«Что я на самом деле мог бы ответить после нескольких месяцев отцовства на просьбу дать совет? „Я без понятия!“» Отрывок книги «Новая мужественность»

«Опираясь на личный опыт, Джастин предлагает выйти за рамки привычных сценариев и ролей. Он призывает мужчин быть достаточно храбрыми, чтобы признать свою уязвимость, достаточно сильными, чтобы признать свою чувствительность, достаточно уверенными в себе, чтобы уважать других. Он призывает заглянуть внутрь себя, чтобы переосмыслить свое понимание мужественности и человечности», — пишет издательство МИФ, в котором выходит книга. С разрешения НЭН публикует фрагмент главы «Достаточно хороший отец».

История рождения Майи

Информация для всех будущих отцов: пройдя через рождение двоих детей, я могу сказать, что подготовка к родам очень похожа на подготовку к марафону или к решающему матчу.

Либо она должна быть такой, по моему мнению. Как известно каждому серьезному атлету, победа в соревнованиях и на чемпионатах одерживается не в день их проведения, а за недели и месяцы, предшествующие ему. Даже киношники говорят, что фильмы делаются до съемок. Речь идет о том, что работу по подготовке к серьезному событию нужно выполнять так, словно она и есть это событие. Все эти сотни часов растяжек, тренировок, диет, приведения мыслей в порядок. Разница лишь в том, что подготовка к рождению ребенка редко включает в себя физические действия, а потому о необходимых приготовлениях легко забыть.

В молодости я представлял себе роды так, как их показывают в фильмах и сериалах. Я думал, что однажды моя жена посмотрит на меня тем самым взглядом и сообщит, что у нее отошли воды. Я начну в панике искать все необходимое и спешить в больницу с надеждой, что по пути нас никто не остановит. Мы доедем, я начну ловить медсестер и докторов с криками «Моя жена рожает!». Они подбегут к нам, а я тем временем буду помогать ей глубоко дышать. И когда мы окажемся в палате, она сразу же родит ребенка.

Удивительно, насколько мы запрограммированы этими картинками и как сильно они влияют на нашу жизнь. Одна из прекрасных особенностей нашего времени состоит в том, что у нас есть доступ к огромному количеству информации и благодаря этому имеется возможность учиться, а не следовать сценариям и традициям, унаследованным от старших поколений. Это открылось передо мной со всей очевидностью лишь тогда, когда родилась Майя. Ведь это ничуть не напоминало то, что нам демонстрирует индустрия развлечений, и одновременно это было круче всего того, что я мог вообразить.

Я наблюдал за тем, как моя жена тренирует свои ум и тело перед рождением Майи, и думал, что никогда и никто на моей памяти так не тренировался.

<…>

Эмили создала безопасное убежище — что-то вроде кокона — вокруг себя и приводила меня в восторг своими приготовлениями и дисциплиной. Она превратилась в магистра Йоду.

Было бы легко сказать, что мне не пришлось ничем заниматься в рамках приготовлений, ведь рожать-то не мне. Нас, мужчин, учат, что единственное наше предназначение — находиться рядом и поддерживать. Однако слишком часто, говоря о поддержке, мы вспоминаем только о необходимости присутствовать на родах, не пропустить момент рождения и, как нам показывают в фильмах, быть тем, кто позволит сжать свою руку и выслушает проклятия во время схваток.

Слишком часто мы считаем, что для поддержки достаточно пассивного присутствия, но активные приготовления Эмили приглашали меня последовать за ней.

Итак, как я мог бы стать активным партнером по родам для моих жены и дочери?

Роды Эмили длились тридцать шесть часов, и моей задачей было служить ей всеми возможными способами. В какие-то моменты я проверял, не хочет ли она пить, и предлагал кокосовое молоко, в другие — делал для нее смузи или просто кормил медом, чтобы восполнить ее энергию; дышал вместе с ней, массировал поясницу, снимая спазмы от внутреннего давления.

Мне казалось прекрасным, что некоторые из поз, позволявших ей справиться с болью, удивительно напоминали позы, в которых мы зачинали ребенка. Порой моя поддержка состояла в том, чтобы сидеть с ней в детском бассейне — во всех жидкостях, которые плавали в воде вместе с нами, — и удерживать ее тело во время мощных схваток. Моя работа заключалась в том, чтобы оставаться трезвым физически, эмоционально и морально, искать и находить любую возможность активно поддержать ее — помочь ей.

Откуда я узнал, что таковы моя работа и моя роль? В конце концов, я тот же парень, который еще недавно думал, что доктора и медсестры выбегут на парковку и заберут оттуда мою рожающую жену. Я научился, слушая, но слушал я не кого попало, не всех подряд.

