Как я научилась принимать шрам моего ребенка: честная колонка одной мамы

Это случилось осенью, в октябре, моему сыну было почти три года. Утром мы собирались в детский сад. Перед выходом я хотела еще раз проверить, выключила ли плиту на кухне, ребенок был в спальне. Крик. Кровь. Разбитая бровь. Оказалось, что под матрасом в деревянной основе кровати был угол, о существовании которого я никогда не задумывалась. Никакой защитной наклейки на нем, конечно, не было.

Ребенок плакал недолго, кровь тоже быстро остановилась, мы заклеили все большим пластырем и поехали к нашему доктору. В принципе, я была довольно спокойна. До тех пор, пока врач не сказал: «Не знаю, зашивать или заклеивать. Рана небольшая, но глубокая. Езжайте в травмпункт, нужно второе мнение».

С подкосившимися ногами мы поехали в травмпункт.

Нас приняли быстро. Травматолог вышла и сразу же подарила Леве маленькую резиновую уточку-медсестру для купания. Ребенок был напряженным, но улыбнулся. Врач попыталась заговорить с ним на немецком. Здесь нужно добавить пару вводных: мы живем в Германии, но мой сын пока плохо говорит по-немецки, потому что только недавно начал ходить в местный садик, а дома мы с ним говорим на своих родных языках. Я сказала врачу, что немецкого ребенок пока не понимает, но может изъясняться по-русски или по-итальянски. «Ну тогда я позову сейчас доктора Пинелли!

Это важно, мальчик ведь у вас первый раз в больнице и нужно, чтобы он хотя бы что-то понял и чтобы у него осталось хорошее впечатление», — сказала врач. Я подумала, что хорошее впечатление вряд ли может остаться у того, кто пришел в больницу с раной на лице. Но через минуту в кабинет уже зашел сияющий доктор Пинелли и я поняла, что она имела в виду. Он тут же взял Леву за руку и спросил, какое мой мальчик любит есть мороженое, а потом пять минут рассказывал что-то про лимонный сорбет и страчателлу.

Да, пока ранку заклеивали, мы держали ребенка вчетвером с медсестрами и он орал. Но когда все закончилось, доктор Пинелли объяснил моему сыну, что не надо трогать пластырь руками и что недалеко от больницы есть лавка с мороженым.

Мы вышли на улицу. Я была готова разреветься от того, насколько человечным был этот опыт. Параллельно в моей голове крутилась история о том, как мой маленький брат засунул в нос копеечную монету, и врачи вначале 15 минут отчитывали маму за то, что она недосмотрела за ребенком, и только потом помогли освободить его дыхательные пути.

Через десять дней моему сыну сняли специальный стягивающий пластырь и мы стали заклеивать ранку обычным детским пластырем с пиратами. Лева просто заливался от гордости. Он — пират. Даже его лучший друг вымаливал у меня такой же пиратский пластырь, чтобы хоть как-то приблизиться к левиным достижениям.

А вот я в тот период спала очень плохо. Ночами я гуглила знаменитостей со шрамами на лице (их, кстати, оказалось немало, но отчетливей всего я помню Джуда Лоу и Елизавету Боярскую). А утром я обзванивала кожных специалистов и спрашивала их о способах удаления шрамов во взрослом возрасте. Когда ребенок засыпал, я наклеивала ему на лоб шраморассасывающий пластырь. Потому что пластыря для моей материнской души еще не изобрели.

Почему я так переживала? Мне трудно было принять тот факт, что ребенок не всегда будет таким, каким он родился, что будут травмы, будут болезни? Или это безумное чувство вины из-за того, что я не наклеила защитную наклейку на тот угол и не смогла предостеречь сына? Или я боялась, что Лева вырастет и возненавидит меня за то, что я недосмотрела за ним в тот октябрьский день (а может быть, даже подаст в суд? в интернете пишут даже про такие варианты)? Не знаю. Наблюдение мужа о том, что у Левы будет шрам в форме озера Комо, меня не утешало.

Бывали дни, когда мне хотелось написать руководителям всех мебельных фабрик, чтобы они перестали производить мебель с острыми углами. Ну в самом деле, делать мебель без острых углов, это что – очень сложно? Казалось, что все дизайнеры интерьеров просто устроили заговор против родителей и детей. Весь мир для меня на какое-то время превратился в собрание острых поверхностей. А людей я стала делить на две категории: те, у кого был шрам на брови, и те, у кого его не было. Я заходила в метро и всех сканировала по этому принципу.

В другие дни хотелось заспамить все фармакологические концерны: ребята, почему у вас до сих пор нет вещества, которое можно было бы налить на рану, чтобы она заросла без шрамов, ну как же так?

Знакомые говорили: «Шрамы только украшают мужчину, у тебя же не девочка, что тут переживать». Или: «Лицо без шрама — это все равно что слишком новые ботинки, не интересно!». Я знаю, все хотели меня поддержать. И я очень благодарна всем моим родным и друзьями, которые были готовы выслушивать мою бесконечную рефлексию о шрамах. Спасибо им -- слушать вообще ведь часто труднее, чем говорить.

Где-то через два месяца после травмы меня немного отпустило. Помогло, как и бывает с детскими проблемами, время (ну и, наверное, шраморассасывающий пластырь). Отметка на брови из ярко-красной стала светло-розовой. Мы поехали в гости к моим родителям на новогодние каникулы в Россию. Мне хватило сил перестать наклеивать сыну пластырь и научиться смотреть на его шрам. Кажется, во второй день мы пошли гулять во двор на площадку. Там почти никого не было. Только одна бабуля с внучкой, да и то в другом углу, в песочнице. Но в какой-то момент бабка спикировала на нашу горку, посмотрела на меня и сказала: «А это у него что там на брови — шрам? Ай-ай-ай! Что ж вы так недосмотрели-то?». Захотелось достать самый большой пластырь из кармана и просто заклеить ее рот.

Я пишу этот текст летом, с момента травмы прошло больше полугода. Шрам моего ребенка превратился в тонкую белую полосочку, как и говорили врачи. Да, я вижу его. Но те, у кого нет специальной оптики, такие следы на коже не замечают.

У меня у самой на лице два шрама. Один маленький под губой — брат запускал вертолет на дистанционном управлении, и вертолет почему-то приземлился мне в зубы. Эту белую полоску сейчас вижу только я. Второй шрам покрупнее, на лбу слева около виска. Мне было четыре, я играла во дворе одна и прыгала перед бетонным столбом. Не помню, в чем конкретно заключался смысл игры и почему я прыгала по направлению к столбу. Финал нетрудно предугадать: я сильно разбила лоб. Крови было много, я решила, что сейчас умру и спряталась в кусты, чтобы никто не заметил моей смерти. Когда мама нашла меня, она залила мне лоб зеленкой. Эти шрамы никогда не мешали мне жить, я никогда никого не винила в их существовании и тысячу лет о них не вспоминала. До того самого дня в октябре.