высокой. Поскольку наша система здравоохранения в настоящее время, по-видимому, направлена больше на лечение болезни, чем на предотвращение возможного заболевания, страдания могут потребовать серьезной физической платы, прежде чем будут распознаны. Эта плата может стать причиной последующей потери беременности, продолжающегося стресса и болезни или даже более серьезного заболевания, ведущего к смерти.
Страдание может потребовать от нас эмоциональной платы в нашем браке, неудовлетворенных желаниях в близости, дружбе, отношениях с другими людьми и даже с нашими собственными детьми. Оно может стать причиной того, что мы будем видеть мир сквозь бесцветную призму, затемняющую даже ярчайшие цветы и сияющее голубое небо.
Оно может повлиять на психику, когда мы фокусируем наши мысли на негативных болезненных картинах или даже на желании, чтобы другие тоже страдали. Это встречается не так уж редко; на самом деле для горюющей матери вполне естественно чувствовать горечь и зависть по отношению к подруге, имеющей ребенка. Однако страдание может стать причиной того, что подобный образ мыслей станет образом жизни. Это пугающая мысль, если вы примете точку зрения Сондры Рэй (Ray, 1980), что все, что вы думаете о ком-то другом, переводится в мозгу в форму единственного числа первого лица. Таким образом, все, чего мы желаем другим, мы можем обратить на самих себя.
Наконец, страдание блокирует наш духовный рост. Когда мы заключаем наши души в плен страдания, самостоятельно поддерживаемой боли и сожаления, мы не можем открыться исцеляющей силе нашей собственной духовности. Мы верим, что Бог — это не тот карающий и осуждающий Бог, в которого многие из нас верили в детстве. Скорее Бог — это наш внутренний друг и поводырь.
Вера в то, что Бог хочет, чтобы мы страдали или терпели боль, что Бог покинул нас в нашей нужде, может породить в некоторых из нас еще большую горечь и гнев, когда мы оглядываем мир, видя, что другие, по всей видимости, не страдают, и задаемся вопросом, почему он выбрал нас.
Вместо этого мы верим, что наше внутреннее исцеление и безусловная любовь всегда желают для нас мира и всегда доступны. Нам только нужно захотеть достичь их. Однако страдание блокирует восприимчивость; оно изолирует нас и заключает в тюрьму жалости к самим себе и горького одиночества. Требуется мужество, чтобы сломать возведенные нами стены гордости, чтобы позволить себе стоять свободными и нуждающимися перед Богом и нашими человеческими собратьями. Мы верим, что желание отпустить страдание и принять поддержку друг от друга — это то, что наполняет жизнь смыслом. Это то, что позволяет наступить исцелению.
В конечном итоге мы все должны встретиться со своим богом, с нашими духовными убеждениями. Смерть и утрата могут помочь нам найти свой путь — не через страдания, но через нашу собственную веру в истинное прекращение страданий и исцеление. И тогда, возможно, когда птицы печали будут кружить над головой, они не смогут свить гнездо в наших волосах.
Мерч
Рассылка