Мужчины не говорят об этом, и, я думаю, потому, что мы не понимаем: это и наш опыт тоже, наша история, и мы можем играть в ней активную роль. Нам не удастся стать звездой или хотя бы просто выйти на первый план, но нам есть чем заняться, и это важно. Мы все имеем возможность стать Скотти Пиппеном для нашего Майкла Джордана*, и давайте не забывать: Скотти тоже одержал победу в шести чемпионатах.

За месяцы, предшествовавшие родам, я решил, что на сто процентов буду там, между ногами Эмили, чтобы поймать нашу дочь.

К концу родов, когда она уже вовсю тужилась, а я занял свое место, я обратил внимание на промелькнувшую в голове мысль, даже сомнение: действительно ли мне стоило ввязываться во все это ради того, чтобы увидеть рождение Майи?

Часто мужчины делают все возможное, чтобы не видеть подобного, и я соврал бы, утверждая, будто не слышал всех тех жизненных историй о моих собратьях, падавших в обморок при виде собственного рождающегося ребенка, или заявлявших, что больше никогда не смогут воспринимать вагину жены, как прежде. Я тоже пережил момент (хотя и очень краткий), когда усомнился в себе и подумал, что со мной случится нечто подобное.

В писаниях бахаи говорится: чтобы понять смерть, следует увидеть рождение. В утробе у детей есть все, что им требуется для жизни и развития. Но однажды ребенок покидает утробу, проходя через туннель, и в конце встречает всех тех, кто готовился к его появлению в мире, — своих любимых, общавшихся с ним, любивших его, ожидавших его.

Так понимает рождение моя религия, которая была остается важной частью моей жизни; именно она помогла мне отбросить краткие сомнения и вспомнить о том, какая это привилегия и дар — стать первым человеком, которого моя дочь увидит, открыв глаза и впервые узнав свет внешнего мира.

Все это куда важнее мимолетных сомнительных волнений о том, что созерцание вагины моей жены в момент проявления ее высших способностей может повредить нашей сексуальной жизни. Так что я продолжил держать Эмили за руку и занял место в первом ряду, чтобы смотреть (и снимать). Голова Майи постепенно показывалась.

Когда она окончательно вышла, я прикоснулся к ней; я пел ей песни и молился за нее по мере ее появления на свет. Ни одной мысли об отвращении не возникло у меня. Это было чистое блаженство. Мой папа прав: созерцание подлинного волшебства лишь укрепило мою веру в Бога. Когда дочь наконец оказалась в моих руках, я сквозь слезы прошептал ей на ухо особую молитву, положил ее на живот Эмили, сел рядом и предался восхищению чудом, магией, моментом, наблюдать который мне выпала честь.

Когда я глядел на то, как моя новорожденная дочь покачивается на животе своей мамы, на меня снизошло прозрение — глубоко потаенная уверенность в том, что однажды (надеюсь, спустя много лет после моей смерти) моя маленькая девочка пройдет через другой туннель, оставляя позади материальный мир ради новых приключений в мире духовном. И там я снова буду встречать ее, ожидая на той стороне.

Со слезами на щеках и искрами радости в глазах. Рядом с ее матерью, приветствуя светом и любовью, своим ужасным голосом, распростертыми объятиями и открытыми сердцами.

«Аллаху Абха*, — скажу я. — У тебя получилось. Мы ждали тебя. Мы гордимся тобой. Добро пожаловать домой, мой ангел». Все циклично, и конец жизни — это просто начало чего-то другого.

Не существует универсального, подходящего для всех сценария родов, и каждая история уникальна. Однако я верю, что мужчинам следует проводить серьезную внутреннюю работу, чтобы подготовиться максимально возможно (с учетом того, что подготовиться полностью нельзя) и быть способными помогать своему партнеру и ребенку.

Ничто не могло подготовить меня к таким моментам.

Нет никаких инструкций, книг, фильмов.

Но я точно знаю: то, что я учился открывать свое сердце, активно помогать, быть активным партнером, позволило мне получить опыт рождения во всей его полноте — так, как я не смог бы в ином случае.

Новорожденный ребенок, новорожденный отец

Когда Майя родилась, я играл в сериале роль молодого отца.

По счастью, она появилась на свет в конце летнего перерыва в съемках, но я помню, что был совершенно истощен эмоциями и недосыпом, которыми полнились наши первые месяцы.

К тому же я испытывал (и испытываю до сих пор) сильное чувство «отцовской вины» — мне казалось, что, несмотря на все усилия, у меня не получается быть просто отцом и мужем. Оно возникло в тот момент, когда я узнал, что мы беременны; мое желание стать успешным и обеспечивать семью рвануло вперед со скоростью света, а я даже не заметил этого.

