Агрессивные воспитатели и заботливая бабушка: колонка о том, как пищевое насилие, пережитое в детстве, меняет нашу жизнь

В детстве я была очень худым ребенком — помню, как мне нравилось смеха ради втягивать живот так, чтобы можно было пересчитать ребра. Во многом моя худоба была связана с тем, что я не ела в детском саду — почти вся еда выглядела и пахла неприятно, а потому в течение дня я питалась фруктами из компота, кусками черного хлеба и пюре, которое иногда удавалось выцарапать из-под крахмалистой мясной подливы.

Конечно же, такое положение дел не устраивало работников сада, а потому есть меня (вопреки настойчивым просьбам родителей) заставляли регулярно. В ход шли классические ультиматумы «пока не доешь — из-за стола не выйдешь».

Еще были уговоры «съесть хотя бы… (нужное вписать)», попытки накормить с ложки (чувство неизбежности усиливалось, потому что съесть то, что на ложке, было мерзко, а отказ приводил к ругани), угрозы, запугивания и — мое самое нелюбимое — два блюда в одной тарелке. Кажется, это какой-то популярный столовский прием — класть первое и второе в одну тарелку, чтобы надо было мыть меньше посуды.

Правда в моем случае (суп я не ела) второе плюхали прямо в ненавистные щи, лишая меня шанса поесть хотя бы гарнир. Я мрачно наблюдала за тем, как котлетно-картофельная флотилия медленно тонет в коричневых капустных волнах и глотала слезы. Кажется, этот прием должен был меня чему-то научить — например, тому, что в следующий раз, чтобы этого не допустить, мне надо было съесть весь суп до дна. Но почему-то урок не срабатывал.

Вторая разновидность пищевого насилия, с которой я очень хорошо знакома — это доброжелательное пищевое насилие (и оно куда более коварно). И вообще, если посмотреть на это со стороны, то и насилием-то это назвать язык не поворачивается, но не дайте себя запутать.

Как я уже говорила, в детстве я была довольно худой, а для моей бабушки (как и для любой другой бабушки!) это, конечно же, было неприемлемо. Поэтому она всегда старалась меня накормить, чем больше и чаще — тем лучше. Справедливости ради, бабушкину еду я любила, но далеко не в тех объемах, в которых она мне предлагалась. Не доесть было невозможно.

Если я пыталась отказаться, бабушка начинала пробуждать во мне чувство вины («Я так старалась, готовила, а ты не ешь»), ласково уговаривать («Ну тут всего-то ничего осталось, давай еще пару ложечек») — а в случае отказа явственно расстраиваться, запугивать историями («недоеденный кусочек ночью к тебе придет, будет за тобой бегать»). В какой-то момент я просто научилась молча доедать то, что было передо мной, потому что знала, что каждая попытка отказа приведет к долгим вроде бы ласковым, но очень настойчивым увещеваниям, в результате которых я буду чувствовать себя виноватой и неправой, а потому намного проще потерпеть и доесть этот несчастный пирожок, хотя он уже не лезет.

Должна отметить, что я не считаю свой опыт каким-то уникальным или выдающимся. Агрессивный постсоветский сад, заботливая бабушка — такой классический расклад поколения моих ровесников, многие через это проходили.

Вот, что я заметила:

Насыщение зависит не от меня. Это сейчас модно говорить об осознанности и предоставлении ребенку свободы в вопросах саморегуляции (замерз — не замерз, голодный — не голодный), а раньше такого вопроса не стояло — взрослые знали все за нас. Если на улице холодно — значит, надо шапку, если не съел все, что перед тобой — значит, не наелся. Сейчас мне уже за тридцать, но я до сих пор не всегда могу поймать чувство насыщения за столом — кажется, что до тех пор, пока тарелка не опустеет, насыщение наступить просто не может.

Доедать — это хорошо. Позитивное подкрепление работает, правда иногда работает не там, где надо. В детстве меня бурно хвалили за то, что я что-то ем или доедаю, в саду чистая тарелка была оберегом от воспитательского гнева и унижений, я с ранних лет запомнила, что доедать — это хорошо. Даже сейчас иногда, сидя в своей квартире, за своим столом, перед тарелкой с едой, которую приготовила сама, я начинаю против своей воли доедать, даже когда понимаю, что уже сыта. Надо мной никто не стоит, но мой надрессированный мозг подсказывает: «Доешь — будешь молодцом!», и я давлюсь ради какого-то эфемерного одобрения, которое мне уже никто не дает.

