Разбираемся с психиатром.
Тема самоповреждений (селфхарма) до сих пор остается табуированной. Про нее мало говорят: это стыдно, неловко, да и вообще — пугающе. Но самоповреждение — это всегда сигнал о том, что в семье (да-да, а не только с ребенком) что-то не так.
Селфхарм — аутоагрессивное поведение, при котором люди сами себе наносят повреждения. Это могут быть порезы, ожоги или удары. Чаще всего такое поведение дебютирует в подростковом возрасте. Оно не всегда говорит о том, что у ребенка психическое расстройство или что он хочет и пытался покончить с собой. Но такие возможности не исключены. Ребенку, занимающемуся селфхармом, в любом случае необходима бережная помощь близких и специалистов.
Что делать, если заметили у своего ребенка следы самоповреждений, как не усугубить ситуацию и почему важно оценить качество общения с ребенком — поговорили с психиатром.
Психиатр-психотерапевт
Дмитрий Атаманов
Психиатр-психотерапевт
В тексте описаны эпизоды насилия людей над собой. Оцените свои силы, прежде чем читать его.
Есть три большие группы причин. Первая связана с демонстративностью. Ребенок может наносить себе повреждения, если это принято в какой-то социальной группе, в которой он растет, или в субкультуре, к которой он хочет чувствовать свою принадлежность. Другая сторона демонстративного самоповреждения — это попытка привлечь внимание близких. Это может быть выученным сценарием: когда ребенок по опыту знает, что помогают тем, у кого есть «объективное право» на это. Вот если у меня кровь течет, тогда мне помогают. А если у меня душевные переживания — это вроде бы недостаточное основание, поэтому я режусь: вот, пожалуйста, у меня есть легитимная штука, чтобы мне помочь.
Вторая группа причин: самоповреждение как исследование себя, познание мира через ощущения: как мне будет, если я сделаю вот так. Как правило, такие вещи довольно быстро заканчиваются.
Третья группа — самоповреждение как попытка сбросить эмоциональное напряжение. С одной стороны, для такого ребенка физическая боль может быть единственным, что дает возможность в принципе что-то почувствовать. С другой — она же может быть способом, которым ребенок прерывает бурю эмоций, которая его накрывает. Так бывает прежде всего у людей с пограничным или эмоционально неустойчивым расстройством личности. Им очень сложно дифференцировать свои эмоции, и в то же время они испытывают колоссальные скачки эмоций и используют вот такой способ совладать с ними.
Интересное по теме
«Очень легко застрять во взрослых переживаниях и упустить из виду то, что важно для подростков»: почему старшим школьникам важна поддержка родителей
По сути, самоповреждение — сигнал окружающим: «Мне плохо», «Мне нужна помощь», «Я не знаю, как это выразить», «Мне не с кем об этом поговорить».
Селфхарм далеко не всегда приводит к суицидальным попыткам, но вероятность, скажем так, ненулевая. Это нельзя оставлять без внимания. Самоповреждения — это в любом случае сигнал. Обычно люди не очень любят, когда им больно. Если же ребенок сам себе делает больно, значит, есть вопросы к тому, что с ним происходит.
Суицид может быть крайностью демонстративного поведения: он позволяет однозначно обратить на себя внимание: «Я вот, я есть, заметьте меня». Или: «Я был, и теперь жалейте, что меня не стало».
Иногда суицид — это про крайность при сбросе эмоционального напряжения, невозможность терпеть то, как есть: «Мне тяжело и больно, я не справляюсь и не могу это терпеть настолько, что предпочитаю прекратить это таким образом».
Интересное по теме
Учеба убивает: колонка о том, как хорошие оценки превращаются в смысл жизни
Мне было 16 лет, и к тому моменту у меня был вагон травм, трудное детство, родители-алкоголики, которые забыли, что у них есть дети. У меня много агрессии, отец пил и бил всю семью, ломал телевизоры и прыгал на маму с ножом, думаю, связь точно есть.
