Онколог будничным тоном сказал: «Я не думаю, что счет идет на дни — скорее, на недели». История Евгении, которая потеряла мужа, но нашла в себе силы жить дальше

Счастливо прожить с мужем 15 лет. Пережить его тяжелую смерть от онкологии и через год снова выйти замуж. В нашу редакцию написала наша читательница Евгения Савинкина, которая захотела рассказать о смерти мужа, горевании и возвращении к жизни. НЭН публикует ее историю.

Я приехала на работу в слезах и сказала: «Извините, у меня умирает муж»

С Артемом мы познакомились в общежитии. Я училась в музыкальном колледже, а он — в вузе. Ему было 20, мне 15 лет. Мне он сразу очень понравился, он год присматривался ко мне. Через год мы начали встречаться. Потом съехались, а когда мне было 21, поженились. Мы прожили вместе 15 лет, наша семейная жизнь была очень счастливой. Мы много путешествовали вместе, очень хотели ребенка. Через два с половиной года после рождения сына муж умер от онкологии.

Я хорошо помню, как ему поставили диагноз. Незадолго до этого, 5 января 2020 года, от рака желудка умер врач-онколог Андрей Павленко. Мне было очень горько из-за его смерти — я много читала о нем и не представляла, как можно пережить тяжелую болезнь и уход любимого человека. Через месяц это стало моей историей.

В мой день рождения, 17 февраля, муж пожаловался на очень сильную схваткообразную боль и уехал на такси в больницу. 19 февраля ему поставили диагноз: колоректальный рак сигмовидной кишки на последней стадии. Врачи предоставили мне озвучить этот страшный диагноз мужу. Я сама в тот момент с трудом осознавала происходящее, а мне нужно было сказать близкому человеку, что его ситуация очень тяжелая, и стать для него поддержкой.

Муж очень хотел вылечиться и ни разу не отказался от лечения. Он пытался максимально поддерживать привычную жизнь, которая у него была: играл в Большом театре, давал концерты и заведовал кафедрой. Я как раз вышла на новую работу в Третьяковскую галерею. Нормой нашей жизни стало решение вопросов, как оформить инвалидность мужу, как получить прописку, чтобы попасть в желаемую больницу. Мы жили в состоянии эмоциональных качелей. Когда приходили плохие результаты анализов, становилось очень страшно — я поняла, каково это, когда земля уходит из-под ног. В моменты самого минимального улучшения я всегда переживала эйфорию. Так мы прожили почти год.

2021 год мы встречали абсолютно счастливыми: мой муж был в ремиссии, и мы думали, что все будет хорошо. Но плановые исследования в начале января показали, что у него случился рецидив и ковидная пневмония. Когда после карантина муж продолжил лечение, оно уже не помогало ему.

После финальной химиотерапии у нас состоялся разговор с одним из врачей. Артем спросил, сколько ему осталось, и онколог будничным тоном сказал: «Я не думаю, что счет идет на дни — скорее, на недели». В тот день мы полвечера рыдали, потом постарались посмотреть какой-то дурацкий фильм и поужинать.

На следующий день после слов врача об оставшихся неделях я приехала на работу. У меня были очень хорошие отношения с коллегами, но я никому не говорила, что у меня болеет муж. Я приехала на работу в слезах и сказала: «Извините, у меня умирает муж». Все были в шоке и сразу меня отпустили. Они только спросили, как лучше: отвлекать меня работой или, наоборот, не звонить? Коллеги тогда проявили очень большую тактичность.

Я помню мужа полным сил, планов и проектов, абсолютно вовлеченным родителем, который, наверное, отличался от меня только тем, что не мог кормить сына грудью. Также я помню его очень больным. Я думаю, что в обществе есть стигматизация смерти. Но это только в фильмах умирающего окружают родственники, держатся с ним за ручку и вспоминают прошлое. На деле умирание — очень тяжелый процесс.

Тогда с Дальнего Востока приехали родители мужа, и я очень сильно поругалась с ними. Они не знали, в каком состоянии увидят своего сына. Артем рассказывал им про диагноз, но без подробностей. Они обвинили меня в том, что я залечила Артема. Это довело меня до истерики. Я всегда думала, что я очень сильный человек, но в тот момент мне казалось, что моя психика просто не выдержит. Еще его родители поставили ему в комнату иконы. Артем атеист, я тоже, поэтому я их убрала. Тогда я была очень злая, хотя сейчас понимаю, что иконы можно было оставить.

Параллельно я пыталась добыть прописанные Артему сильные обезболивающие. В последние дни мне нужно было достать ему рецепт на морфий. Помню, как к Артему приехал врач скорой и сказал, что ему нужно пить гранатовый сок: «Опухоль боится кислого», сказал он. Я была поражена и сказала: вы что считаете, что если человеку не помогла химия, то ему поможет гранатовый сок? Я ушла по делам, потом вернулась и увидела, что родители купили ему гранатовый сок и пытаются его этим напоить. Сейчас я понимаю, что агрессия в мою сторону, иконы, гранатовый сок — это был их способ помочь сыну и хоть как-то справиться со своим горем. Тогда мне было сложно понять это.

