Редакторка НЭН Юлия Орлова записала ее монолог. Этим текстом мы открываем серию материалов про женщин с Кавказа, которые даже в атмосфере тотальной объективации, ужасающих унижений и нормализованного насилия находят в себе силы уходить оттуда, где плохо, и бороться за своих детей.
Я родилась в Хасавюрте (Дагестан). Мама воспитывала меня строго, я была практически изолирована от общества: с подругами нельзя было общаться, участвовать в школьных мероприятиях — тоже, выходы в свет были запрещены.
В 16 лет меня засватали, в 17 я вышла замуж в село. Я училась очно на третьем курсе педагогического колледжа вместе двумя моими кузинами, которые жили у нас, о студенческой жизни осталось очень много приятных воспоминаний. Будущего мужа до свадьбы я видела только один раз.
Когда я перешла на четвертый курс — родился сын. Я вышла на работу в школу, когда ему было пять месяцев. Отношения со свекровью не сложились. Так часто бывает на Кавказе, и это создает огромные проблемы для молодой семьи. Позже выяснилось, что свекровь ревновала свекра ко мне. Говорила, что я «не оставляю ее мужа», что я и моя семья навели на нее порчу. Она устраивала истерики, визжала, а мой муж держался в стороне.
Я приезжала один-два раза в месяц в отчий дом. В один из таких визитов я рассказала за ужином о ее словах. Мама на это ответила, что я, должно быть, дала повод. И мы вернулись, чтобы выслушать сверковь, задать ей вопросы.
У нас в таких случаях ищут доказательства, девушку или женщину могут убить, если слухи подтвердятся. В моем случае свекровь даже не прокомментировала этот инцидент.
На второй день мы должны были поехать в их дом за мебелью и одеждой, я до последнего надеялась на чудо: возможно, мой муж хотя бы сейчас встанет между мной и своей матерью, скажет, что мы разберемся. Но этого не произошло: он прошел мимо меня с моим сыном на руках. Когда мы выехали из села с кучей никому не нужных вещей — я осознала, что развелась, что сына у меня забрали, плакала до самого приезда в отчий дом.
Через месяц мне исполнялось 20 лет. Родные бывшего мужа привезли сына на день рождения и оставили его со мной. Мне повезло. Его нужно было кормить и выхаживать, а делать это в семье бывшего было некому.
После всей этой истории я год не выходила со двора, меня не интересовало ничего.
Через полгода муж стал приходить и присылать родных: просили меня вернуться. Но чем больше времени проходило, тем больше я в нем разочаровывалась, а боль за задетую честь и унижение становилась только сильнее.
Я работала в двух школах, преподавала рисование/черчение и русский язык с литературой. Сын жил со мной, к ним в гости иногда ездил. Мне стали делать предложения, но я боялась снова выходить замуж, потому что не хотела разлучаться с сыном. У чеченцев считается, что ребенка должна растить сторона отца, так что, если женщина выходит замуж, ребенка из предыдущего брака она оставляет в той семье. Моя мама тоже придерживалась этой традиции.
Меня, всю в слезах, привели в дом, из которого несколько лет назад выкинули, как вещь. Мне снова приходилось постоянно слышать надменные слова свекрови: «Да я, когда захочу, тебя выкину, а когда захочу — верну». Я видела, что мой маленький сын совсем другой в этой семье, видимо, перенимал такое отношение ко мне: мог ударить меня по спине, ногам, толкнуть и заливаться смехом вместе со свекровью, которая наблюдала за происходящим. Наверное, сын так думал вызвать одобрение родственников.
Муж обещал, что найдет квартиру и мы съедем, но не сделал этого. Сказал: «Если тебе надо, то сама ищи квартиру». Я нашла, но мы все равно не съехали. У чеченцев принято, что единственный или последний сын должен остаться жить с родителями, но мой муж не был ни единственным, ни последним.
Я сдала все экзамены, это был последний учебный год в университете. Через три месяца после возвращения к мужу я пришла домой с мольбой разрешить мне вернуться. Родные были не рады этой вести: «Все терпят — и ты терпи. А что скажут люди — ты же только что вернулась».
Интересное по теме
Кризисные центры и проекты, оказывающие помощь женщинам в ситуации домашнего насилия
Я тогда — девушка, выращенная в изоляции от общества, которого нужно остерегаться, закрытая и замкнутая, — не понимала, что в моей ситуации можно просто пойти к старшинам рода, обратиться в какое-то общество или к мулле. Чтобы меня наконец заметили и услышали, я просто ушла из дома.
Мне казалось, что меня ждет радужная жизнь. Нашла квартиру с подселением в Махачкале. Вышла на две работы. Меня мучила бессонница. Думала, неужели я не смогу выжить, снимать квартиру, как сотни тысяч других людей, трудиться и зарабатывать, а затем выкрасть сына и уехать далеко, где нас не знает никто?
Я осознала, что в свои 24 года абсолютно не приспособлена к самостоятельной жизни. Был стержень — да, я никогда не боялась работы, было желание показать, что я заслуживаю лучшей жизни, но больше не было ничего. Десять дней вдали от сына стали мукой, я не перенесла и вернулась домой сама.