В первый год студенчества случились первые отношения, в общежитии, чуть ли не жили вместе с партнером. Пережить предательство было почти невозможно на тот момент. Я не знала, как лучше прожить душевную боль, раздирающую и поглощающую черную дыру в груди, и, чтобы отвлечься, я «рисовала» полосы канцелярским ножом на руках. Это длилось несколько дней, в комнате жила одна.
Мне показалось, что этого мало, будет лучше, если я начну чертить еще и на ногах, делала рисунки. Раны скрывала, не хотела привлекать лишнее внимание. Однажды я шла в душ, а у меня начали раны кровоточить на ногах, было неудобно, боялась, что заметят. Сначала это случайно заметили одногруппницы, потом к нам пришла психолог в группу и провела общее тестирование. Меня пригласили на разговор. Психолог и социальный педагог попросили показать руки. Педагог ушла, я осталась с психологом. В дальнейшем мы работали с ней три месяца, она отвозила меня к психотерапевту. Меня могли отчислить (это был педколледж), но я была положительной студенткой во всех отношениях, решили, что мне нужна помощь.
Сейчас мне 27 лет и даже в самые трудные моменты я не хватаюсь за нож. В этом нет пользы, кайф и успокоение совсем кратковременные. А вот увечья остаются навсегда. Сейчас практически не видно, если не рассматривать пристально. Меньше всего видно на ногах, их украшают растяжки.
Я не знаю, что можно посоветовать тем, кто сейчас переживает такой период. Это почти крайняя степень отречения, дальше суицид. Меня заметили и вытащили. Советовать таким людям найти себе общество кощунственно. Это история не про Барона Мюнхгаузена. Я замкнулась в себе, когда я осталась одна, со мной была моя боль и не было сил искать другой выход. Боль порождала агрессию и беспомощность перед ситуацией.
Если у вас есть знакомые, которые подвержены селфхарму, не оставляйте это на самотек. Да, это не значит, что человек может совершить суицид, возможно, он так подсознательно привлекает внимание, но это не повод для насмешек.
Виолетта, 27 лет
Во-первых, сделать глубокий вдох или досчитать до десяти. Не надо кричать, ругаться, рыдать. Эта ситуация требует максимально бережного отношения и аккуратности в реакциях. Скорее всего, родители не заметили более ранние сигналы того, что ребенку требуется помощь, и сейчас важно ситуацию не усугубить.
Родителю нужно понимать: ребенок ни в чем не виноват. Он занимается самоповреждением не для того, чтобы кому-то насолить, у него нет злого умысла — это его способ коммуникации. Вот так он учится жить в мире, так научился.
Если ребенок занимается самоповреждениями — это сигнал о том, что что-то не так с вашим взаимодействием. Но не надо бросаться и резко пытаться его наладить: «Выкладывай, что у тебя происходит!» Вот так впрямую это не сработает.
Пристальное внимание к следам самоповреждений скорее спугнет ребенка, заставит закрыться: он же тоже понимает, что это не очень нормально.
Интересное по теме
Бесит все! 5 советов для подростков и их родителей
Для ребенка не так важна модальность внимания (принимающее или осуждающее) родителей, сколько объем этого внимания. И если ребенок не получает достаточно внимания через хорошее поведение — он будет получать его через плохое. И паттерн закрепляется.
Поэтому я бы не рекомендовал беседу с ребенком начинать с обсуждения его самоповреждений. Если в качестве сигнала о помощи дошел только сигнал в виде селфхарма, это может быть выученным поведением: чтобы на меня обратили внимание, мне нужно совершить такое действие.
Нужно менять что-то в системном подходе к воспитанию и общению с ребенком: чтобы он понимал, что внимание родителя можно привлечь не только таким способом, а, например, и просто фразой, вроде «Мне нужно поговорить».
Конечно, старательно делать вид, что вы не замечаете повреждения, не нужно, но не стоит акцентировать внимание на них как на единственном, что вас волнует. Ведь вас волнует в целом состояние ребенка, а не только то, что он режется.