Все это время наш сын Марк был у моих родителей: об этом попросил Артем, потому что он не хотел, чтобы сын видел, как тот уходит. Тогда ему было всего два с половиной года: он не понимал, что его папа умирает. Артему было очень тяжело находиться рядом с ребенком — Марк хотел играть и не понимал, почему папа все время лежит. Артем замкнулся и последнюю неделю не хотел, а потом уже не мог разговаривать даже со мной.

За три дня до смерти мы отвезли Артема в больницу с подозрением на кровотечение. Из-за ковидных ограничений меня не пускали к нему, у него забрали мобильный телефон. Помню, как я стояла и рыдала в коридоре больницы, и тогда мне разрешили хотя бы передать ему мобильник. В итоге кровотечение не подтвердилось, и мы забрали его оттуда в тот же день.

Артема не стало через три недели после того разговора с врачом. Мужу было 35 лет, он не дожил месяца до 36 лет.

В течение полутора лет, которые длилось лечение, врачи ни разу не говорили нам о прогнозах: ни в государственных больницах, где его бесплатно лечили, ни в частной клинике, куда мы обращались за вторым мнением. Я перечитала все журналы по онкологии и видела, что у мужа очень плохие прогнозы, но все равно до последнего верила в лучшее. Даже когда он узнал, что осталось несколько недель, мы старались ухватиться за какую-то соломинку и просили врачей назначить хоть какое-то лечение.

В случае Артема опасность была не в самой опухоли (ее удалили), а в метастазах, которые пошли в печень и легкие. Он умер, потому что печень перестала выполнять свои функции.

«Я слушала ее и не могла понять, как это — еще хуже?»

На похоронах мужа был момент, который меня очень сильно напугал. Ко мне подошла коллега мужа и сказала: «Сейчас ты еще не осознаешь, что произошло, но однажды тебе станет еще хуже, будет невыносимо плохо». Я слушала ее и не могла понять, как это — еще хуже? Мне и так уже было невыносимо плохо.

Первые полгода, когда мужа не стало, мне было совсем тяжело, я была сконцентрирована на проживании горя. Этот опыт показал, что самое главное — не подавлять чувства и давать себе право вообще на все, не бояться просить любой помощи. Я ходила к психологу, мои родители и родная сестра были рядом, меня окружали друзья. Я знаю, что некоторые люди избегают горюющих, но у меня такого не произошло — все наоборот стремились меня поддержать. Я, в свою очередь, старалась максимально облегчить себе жизнь, например, вызывала клининг. Потом старалась обустроить нашу квартиру, которую мы взяли в ипотеку за несколько месяцев до смерти мужа. Я боялась, что она будет ассоциироваться у меня с трагическими событиями, но этого не произошло.

Одна вдова делилась со мной тем, что сразу после смерти мужа ей очень больно было слышать, что она молодая и у нее еще все будет хорошо и она найдет человека. Мне, напротив, от таких слов не было больно. Никто не говорил мне этого, но я знаю, что в обществе считают, что вдове с ребенком очень тяжело устроить личную жизнь.

Ровно через полгода после смерти мужа мне захотелось сходить на свидание, и я скачала приложение. Мне хотелось понять, что вокруг меня есть еще люди, что они разные, хорошие и интересные. У меня не было цели найти любовь: я хотела снова начать выходить в мир, мне хотелось общения, но никаких серьезных отношений я не хотела и не верила, что они у меня еще могут быть.

Весной 2022 года в «Тиндере» я познакомилась со вторым мужем.

Нужно отметить, что в феврале я приняла решение уехать из России. Моя двоюродная сестра живет в Амстердаме, она обещала мне помочь там обустроиться. Я познакомилась с Тимофеем за неделю до отъезда в Голландию. Я не хотела идти на второе свидание, так как не видела в этом смысла (у меня были билеты в один конец), но сестра посоветовала пойти, потому что Тимофей мне понравился. В итоге на той неделе мы провели много времени вместе. Перед вылетом мы с Тимофеем договорились, что придумаем, как быть дальше. Решение пришло само: мне пришлось вернуться в Россию, потому что у сына закончилась виза. Я приехала, мы поженились и решили уехать в Израиль.

Кому-то могло показаться, что это опрометчивый шаг, потому что я мало знала Тимофея. Но я думаю, что приняла очень верное решение. Недавно исполнился год, как мы поженились.

Для кого-то я рано вышла замуж заново — через год после смерти Артема. Но я так не чувствую. Мне кажется, самое главное — не слушать советчиков и не полагаться на стереотипы о том, что нужно горевать пять или десять лет. Я думаю, носить траур и горевать нужно столько, сколько считаешь необходимым для себя. Мне кажется, выбор продолжать жить не означает, что ты забываешь о человеке, с которым ты был рядом. Я каждый день вспоминаю об Артеме, у нас общий ребенок, который на него очень похож. Артем — огромная часть моей жизни, он навсегда ею останется. И я точно знаю, что он хотел, чтобы мы с Марком были счастливы.