Подросткам бывает тяжело принять перемены, которые происходят с их растущим и изменяющимся телом — растяжки, например. Однако, кажется, мы забываем о том, как многие подростки ждут и вожделеют этих перемен, потому что растущая грудь или первые усы — это признак взросления и созревания и пропуск во взрослую жизнь.
Про первые усы, я вам, конечно, не расскажу, а вот про грудь — пожалуйста. Я не знаю, как обстоят дела у современных подростков (хотя что-то мне подсказывает, что за 20 лет в этой области мало чего изменилось), но в мое время появление у девочки груди считалось важным, практически переломным событием — своеобразной инициацией, которая не только свидетельствовала о том, что процесс полового созревания запущен, но и возводила тебя в ранг сексуальных объектов.
Понятное дело, что в большинстве культур о женском становлении чаще свидетельствуют начавшиеся месячные, однако использованной прокладкой перед одноклассниками не пощеголяешь (во всяком случае, добровольно), а вот первым лифчиком — вполне.
Я помню, как в средних классах учительница трудов, обучая нас премудростям построения выкроек ночных рубашек с ироничной нежностью называла нас «глисточками в скафандре». Этот комментарий всплывал на каждом уроке — она объясняла, что в наших ночнушках еще не нужны вытачки, которые пригождаются только тем, у кого есть «выпуклости», а вот у нас их еще нет, потому что мы… ну вы поняли, глисточки в скафандре.
В общем, не без усилий трудовички, грудь постепенно стала для меня идеей фикс. Я с завистью рассматривала быстрее развивающихся одноклассниц и с тоской изучала в зеркале свое довольно-таки «глисточное» тело. Мне отчаянно хотелось надеть свой первый лифчик, но я понимала, что надевать его пока не на что. При этом я знала, что купить объемный лифчик с мощными поролоновыми вкладками — тоже не вариант. Не я одна пристально следила за чужой грудью, а потому обсуждения о том, «свои» или «вата», в узких кругах подруг было не избежать. «Свои» уважали, «вату» презирали — созрей или умри.
Время шло, все больше и больше девочек в моем классе обзаводились выпуклой тканевой полоской между лопаток — за эту полоску их со смехом и улюлюканьем дергали мальчики, а потом с оттяжкой щелкали металлической застежкой по спине. Девочки краснели, хихикали и ругались — это все была часть первых нелепых заигрываний, о которых мечтал любой переполненный гормонами подросток.
Я помню, как мама повела меня выбирать мой первый бюстгальтер — нет, грудь не стала существенно больше, но все же перестала быть совершенно плоской — этого показалось как будто бы достаточно для того, чтобы совершить триумфальный забег по бельевым палаткам на рынке. Впрочем, мой триумф длился недолго — помню, как мама перешучивалась с продавщицами о том, что мне нужна «нулевка» (бюстгальтер нулевого размера), потому что в чашечки «пока складывать нечего».
Я помню свой первый бюстгальтер — маленький, нежно-персикового цвета, с тонким слоем поролона в чашечках — никаких кружев и вульгарных расцветок, все очень целомудренно и строго. Я не помню чувства восторга или торжества — надевая его в школу, я боялась, что кто-то заметит и пристыдит меня за то, что я ношу всего лишь «нулевку», а не «тройку», как некоторые из более физиологически успешных моих одноклассниц.
Удивительно, что тогда я даже не пыталась представить, как бы я жила, если моя грудь не вырастет до «нормального» размера (она в итоге выросла не больше «двойки», а грустноватой «четверкой» я обзавелась только после родов и полутора лет кормления грудью). Я не была в курсе того, что на свете есть женщины, которые проводят всю жизнь с «нулевкой» — таких женщин не показывали по телевизору, не снимали в рекламе, их не вожделели мужчины и даже озверевшие от гормонов старшеклассники, которые в силу своей неопытности бывают очень разборчивыми.
Я была уверена, что если моя грудь не дорастет до «настоящего» взрослого лифчика, я не смогу считаться полноценной женщиной, замуж меня никто не возьмет, да что там замуж — даже на дискотеке на медляк никто не пригласит. Потому что грудь для девочки-подростка — это ее основной пропуск в мир межполовых отношений, которые в этом возрасте кажутся особенно заманчивыми и таинственными. В старших классах даже «ботанички» и отличницы с грудью выигрывали у местных див с нулевым размером — мужской кворум все порешал.
Сейчас это кажется забавным и ужасающим одновременно — то, насколько хрупкой и искореженной становится женская самооценка под влиянием патриархальных ценностей.
Уже до того, как мы начинаем отдавать себе в этом отчет — в смешные 13–14 лет — мы уже отчаянно хотим соответствовать эстетическим потребностям абстрактных мужчин и быть Памелами Андерсон — потому что без видных форм не будет у тебя ни репутации, ни внимания.
Не скрою, мне было непросто принять то, как изменилась моя грудь после родов. Она стала более мягкой, менее упругой, она стала больше, но не стала аппетитнее и привлекательнее. Короче, опять не Памела Андерсон и, видимо, без хирургического вмешательства шансов ею стать у меня уже нет. Но каждый раз, когда я начинаю с грустью изучать себя в зеркале, я вспоминаю эпизод из «Секса в большом городе».
Одна из героинь, Саманта, хочет сделать пластическую операцию, но во время осмотра оказывается, что у нее в груди опухоль. Саманта проходит курс лечения и отказывается от пластики, потому что болезнь научила ее любить и принимать ее грудь такой, какая она есть. Я думаю, что каждой из нас не обязательно проходить через такой травмирующий и опасный опыт, чтобы полюбить свое тело.
Поэтому я смотрю на себя в зеркало и думаю о том, как здорово, что размер моей груди (а также наличие на ней лифчика) больше не определяет мою ценность. Думаю о том, что моя грудь без особых проблем выкормила моего сына, и я благодарна ей за это. Думаю о том, что я искренне желаю всем девочкам, которые проходят через взросление, как можно раньше понять и принять тот факт, что тела могут быть разными — и все они заслуживают любви и уважения.
Оригинал текста был опубликован на Chips Journal 3 сентября 2021 года.
Еще почитать по теме
«Уши спаниеля» и «сиськи до пупа»: как меняется грудь во время беременности и лактации