Само по себе желание женщины не подчиняться на Кавказе расценивается как проявление разгульного, аморального образа жизни. Если хочет быть свободной — это значит, что она хочет «гулять». Хотя многие женщины не выходят замуж, чтобы не потерять ребенка.
После этого маски спали с лиц многих людей из моего и без того очень узкого круга близких.
Одна из двух кузин, которая три года жила в нашем доме, училась и даже сидела со мной за одной партой, утверждала: «Да она тварь, ее на цепи надо было держать, есть давать из алюминиевого таза и пить из железной кружки». Было чувство, будто эти люди ждали своей минуты славы. Конечно, были и те, кто поддерживал меня и сочувствовал.
Когда я вернулась домой, сначала со мной пообщался папа, я выговорила ему все, что накопилось. Далее меня окружили родственники по матери и по очереди оскорбляли. Дядя по матери, нечастый гость в нашей семье, теперь стал чаще приезжать, чтобы бить меня за то, что я «испортила репутацию» рода.
Меня водили к мулле, читали надо мной Коран (чтобы изгнать джинна), а однажды утром усадили в машину и увезли в Махачкалу в психиатрическую больницу. Придумали какую-то историю и положили меня, видимо, чтобы как-то реабилитироваться в глазах общества. Кстати, они так и не сказали этому самому обществу, что причиной моего побега из дома было то, что они меня насильно вернули в семью, которая обошлась со мной как с мусором. Об этом знали только самые близкие люди и те, кто напрямую у меня спрашивал о причине.
Мыться в девятом отделении психиатрической больницы можно было только с открытыми дверями, это, конечно, унизительно. Горсти таблеток заставляли пить, проверяли полость рта. Я была в отделении с буйными психически больными.
Когда я прорвалась к главврачу, он меня выслушал, принял объяснительную и отпустил домой, после чего родственники стали угрожать мне убийством. При следующей встрече с главврачом я попросилась в больницу сама. Меня положили в отделение пограничных состояний.
Я пробыла там три месяца, на свидания с мамой, которая просила продлить мое пребывание в больнице до года, не выходила.
Я всегда была спокойной, послушной, воспитанной, прилежной девочкой, которая учится на одни пятерки, участвует в олимпиадах, получает призовые места, хорошо рисует, вышивает крестиком, вяжет, так что от меня проявления характера никто не ожидал.
Если бы я тогда осознавала, что будут такие последствия, я бы, наверное, ни за что не решилась на побег. Но сейчас, спустя годы, я понимаю, что это был единственный выход.
Интересное по теме
Вы не одни: 19 организаций, которые помогают детям и взрослым, пережившим насилие
Сын по-прежнему был со мной. Но дома была очень напряженная атмосфера. Меня постоянно оскорбляла мама: «Тварь, когда ты сдохнешь? Кому ты после всего этого нужна?». Называла меня «кукушкой».
Правда, было и хорошее: папа раскаялся, изменил ко мне отношение. Но на тот момент легче от этого не становилось.
Несмотря на случившееся, предложения выйти замуж продолжали поступать. Чтобы больше не жить в этой семье и чтобы меня не вернули к бывшему, я решилась выйти замуж второй раз, и это спустя четыре месяца после того, как меня выписали из больницы.
Сына у меня забрали. Ему было семь лет. Помню как сейчас день, когда провожала его.
С новым мужем, как и с первым, мы виделись до брака один раз. Он по национальности даргинец — это был осознанный выбор, у них считается нормой жениться на женщине и воспитывать ее детей от предыдущего брака, а при разводе детей не отбирают у матери. Для меня это было важно: я не оставляла надежды забрать сына.
Я свела на нет общение с семьей, не ездила к ним, хотя жила в 15 минутах езды. Навещала сына дома и в школе. Подарки свекровь вышвыривала за двор, закатывала истерики, не разрешала его видеть.
Я не видела сына год.
Я понимала, что не смогу выиграть суд об определении места жительства, ведь по документам он проживал с отцом, хотя воспитывала его я. Не зря на Кавказе прописывается масса мужчин из других регионов для того, чтобы отобрать детей у бывших жен. Поэтому я подала на установление графика общения с ребенком.
Свекровь поначалу противилась, а потом все же пошла на контакт, и я стала встречаться с сыном, но в ее присутствии.
В новой семье поначалу все складывалось неплохо. Были грандиозные планы начать жизнь с чистого листа. Планировала открыть свое дело и забрать сына. Но родилась девочка Наима с врожденным недугом, поэтому затею с работой я оставила до лучших времен и занялась ее здоровьем.
Когда я бывала в синяках, муж гостей не приглашал под разными предлогами. Избивал, а потом покупал бадягу и сам мазал, чтобы синяки прошли. Затем мне было позволено выходить.
Позже мы переехали снова в Хасавюрт. Я стала ездить в отчий дом, чтобы навещать бабушку. Собрала свои сбережения и вылетела в Турцию за товаром. Дело пошло, к вырученным от продаж деньгам добавила кредит из банка и полетела в Италию. Привезла товар, все продавалось на ура. Я собой гордилась.