Поэтому беседу можно начать с выражения обеспокоенности: «Я знаю, что мы мало разговариваем, я вижу, что тебе плохо, и понимаю, что какими-то проблемами может быть сложно поделиться, но я всегда готов тебя выслушать». Можно предложить ребенку, если он хочет, поделиться тем, что его волнует, без давления. Такой разговор может стать началом выстраивания доверительной системы общения. Но тут большой вопрос к истории воспитания — что было до этого.
Теперь, в 33 года, я понимаю, что, как только я начинаю резать руки, значит, близко депрессия и надо что-то делать. Но в подростковом возрасте я не знала, что происходит. В студенчестве оно усилилось, и, поссорившись с мамой во время визита в родной город, я порезала правую вену лезвием. Это был интересный опыт — смотреть, как расходятся слои тела. При этом накрыло какое-то спокойствие, я заклеила [рану] пластырем и перемотала, потом начала носить на запястьях спортивные браслеты-резинки. Когда уже зажило до розового шрамика, его заметила сестра. Я ей сказала, что зацепилась за гвоздь. Она, конечно, не поверила, но на этом разговор и закончился.
Я из благополучной семьи, но депрессия может случиться с каждым. Мне никто и никогда не помогал, хотя первые порезы на руках — это крик о помощи (в отличие от шрама на вене, порезы покрывали все руки до локтя). Если видите такое на руках ближних, не считайте это способом выпендриться, от хорошей жизни руки не режут.
Ульяна, 33 года
Родителю стоит прежде всего задать вопросы себе: «Почему ребенок не чувствует себя со мной достаточно безопасно, чтобы прийти ко мне со своей проблемой? Что в моем подходе к воспитанию приводит к этому?» Может быть, вы недостаточно разговариваете, или ребенок боится, он не уверен, что родителю можно все рассказать, или вы применяете к нему насилие (что неприемлемо ни при каких обстоятельствах).
Желательно, чтобы с того момента, как вы увидели у ребенка следы самоповреждений, вы не начали выяснять, откуда они, а приняли бы для себя решение, что будете строить с ним другую коммуникацию. Эти изменения не происходят по щелчку. И зависят они не от ребенка — только от родителей. Взаимодействие с вами должно стать иным — тогда и ребенок, как ведомый в этой системе, почувствует безопасность и станет более открытым и доверяющим.
Отправить ребенка на индивидуальную психотерапию. Для начала нужно разобраться, почему он вредит себе. Связано ли это просто с переходным подростковым периодом или же у него расстройство личности. Если расстройство, то ему с помощью психолога нужно будет учиться с этим жить. Возможно, потребуется фармакотерапия — препараты, которые могут облегчить состояние.
Второе — это семейная терапия для изменения взаимоотношений. Просто сели и договорились, что теперь все будет по-другому, — это не сработает. Нужно суметь вернуться к тому, что происходило, обсудить, за что-то попросить прощения, что-то простить друг другу. Помощь семейного терапевта как медиатора здесь неоценима.
Важно понимать, что семья — это не только мама и ребенок. И папе, даже если он постоянно пропадает на работе, нужно принимать участие в семейной терапии. Если мама взяла на себя роль «я пойду и спасу», а папа такой: «Разбирайтесь с вашей мелкой жизнью, а я здесь большими делами занимаюсь» — так не получится. Это семейная история.
На развитие любого психического расстройства влияют три фактора. Первый — генетика. Второй — в каких условиях сформировалась психика человека, что происходило с ним в семье. И только третье — то, как он справляется с той или иной ситуацией здесь и сейчас. Поэтому не может быть такого, что у ребенка независимо от семьи развилось расстройство и ему захотелось быть причастным к субкультуре именно через самоповреждения.
Довольно часто родители считают, что ощущение значимости для семьи ребенку можно дать через внешние атрибуты: мы тебя кормим, поим, одеваем, обуваем, столько тебе даем, кружки, все, что хочешь. Этого недостаточно, и это никак не отражает качество вашего контакта с ребенком.