Примерно через четыре месяца после рождения Майи я давал интервью в рамках кампании по продвижению первого сезона «Девственницы Джейн», и кто-то начал говорить мне, что я, несомненно, буду прекрасным отцом — ведь я живу в гармонии с собой, уделяю внимание духовности, и т. д., и т. п. Затем, сразу после похвал в адрес того отца, которым я им казался, меня спросили: «Итак, какие советы вы дали бы молодым отцам?» Я стал нести какую-то чушь вроде того, что надо спать, когда спит ребенок, и поддерживать своего партнера, и все это чудесно, хотя и утомляет. Это был один из многих случаев, когда я не говорил всей правды.

С одной стороны, я действительно не знал, как отношусь ко всему происходящему, потому что, если честно, не давал себе возможности отрефлексировать, а с другой стороны, я отвечал на автопилоте, желая «сохранить лицо».

<…>

И все это параллельно с попытками научиться держать на руках маленькую дочку, поддерживая ее мотающуюся головку, надевать на нее подгузник так, чтобы ее какашки не вылетали наружу, вытирать ее попку так, чтобы какашки не попали в вагину, а еще записывать и снимать все на камеру, потому что ты не хочешь упустить ни один момент, и в то же время не сгибаться под грузом осознания, что у тебя появился еще один рот, который надо кормить. Но это нормально, правда? Или нет?

Все вокруг только и повторяют: «Это потрясающе!», «Это великолепно!», «Ребята, вы такие счастливые!», «Это было лучшее время в моей жизни!», «Вы никогда не сможете пережить это еще раз!» И правда в том, что — да, да — это потрясающе, а еще ЧЕРТОВСКИ ЖЕСТКО, и ничто в жизни не бывает однозначным. Жизнь может быть потрясающей, и сумасшедшей, и тяжелой, и утомительной, и страшной, и трудной, но ничто из этого не умаляет красоты и волшебства становления отцом.

Мы должны запомнить: счастье и печаль способны сосуществовать, и все что угодно может быть великолепным и при этом сбивающим с толку, страшным и обладающим еще целой кучей других качеств одновременно.

Но вместо того, чтобы признать и принять свои чувства, я, даже не осознавая, поддерживал видимость, будто у нас все пучком — у меня все пучком. И да, конечно, до какой-то степени, возможно, у нас что-то и было пучком. Но сама идея о том, что я уникальный, практически ископаемый мужчина, умеющий обращаться с чем угодно, дающий своей жене то, что ей нужно, и своей маленькой дочери то, что нужно ей, да еще ежедневно спасающий мир, — примерно так показывали себя мужчины нашей семьи на протяжении многих поколений — была ложной. Я шел и до сих пор иду к осознанию этого, день за днем, шаг за шагом.

Исцеление через поколения

Одна из самых крутых вещей, которым я научился за это время, — то, что от поколения к поколению могут передаваться не только непродуктивные убеждения и ограничивающие сценарии, но и исцеление. Хотя и я, и мой отец — новички в практике открытости, с некоторых пор мы начали вести неудобные разговоры, полные неприятных чувств, вскрывающие подавленные реальности, и благодаря им открываем нечто намного большее, чем наша мужественность. Мы открываем собственную человечность.

Несколько месяцев назад мой отец впервые в жизни написал мне такое сообщение: «Сын, я скучаю по тебе и чувствую себя брошенным. Можем ли мы в ближайшее время попить кофе и просто поговорить?».

У нас обоих в жизни бывали моменты, когда мы ощущали себя нормально и могли раскрываться — например, плакали во время просмотра фильма, проявляли эмоции, будучи счастливыми и признаваясь друг другу и друзьям в любви. Но большую часть времени между нами как будто стоял огромный знак «ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН» — всегда, когда мы оказывались друг перед другом как есть, со своими истинными переживаниями вроде чувства отстраненности или чего-то неправильного между нами.

Наличие этого знака заставляло меня чувствовать себя лицемером — ведь меня считали «эмоционально открытым / уязвимым парнем», в то время как я утыкался в эмоциональный барьер в самых важных и значимых для меня отношениях за пределами брака. Так что, практикуя открытость и уязвимость, я на собственном печальном опыте убедился: когда дело доходит до моего отца и семьи, начинается совсем другая история. Я стремлюсь казаться таким же, каким всегда хотел казаться он, — сильным и собранным.

Есть своеобразная ирония — иногда горькая, иногда не очень — в том, что люди, которых мы больше всего любим, становятся для нас самым трудным испытанием. Мне довольно легко быть смелым и открытым перед незнакомыми людьми и друзьями, но намного сложнее оставаться на сто процентов самим собой перед теми, кто очень, очень хорошо знает меня.

