По усредненной консервативной статистике, каждая четвертая девочка и каждый шестой мальчик подвергаются сексуализированному насилию. В России, согласно МВД, 17 процентов подобных преступлений совершаются в семье.
Сегодня я хочу поговорить с вами о том, о чем говорить очень трудно и страшно — о педофилии.
Страх перед тем, что наши дети могут подвергнуться сексуализированному насилию, всегда незримо присутствует рядом с родителем. Нормален ли он, если это слово вообще можно применить к такому виду страха. Ну, скорее да. Артикулируем ли мы его как общество? Скорее нет.
С одной стороны, это даже понятно: очень часто мы становимся жертвами магического мышления, которое заставляет нас верить в то, что если о чем-то не говорить, если чего-то не называть, то оно не случится или даже вовсе не существует. На этой максиме — примате молчания над здравым смыслом — основано слишком много в нашем социуме, а значит, и в родительстве.
Что с этим делать? Говорить и рефлексировать — точнее, сначала заставлять себя говорить и рефлексировать.
Потому что педофилия и ее последствия слишком долго лежали мертвым грузом в загашниках наших травм — видимо, сейчас накопилась критическая масса боли, и она начала выходить наружу. На фоне нарождающейся гласности в сфере родительства.
В прошлом году в среде психологов произошел скандал — терапевт из Новосибирска Константин Дуплищев заявил своим студентам на обучающем модуле, что сексуальное насилие не всегда наносит детям травму. Он сказал, что очень часто травмирующий контекст пережитому придают не сами дети (ну, точнее, уже взрослые, которые обращаются за помощью к психологам), а психотерапевты, которые с ними работают — мол, это их «бэтменство» — желание постоянно кого-то спасать.
Знаете, я, конечно, не психолог, но что-то мне подсказывает, что Дуплищев, мягко говоря, не прав. И знаю я это не потому, что вокруг его высказывания закрутилась воронка комментариев профессионалов, до глубины души возмущенных его позицией, а потому, что травма — это не всегда кровавые куски и месиво.
Нам регулярно приходят письма читательниц, которые столкнулись с насилием в детстве. Вот одна из таких историй. Все в этом рассказе вызывает глубочайший ужас, но есть там одна деталь, которая особенно бросается в глаза: читательница, приславшая его в редакцию, говорит о том, что в воспоминаниях приставания отчима заблокировались и подменились тем, чего на самом деле никогда не было: тяжелые дыхание взрослого мужика за спиной лежавшего в постели ребенка психика превратила в одышку бабушки. Авторка письма указывает, что и бабушка у нее была молодая, и ночевать дома у ее семьи не оставалась.
Вот так работает травма — события, произошедшие много лет назад, оказались для маленького человека настолько адскими, настолько неудобоваримыми, настолько болезненными, что его сознание не нашло ничего лучше, чем придумать новые воспоминания, чтобы попросту заблокировать боль, с которой четырехлетний ребенок совершенно точно не мог справиться. И да, в какой-то момент травма разгерметизировалась — у всего есть триггер.
И тогда она, уже став взрослой, поняла: когда у ребенка нет инструментов для понимания того, что то, что с ним случилось, было неправильно, плохо и больно, ему так просто стать жертвой. Его так просто обмануть и запугать.
Об этом же говорится в нашумевшем фильме «Покидая Неверленд», который рассказывает историю двух мужчин, утверждающих, что Майкл Джексон насиловал их, когда они были детьми. Один из героев ленты говорит, что насилие над ребенком — это не всегда боль, кровь и злодейство. Зачастую оно выглядит — и даже ощущается в моменте! — не только как нечто приемлемое, но и даже как что-то приятное.
Так что господин Дуплищев и его единомышленники, которых много как среди специалистов, так и среди «простых людей», очевидно, путает теплое с мягким и отчего-то отказывается признавать: если что-то не ощущается как нечто противное и/или болезненное, то это не значит, что оно не является травмирующим.
Это как жить в полной семье, в которой все друг друга ненавидят — внешне все выглядит логично и благополучно, но тот ад, через который проходят все участники этого союза, бьет по каждому, нанося травмы, которые не кровоточат. И это — тоже феномен все из того же ряда плохих событий, которые мы привыкли игнорировать (но об этом поговорим как-нибудь в другой раз).
Какой вывод хочется сделать из всего этого? Честно говоря, никакой, потому что не хочется, чтобы такие вещи вообще происходили. Но они происходят, а значит, мы обязаны их обсуждать. И что-то делать.
Что мы можем сделать прямо сейчас? Что в наших руках и в нашей власти? Информирование наших детей. Прямые и честные разговоры с ними. Сексуальное просвещение.
Доказано, что у ребенка, который хотя бы знает, как корректно называются его половые органы, шанс стать жертвой педофила чуть ниже, чем у его сверстника, родители которого не обучили его азам человеческой анатомии.
Именно поэтому нам важно научиться открыто обсуждать с детьми его устройство, его границы и его «нет». А вовсе не потому, что современное поколение родителей слетело с катушек благоразумия и решило потонуть в разврате. Как раз наоборот. Ниже я оставлю ссылки на тексты, которые помогут вам сориентироваться в вопросе.
«Вареники и петушки», или почему стоит называть половые органы своими именами с раннего детства
Фантастические сексы и где они обитают: сексуальное просвещение для родителей
Покидая своих детей: о чем на самом деле фильм Leaving Neverland
Берегите своих детей, пожалуйста!
Мерч
Рассылка
