Как известно родителям, все, даже бессонные ночи, когда-то подходит к концу. Завершается и наш конкурс читательских материалов, это его предпоследний текст от Кати Розенберг. Признаемся честно, читать его нам было непросто. Но мы продолжаем верить в то, что помочь справиться с насилием над детьми может только честный и открытый разговор об этом.
Мама стоит передо мной. В ее руке длинная ложка для обуви из черной пластмассы. Ручка у нее отчего-то в виде головы Нефертити. Точно такую же ложку я увижу, будучи уже взрослой, в прихожей у подруги, и вздрогну от нахлынувшего воспоминания.
Мне восемь лет, и я не вру. Я правда не знаю, куда подевалось мамино колечко: тонкое, красного золота, с камушком-серединкой в золотом цветке. Это колечко маме подарили родители, мои бабушка с дедушкой. Я вижу, как мама переживает из-за памятного подарка, но не понимаю, почему она обвиняет в его пропаже меня. Мне очень обидно, а самое главное — страшно. Я знаю, что сейчас меня никто не защитит.
В комнату не войдут ни папа, ни дедушка с бабушкой, никто не будет мешать «воспитательному процессу».
Никого нет. Я одна. Поэтому я отхожу на несколько шагов и инстинктивно закрываюсь рукой. Это провоцирует новый взрыв маминого гнева. Потом я буду искать кольцо везде, в яростной надежде найти его и порадовать маму, сделать так, чтобы она успокоилась, чтобы я не была больше виноватой, не была отверженной. Я так его и не найду. А мама не будет со мной разговаривать.
Мне 11. Мама только что встретила меня с прогулки. Она открыла дверь и, ни слова не сказав, размахнулась и ударила меня по щеке. На глазах выступают слезы, щека горит, в голове сумбур: почему? За что?! Я, наконец, слышу вопрос: что я делала в соседнем подъезде с толпой мальчиков со двора? Оказывается, она видела меня в окошко. Я очень боюсь маминого голоса, этих страшных интонаций, я стараюсь не лепетать, но получается нечто бессвязное. Кое-как я поясняю: мы ходили в подъезд за конфетами, у соседей одного из моих дворовых приятелей была свадьба.
Мне 16. Мама разрешила мне пойти в ночной клуб с одноклассницей и везет меня туда на машине, попутно наставляя. Она заметно нервничает, у нее сегодня и так неприятности. Она не успела к косметологу. Внезапно она останавливает машину и с размаху бьет по приборной панели обеими руками, одновременно выкрикивая матерные слова.
Я сжимаюсь на переднем сиденье и закрываю глаза, мне кажется, что я всему виной, что это из-за меня у мамы проблемы, что это из-за меня упал курс доллара, что это из-за меня все катится в тартарары…
И я очень боюсь, что сейчас почувствую удар. Через пару минут мама успокаивается и как ни в чем не бывало везёт меня дальше. Я запомню этот эпизод на всю жизнь. Как и остальные — с пощечинами и подзатыльниками. Их было немного. Я помню каждый.
Помню еще, как мне хотелось, чтобы она хотя бы раз просто подошла и обняла бы меня, сказав «прости, малыш, я была неправа». Но она никогда не извинялась.
Мы обе до сих пор делаем вид, что ничего подобного не происходило.
Она до сих пор считает, что подзатыльник — это эффективный способ воспитания.
Я до сих пор боюсь громких голосов и повышенных интонаций. Мне кажется, что меня ударят. Я обхожу стороной любой назревающий в моей жизни конфликт. Потому что очень глубоко во мне до сих пор живет страх перед криком, замахом и ударом.
Наша семья всегда была из тех, которые называют благополучными. Поэтому мне до сих пор сложно признаться себе в том, что это было насилие.
Насилие — это ведь что-то из мира криминальных хроник, где сожитель бьет сожительницу, а детей забирают органы опеки.
Мама просто «перегнула палку». Или не перегнула? Может быть, я в самом деле была в чем-то виновата, раз мама так в этом уверена?
Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что это не так. А к 30 годам я наконец перестала обвинять маму во всем плохом, что случалось со мной на протяжении жизни.
Мне очень помогло рождение дочери. Лежа в палате с новорожденной, я внезапно поняла свою маму. Как-то, еще до рождения ребенка, я нашла свою детскую медицинскую карту и прочитала ее. И за всеми этими сухими формулировками и цифрами вдруг увидела человека. Девушку, которая в 23 года стала матерью и вместе со своим материнством обрела еще и постоянную тревогу за жизнь беспомощного создания, всецело зависящего от ее поступков.
Тревога и ответственность — вечный фон родительского бытия.
Что мы вообще знаем о своих родителях? Как и многие дети, я видела свою маму супергероиней, идеальным человеком, который точно знает, что такое хорошо и что такое плохо. А она была просто молодой женщиной без опыта, а до этого — не уверенной в себе девушкой, а до этого — маленькой девочкой, которую не замечали родители. У нее был сложный первый брак — с моим отцом, потом грянул гром девяностых, второй брак, переезд в большой город… Она помнит мой первый шаг и расцветку моего комбинезона, купленного, когда мне было три года. Я помню, как тяжело болела и лежала в кровати в полубреду, а открывая глаза, видела, как мама сидит возле меня и молится.
О своем детстве я сохранила самые разные воспоминания. Большинство из них счастливые. В этой истории я о них не рассказываю, она о другом. Наверное, она о прощении, хотя задумывалась, как обвинительный манифест всем тем, кто похожим образом наказывает своих детей. Бьет. Наконец-то я могу написать это слово.
Могу ли я сама поднять руку на своих детей? Нет. Это очень четкий барьер, который я не переступлю, потому что физически не могу это сделать. Я не могу делить удары на «простые шлепки» и «серьезное наказание», хотя понимаю, почему так рассуждают другие люди. Когда кто-то в моем присутствии говорит о невинности шлепков или о том, что физическая сила — это самый эффективный способ внушить ребёнку, что он неправ, я всегда выхожу из комнаты.
Потому что хорошо помню сам удар, а не мораль, последовавшую за ним.
И еще я помню свои ощущения — а лучше бы их не помнить — отчаяние и страх. Это очень взрослые эмоции. С годами ты учишься скрывать этот страх, угадывать настроение родителя по звуку его шагов и выражению губ, вести себя «как положено», быть удобным и послушным — только ради того, чтобы буря прошла мимо.
Мне повезло: мои физические наказания не стали регулярной практикой, я не связала свою жизнь с абьюзером и всегда обходила таких людей стороной, у меня хорошие отношения с мамой и нет нарушений привязанности. Мне повезло значительно больше, чем многим, чьи комментарии я не так давно читала в треде про физические наказания детей. Обычно я стараюсь не читать такое, потому что почти всегда начинаю плакать.
Сложность даже не в том, чтобы вырасти «нормальным» после всего, что с тобой произошло в детстве, и не в том, чтобы простить своих родителей. Сложность в том, что эти моменты твоего детства — они всегда останутся с тобой.
Ещё почитать по теме
16 самых важных вопросов о насилии над детьми: большой ликбез для родителей
«Меня в детстве били, но я никогда не буду так делать»: на Реддите обсудили, передается ли насилие по наследству
Агрессивные воспитатели и заботливая бабушка: колонка о том, как пищевое насилие, пережитое в детстве, меняет нашу жизнь