Интересное по теме
«Я бы умерла, если бы не Татьяна Васильевна, сериал „Зачарованные“ и Мурзик»: как распознать депрессию у ребенка
Родительская задача — дать ребенку чувство безопасности и понимание, что ты наш, мы тебя любим и принимаем, дом — это место, в котором тебе всегда рады, ты здесь всегда получишь еду, заботу, понимание. Вне зависимости от того, что с тобой произошло.
Если ребенку дома хорошо и безопасно, необходимость совершать что-то, чтобы почувствовать принадлежность к какой-то другой группе, резко снижается: ему и так есть с кем ощущать свою принадлежность к стае, чувствовать себя нормальным, востребованным, признанным как личность. «Нас и так неплохо кормят», как говорится. Тогда мне вот эти ваши игры зачем?
Началось это, когда мне было 15-16 лет. Свои первые порезы я сделала на руке: это было четыре-пять полосок на внутренней стороне руки, от кисти до локтя. Порезы были достаточно большие и почти параллельные, поэтому версия, что это вышло случайно, была бы неправдоподобной. Тогда мама спросила, что это на руке. Я не придумала ничего лучше, кроме как сказать: «Легла спать с открытым окном, проснулась — на руке ЭТО». Не думаю, что она мне поверила, но никаких мер она не принимала. А я так и нашла себе новое увлечение.
Из-за того, что в 2017-2018 годах тема селфхарма распространилась, ей было особенно заинтересовано руководство школ. И вот в один день наша классная собрала всех в кабинете, кратко подвела к теме селфхарма и сказала всем вытянуть перед ней руки. На тот момент у меня был один порез в области локтя, кривой и нечеткий, он не особо смахивал на полноценный порез. Классной руководительнице я объяснила, что это кошка. На тот момент кошек у меня не было… Моей подруге, которая тоже занималась селхфармом, повезло меньше: на ее руках были свежие аккуратные порезы. Это стало поводом для звонка классной ее маме. Ну а я просто стала аккуратнее этим заниматься.
Постепенно я перешла на ноги. Оставляла порезы в области, которую можно закрыть шортами. Секундная боль во время пореза, вид крови и последующий свежий порез будто успокаивали меня и доставляли какое-то визуальное удовольствие. Иногда было желание сделать глубокий и болезненный порез — я не всегда отказывала себе в этом.
Последний раз я сделала это три года назад. Порезала тыльные стороны ладоней и оставила кучу маленьких ран. Сказала, что играла с маленькими кошками дома. На тот момент у меня уже появились домашние животные.
Мысли заняться этим снова больше не появляются, воспоминания почти не всплывают в памяти, но иногда, когда мне холодно, на внутренней стороне руки, от кисти до локтя, становятся едва заметны мои первые порезы.
Лиза, 22 года
Создавать такую атмосферу и уж тем более исправлять коммуникацию — это большая и непростая работа.
Родителям бывает очень тяжело вдруг столкнуться с тем, что они в чем-то ошиблись. Но на свою родительскую практику важно посмотреть трезвым взглядом, что-то переоценить. А действительно ли то, что вы делаете, нормально?
Иногда взрослые люди говорят: «Меня пороли, и нормальным вырос». Но они выросли не благодаря, а вопреки. И такие слова — попытка нормализовать ужас, который происходил с самим родителем, когда он был маленьким. Запрет признать, что это было ненормально, приводит к тому, что: «Надо мной издевались — а теперь я издеваюсь над своим ребенком». На самом деле ни фига это не было нормально. И нужно желание родителя остановить этот порочный цикл, не передавать его в следующее поколение.
Чтобы это сделать, надо признать: то, что было со мной, — плохо и неправильно. Сказать: «Мам, пап, вы мне делали больно, я вас прощаю за это, и я не хочу повторять то, что вы делали». И тогда есть шанс, что со своим ребенком вы сделаете по-другому.
Еще почитать по теме
«Человек на самом деле не хотел умирать. Он просто не хотел продолжать жить так, как раньше»