Отказываться — это плохо. Ну и обратная сторона медали. Мне до сих пор очень сложно оставлять в тарелке недоеденное или выкидывать еду. Каждый раз, даже когда я просто заявляю о своем нежелании что-то есть, я жду упреков, обвинений, возмущения и ругани. И хотя этого не происходит, я все равно чувствую, что поступаю неправильно (Ну и все мы знаем, что надо сделать, чтобы почувствовать себя лучше — взять волю в кулак и доесть все, чтобы быть молодцом).

Еда спасает от всего. Привычка заедать стресс есть у многих из нас — это даже считается вполне нормальной реакцией организма. Все-таки еда приносит нашему телу радость и силы, и логично, что когда никаких других источников позитива у него нет, он обращается к еде. Когда все детство твоя ценность во многом определяется тем, как ты ешь, еда неизбежно превращается в источник радости и любви — даже если это жирные чипсы или химозный тортик из ближайшего продуктового. И вот таким легким движением руки забота о себе (это же помогает мне чувствовать себя лучше!) превращается в нанесение себе вреда (потому что вряд ли химозные тортики полезны вообще хоть кому-то).

Говорят, признание проблемы — первый шаг к ее решению. И теперь, когда я поняла, почему я за столом веду себя так, как веду, мне стало немного легче. Если я понимаю источник проблемы, значит, я могу с ним бороться. Нет, я не могу вернуться в прошлое и отстоять маленькую плачущую себя у безжалостного детсадовского Горыныча с тарелкой вонючих щей, но я могу помочь себе сейчас. Как? Рассказываю.

• Я прислушиваюсь к себе. Да, нас этому не учили в детстве, но начать слушать себя никогда не поздно (это та самая пресловутая осознанность, на которой не один лайф-коуч обогатился). Я учусь понимать свой организм, отказываться от еды, которая плохо на него влияет, и выходить из-за стола не тогда, когда моя тарелка опустеет, а когда мой желудок наполнится. Это непросто, но я стараюсь.
• Я не доедаю. Это очень сложно, особенно если недоеденная тарелка еды полжизни считалась преступлением против человечества. Иногда мне нужна помощь со стороны, и тогда мой муж напоминает мне: «Ты же помнишь, что ты не должна это доедать?» — и я испытываю невероятное облегчение, внезапно поняв, что могу отставить тарелку в сторону здесь и сейчас, и мне ничего за это не будет.
• Я внимательнее выбираю еду. Я не перестала заедать стресс — увы, у меня его слишком много, но я стараюсь хотя бы делать так, чтобы те продукты, которые призваны заменить мне положительные эмоции и путешествия, не наносили прямой вред моему организму. Фрукты вместо химозных тортиков, хороший сыр вместо чипсов. Это не идеал, но промежуточный этап, который сейчас меня вполне устраивает.
• Я разрываю цикл. Это не совсем про меня, а в целом про культуру пищевого насилия, которая должна отмереть как социальный рудимент. Я не заставляю своего ребенка есть и разрешаю ему не доедать. Даже если на тарелке осталась «всего пара ложечек». Даже если эту пару ложечек мне потом придется выкинуть. Он сказал, что он сыт — он может выйти из-за стола и не чувствовать себя виноватым. Не знаю, что он сам скажет об этом тридцать лет спустя, но я очень надеюсь, что его опыт с едой будет намного более спокойным и естественным, чем у меня.

На всякий случай напомню, что я — не эксперт в области питания и поделилась лишь своим опытом, а вообще расстройства пищевого поведения лучше всего лечить со специалистами (начать можно с психолога или психотерапевта, который на этом специализируется). Мы ежедневно сталкиваемся с едой, и именно поэтому здоровые отношения с ней невероятно важны для нашего здоровья — как физического, так и психологического. И если мы хотим, чтобы наши дети росли здоровыми, то начинать нам стоит традиционно с себя.