«Я устала стараться быть хорошей дочкой, переживать, искать себе оправдания»: честный монолог о конфликте с матерью

Чувствую очень сильную потребность высказаться о своей печали — о печали непонимания между мной и родителями. Когда у меня родилась дочка, между мной и мамой война стала еще хлеще, чем когда мы сами были «мамой» и «дочкой».

Это не просто трудности, непонимание, болезненный поиск компромисса — это война насмерть.

Это лютая, до одури жгучая боль. И так хочется ее выкричать, чтобы мне поставили диагноз: «с тобой все нормально» или «ты плохая дочь» — уже неважно.

Мои отношения с мамой и папой с тех пор, как я выросла, строятся на обмене взаимными услугами. Это пародия на близость.

Я оплачиваю им счета в интернете, помогаю разбираться с мобильными банками и прочими техническими достижениями. Взамен мама подгоняет мне самодельные, мои старые и детей каких-то подружек — одежду, игрушки, вещи для дома — посуду, мебель. И обижается, когда я покупаю что-то из того, что «она могла бы сделать сама». И это называется «отношениями», в условиях, когда интерес к тому, что важного происходит в жизни и в душе друг у друга — на абсолютном нуле.

При этом я так устала отбиваться от маминых «не нужны ли тебе», что стала соглашаться на все, особенно с рождением дочки. Нет сил на то, чтобы объяснять, что мы живем уже не в СССР и что все есть в изобилии и приобретается одним кликом и часто даже с удовольствием. Я решила: раз маме нравится чувствовать себя помогающей, пусть чувствует — я эту иллюзию рассеивать не буду, из уважения к ней, из сочувствия и даже — может? — из дочерней любви.

Считая себя поэтому, видимо, гиперактивной участницей моей материнской жизни, которая ПОМОГАЕТ мне с ребенком (вы представляете, с каким апломбом, с какой торжественной жертвенностью это слово произносится), мама часто переходит в наступление. «Откуда у тебя самой молоко, если ты не пьешь молоко?», «С трехмесячным ребенком не едут летом в Сочи, не меняют климатический пояс, я буду молиться, чтобы бог тебя образумил».

И вот иногда мне плохо. Я обожаю дочку, любуюсь ею, очаровываюсь. Но я очень устаю от рутины. И уже не могу помогать. Зафейлила тут одну просьбу папы. Папа звонит и кричит. А у меня вечер после трудного дня, когда я от дочки, движущейся к острому углу и залезающей в цветочный горшок, ношусь к плите с обедом, к сортировке мусора и еще держу в голове, что нужно бы писать диссертацию. Так вот, я психую в ответ, потому что самой жалко своих усилий. Утром мама пишет мне: «ТЫ НЕ ПРАВА».

Мы, мол, тебе так помогаем. Мы обращаемся к тебе только в кризисных ситуациях. Это ты ошиблась, не то заказала, а папа так ждал. И — мамино любимое — «МНЕ НЕ ЛЕГЧЕ ЖИВЕТСЯ».

«А мне еще труднее» — голый призыв к патернализации — это мамин посыл в 99 процентах случаев, когда я прошу меня пожалеть и меня поддержать. Попросила я и в этот раз. Накатала большую простыню, проговариваю: «Я очень хотела помочь. Поэтому столько всего сделала, чтобы этот заказ пришел. Я не специально сделала ошибку. И мне так же обидно, как папе, жалко своих сил. Прямо сейчас я тебе пишу, я не спала, Зоя извивается у меня в руках, и так 20 часов в сутки. Так же было, когда я делала заказ. Боюсь, мне сейчас нельзя ничего серьезного поручать. Я сделаю неправильно и невнимательно. Но это не потому, что я вас не люблю и не хочу помогать. Просто такая реальность».

Из всего этого мама выбрала, на что ответить: «Опять рискую навлечь на себя твою обиду, но китайская еда не для кормящей матери». (Перевожу: была бы ты умнее — спали бы все лучше — и Зоя, и ты).

БАМ. Я чувствую сразу все: злость, обиду, раздражение, разочарование, все это — в клубке дикой, дикой боли. Пишу что-то неприятное в ответ.

Наши мамы любят жаловаться, что им с нами приходилось еще тяжелее.

Моя с комом в горле повторяет, как мантру: «Мне с тобой вообще никто не помогал», когда я прошу сочувствия и поддержки для себя. Почему тогда они с таким — детским же! — остервенением не хотят понять наших трудностей сейчас?

И главное: почему мне в связи с этим всем так больно, если все так понятно?

Анна Шадрина в «Дорогих детях» писала о фильме «Три истории» и анализе кинокритиков: «Никольчина считает, что роль отца в становлении личности сильно преувеличена фрейдовской перспективой, в то время как первостепенное значение имеет привязанность, образующаяся в первичной любовной диаде "мать-дитя", разрушить которую с целью создания нового любовного союза можно, лишь совершив символическое "матереубийство" (к чему и отсылает поступок Офы)».

Поэтому единственное, что тут, видимо, можно сказать, это: я теперь сама мама.

Я устала стараться быть хорошей дочкой, переживать, искать себе оправдания. Пусть я плохая дочь, лост кейс. Но это уже неважно. Потому что мамы и дочки нет, дочка теперь — другая, та, маленькая. А я взрослая женщина. Мама. Мои достоинства и недостатки закрепились. И я не хочу больше воспитываться.