Я заметил еще одну забавную вещь: перед теми, кого я люблю и кто любит меня, намного проще растеряться, потерять самообладание. Иногда это происходит, возможно, из-за того, что я ощущаю себя в безопасности и могу позволить себе все свои чувства, но чаще я стараюсь подавить чувства более глубокие — те, что глубже гнева, — и напряжение от этого нарастает и нарастает, пока наконец не требует разрядки.

И к этому критическому моменту, к той минуте, когда я сам нахожусь на пределе, выражение этих чувств способно ранить моих любимых людей. Я редко видел своего отца в гневе, а если с ним такое случалось, то он мгновенно грустнел и старался заверить всех в своей любви. Но по мере того, как я взрослел и становился мужчиной, я обнаруживал: хотя порой я способен проявлять сверхчеловеческое терпение по отношению к миру и даже к собственной семье, никто на самом деле не является сверхчеловеком, и рано или поздно плотину прорвет (в самый неожиданный момент).

Но если мы задумаемся о том, почему многие из нас идут вразнос или ломаются в те моменты, когда нам нужна сила, когда нельзя терять самообладания, особенно с самыми любимыми людьми, мы поймем: это происходит из-за того, что мы не даем себе времени и места обнаружить и прочувствовать сокрытое в самой глубине. Там, под гневом, обычно прячутся разные виды печалей, тревог или, если быть честным, ощущение собственной неполноценности.

Так что в следующий раз, когда гнев и ярость начнут закипать внутри вас, когда вам покажется, будто вы несетесь со скоростью сто пятьдесят километров в час без руля и педалей, когда вы будете готовы взорваться, глубоко вдохните и вспомните: в девяти случаях из десяти ваш гнев на самом деле сообщает вам о более глубоких чувствах — об усталости или печали, о недостатке внимания, любви или благодарности. Признавая эти чувства по мере их нарастания, мы можем дать им выход, не допуская взрыва.

Моя религия учит, что объединение мира следует начинать с объединения собственной семьи. Я считаю это важным по многим причинам, но в основном из-за нашей неспособности раскрыться перед людьми, которые представляют для нас самое трудное испытание. Если мы научимся раскрываться перед ними, то сможем делать это всегда и везде.

Когда мне шел третий десяток, мы общались с отцом в основном о разных мелочах или о бизнесе. За исключением двух раз, когда мое сердце было разбито и я ощущал себя полностью сокрушенным и раздавленным. Тогда отец находился рядом со мной и помогал мне. Это казалось прекрасным — не видеть стен между нами, никаких навязанных дурацких барьеров между нашими сердцами. Возможность просто БЫТЬ с ним и мамой дарила мне великолепное чувство, несмотря на боль, которую я испытывал.

Но после этого я стал задумываться: нужно ли доходить до края, чтобы раскрыть себя людям? Разве для того, чтобы позволить любимым заглянуть в твою душу, требуются поводы? Будь то разбитое сердце или траур (что очень близко), кризисы или катастрофы — лишь экстремальные условия способны заставить нас, мужчин, собраться вместе и сломать барьеры между нами. Это напоминает мне великую цитату из Руми: «Вы должны не искать любовь, а просто найти и разрушить все внутренние барьеры, которые воздвигли перед ней, чтобы она не могла войти». Раньше я думал, что это написано о романтических отношениях, но теперь вижу: то же самое можно сказать о любых отношениях между людьми.

Недавно мы с отцом придумали новый ритуал — мы зависаем вместе, чтобы «просто поговорить», и понемногу сближаемся. Это, вероятно, звучит странно для тех, кто знаком с нами и считает, будто мы и так близки. Но мы, Бальдони, знаем: есть разница между тем, чтобы выглядеть близкими и быть близкими по-настоящему.

Я начал видеть в нем и маленького мальчика, наблюдавшего за тем, как его отец обеспечивает и защищает семью, я вижу в нем и подростка, которого приводит домой полиция, я вижу моего деда, с разочарованием смотрящего на него. Я вижу своего отца в роли испуганного молодого папы — он держит меня на руках и понятия не имеет, что делать и как обеспечить меня и маму.

Чем глубже я понимаю его, тем больше гнев и разочарование, адресованные ему, превращаются в сочувствие, ведь то, что я когда-то считал его слабостями и изъянами, как раз и делает его человеком. И когда я вижу в своем папе в первую очередь человека — а не просто отца, который должен научить сына всему в совершенстве или доказать сыну и всем остальным, что он полноценный мужчина, а не такой, которому нужно еще потрудиться, чтобы считаться полноценным, — тогда я понимаю: моего отца, супергероя, рано списывать со счетов. Напротив, мой папа, супергерой, необходим мне таким, и именно его недостатки делают его тем самым супергероем, в котором я всегда нуждался, супергероем, которым я и сам хотел бы стать для своих детей.