«Мне не было тяжело. Мне было никак»: послеродовая депрессия в монологе одной мамы

В этом году мы купили квартиру. В хорошем районе, без ипотеки и долгов, казалось бы — живи и радуйся. Но я, стоя на балконе нашего последнего этажа, думала что можно сейчас р-р-раз и все. И не будет больше бессонных ночей, грязных подгузников, разбросанных игрушек. Будет, но не у меня. Потому что меня не будет.

Первая мысль о самоубийстве появилась у меня в роддоме, но сразу я не обратила на это внимание. Хотелось выйти в окно еще в родзале — такой невыносимой мне казалась эта боль. Потом боль прошла, мы с ребенком приехали домой, и все втроем стали привыкать друг к другу и своим новым ролям.

Поначалу, на гормонах и постродовой эйфории, жизнь казалась очень насыщенной и интересной, не было особых проблем ни с грудным вскармливанием, ни с ночными пробуждениями, мне все давалось легко. Времени хватало и на ребенка, и на домашние дела, и на себя, и даже немного оставалось на работу. Муж был рядом, насколько это позволял его график, и старался максимально включиться в процесс ухода за новорожденным и за мной. Но давайте будем честны сами с собой: редко мужчина с появлением ребенка меняет свою жизнь настолько, чтобы отказаться от пятничных тусовок или случайного пива, например, во вторник.

Эйфория закончилась внезапно. Я просто не смогла встать утром. Это была даже не усталость, а нежелание функционировать как человек, жена или мама. Я практически перестала есть, просыпалась среди ночи, даже если ребенок крепко спал, делала все автоматически — кормила, мыла, гуляла, укачивала. Убиралась, готовила и сама жила тоже как зомби — все внешне было в порядке, но эмоция была одна: безразличие. Однажды днем, гуляя со знакомой, я спросила у нее, бывало ли у нее что-то похожее. Ее дочке был тогда почти год, и ее опыт материнства казался мне очень существенным. Она рассказала про похожие мысли и чувства, но как-то без особых переживаний: да, было и такое, да, потом прошло и стало легче. Но вот в чем легче, я не поняла, мне ведь не было тяжело. Мне было н и к а к. Меня уже не было.

Я боялась говорить об этом с мужем, думала, что он решит, что я не люблю нашего ребенка, его и все, что стало с нашей жизнью.

Зимой стало совсем невыносимо. Я была прикована к дому, к малышу, мы не могли нормально гулять, потому что режим кормлений и сна снова начал меняться. Я стала еще больше замыкаться в себе, перестала разговаривать с людьми. Ходила только в супермаркеты, где можно молча взять продукты с полок, молча расплатиться картой, молча уйти. Дома была тихая война. Муж не понимал, что со мной, иногда злился на меня, иногда жалел.

В один вечер, после очередной ссоры (он ругался, я молчала), он попросил меня сходить к психологу. Мне стало страшно. Все это время (почти полгода, не меньше) я считала себя ненормальной. Мне не нравилась моя жизнь, не нравилась новая роль, я ненавидела ребенка — я и сейчас признаюсь в этом с трудом, а тогда за эти мысли я ненавидела и себя. Я хотела умереть. Я хотела развестись. Я хотела бросить все к чертям и уехать туда, где меня никто не найдет. Но я не делала ничего.

В конце зимы муж уехал в командировку, и я очень боялась оставаться одна. Боялась своего состояния, что я могу навредить нашему ребенку. Рядом со мной не было никого, кому я могла бы об этом рассказать, у моих подруг нет детей, с мамой мы не особо близки. Те две недели прошли как в тумане. Мы почти не выходили из дома, ко мне никто не приходил, а муж звонил редко. За пару дней до его возвращения была жуткая ночь, ребенок плакал, на тот момент я не спала нормально уже долгое время. Я не могла ничего сделать. Ребенок плакал, я сидела на кровати и тоже плакала. Каждый раз, оставаясь наедине с собой (а это бóльшая часть времени) я думала, как было бы просто, если бы я умерла. В ту ночь я была готова выпить горсть успокоительного и не просыпаться. Я открыла аптечку, перебрала все препараты и начала открывать пачку за пачкой. Все это время ребенок плакал, плакала я. Я выла в пустой квартире, совершенно ни на кого не рассчитывая, не зная, что делать. Мне хватило ума смыть таблетки в унитаз и утром, с зареванным лицом и младенцем на руках, пойти в поликлинику к специалисту.

Лишних денег на тот момент не было, я решила обратиться к бесплатному психологу с расчетом на то, что хуже уже не будет, и не прогадала. Мне попался отличный специалист, который, диагностировав у меня тяжелую форму депрессии, невроза и психоза, поверил в меня, и убедил в том, что я могу справиться со всем без лекарств, и уж точно без петли на шее. Мы встречались еженедельно, меня записывали на два времени — за 40 минут, положенных на одного человека, я просто не успевала все рассказать и выслушать его.

Я начала меняться. Помню, как подошла к зеркалу и улыбнулась сама себе, впервые за последний, на тот момент, год. Я начала разговаривать. Рассказывала мужу, как прошел мой день, что нового научился делать ребенок, и не боялась говорить, что я устала, или что мне нужна помощь. Мы стали чаще проводить время вместе, все постепенно наладилось. Я больше не хочу умирать.

У меня по-прежнему бывают плохие дни, бессонные ночи. Я не идеальная мать в глазах окружающих, но я идеальна для своего ребенка. Я кажусь плохой женой со стороны, а муж просто заказывает для нас пиццу, если дома пустой холодильник. Я нахожу время на работу, хотя в этом нет финансовой необходимости.

Но я до сих пор боюсь, что желание исчезнуть и сделать все «не моими проблемами» вернется, и я не смогу поймать этот момент или совладать с собой. Я понимаю, что помощи, в случае чего, ждать неоткуда. Ведь никто из моего окружения и подумать не мог, что со мной что-то не так. Для большинства людей мама с ребенком первого года жизни выпадает из поля зрения. Но выпасть она может и в буквальном смысле.