Девочке было уже три года, она плохо ходила. Я отдала ее в детский сад, а сама вышла на работу в школу. День начинался так: утром в сад с ребенком, затем в школу, после обеда в магазин и три раза в неделю занималась с учащимися, готовила их к ЕГЭ.
Отношения с мужем становились хуже. Он перестал работать, в нашей жизни не участвовал, а побои продолжались. Он приходил со скандалами в магазин, я терпела, чтобы не пришлось возвращаться в отчий дом. Замазывала синяки тоналкой и шла на работу.
В один из таких вечеров побои были слишком сильные: тоналка не поможет, из носа и рта шла кровь, а глаза почти не открывались из-за отеков, на теле были ссадины и дышать было тяжело. Я подождала, пока он устанет и уснет, и в чем была уехала в отчий дом.
Папа увидел меня и заплакал. Я рассказала о том, что происходит в моей семье. Он спросил: «Зачем ты это терпишь, дочка? Неужели тебе с ним лучше, чем с нами?» Я ответила: «Когда приносят страдания чужие — да, это неприятно, но когда это делают близкие — это невыносимо больно».
На следующий день меня уложили в травматологию, сняли побои, полиция завела дело, но мама просила забрать заявление, на суд я не явилась.
Единственный плюс в этом браке — то, что муж ПОЗВОЛИЛ мне открыть свое дело, родители мне этого никогда не разрешали.
Я открыла один магазин, потом второй. У дочери был недуг, при котором могло бы потребоваться оперативное вмешательство, для этого нужны были средства. Кроме того, у меня была цель стать самодостаточной, ни от кого не зависеть, воспитывать своих детей и просто наслаждаться жизнью. Работа была моим маленьким миром, моим личным пространством, я отвлеклась. У меня там всегда появлялись силы.
К мужу я вернулась снова. Но спустя несколько месяцев, после того, как папа пообещал, что не даст меня в обиду, я ушла от мужа, забрав дочь.
Дома атмосфера снова начала накаляться, были скандалы из-за того, что я не прихожу в четыре часа вечера домой, что люди скажут и т.п. Выносился на обсуждение вопрос, чтобы запретить мне летать за товаром.
Я ответила, что с удовольствием буду сидеть дома, заниматься хозяйством, если они возьмут на себя обеспечение меня и моих детей на том уровне, к которому я привыкла.
После развода бывший муж систематически похищал дочку. Врывался в детский сад и забирал ее. Я узнавала только вечером, когда приезжала за ней. Увозил то к матери в горы, то в Кизляр к сестре. Сам с ней время не проводил. Потом ее возвращали — обычно в сопровождении кого-то из его родственников довозили до Махачкалы или до Хасавюрта.
Сына мне обещали отдать, когда ему будет 15. Я дождалась, а когда обещанного не произошло, решилась на переезд. Поначалу было боязно, Италия — чужая страна, тем более сколько страшного про Европу нам всегда рассказывают.
Сына я зову в гости, но пока он не готов приехать. Как-то я ему сказала: «Я жалею, что так сложилось, но я не могу повернуть время вспять и изменить что-то. С теми ресурсами, которые у меня были на тот момент, я сделала все, чтобы отстоять тебя, и билась за тебя, как могла. Теперь ты вырос и сам должен принимать решения в своей жизни, я на тебя оказывать давление не буду».
Ему уже 19, это взрослый человек с другим менталитетом. Возможно, я его совсем не знаю. Неприятно осознавать, но это так. В любом случае, у него свой путь.
В прошлом году я решила отправить Наиму погостить на родину, пообщаться с отцом, с другими родными.
Отвезла дочь в Москву, оттуда с сопровождением отправила в Махачкалу, сама осталась в столице, ходила по врачам. В Дагестане дочку встретили мой сын и мать, отвезли ее в Хасавюрт, оттуда ее забрала тетя. У нас был уговор, что две недели она проведет у моих родственников, а еще две — в семье отца.
Но две недели прошло, потом — три, четыре… Бывший муж и его родственники не поднимали трубку, когда я им звонила.
Я поняла: он только и ждал момента, когда я ее привезу, чтобы начать ставить свои условия.
Когда дочь, которую он не видел годами, оказалась в его власти, он стал заявлять, что она будет жить только в России и это его решение.
Когда я поняла всю серьезность ситуации, я стала составлять план. Не сказав никому, прилетела в Волгоград, утром стояла на улице около трех домов, в одном из которых должна была находиться Наима (у меня была геолокация ее местонахождения). До вылета я написала заявления о похищении ребенка во все возможные инстанции.
Я звонила и писала в мессенджеры всей семьи, кричала и звала дочь по имени. Мне никто не отвечал. После того, как я поняла, что звонить бесполезно, я вызвала полицию. Спрашивала у жильцов, видел ли кто-то мою девочку.
Потом приехала машина, затем еще пять. В них были знакомые бывшего мужа. Мы говорили долго, спокойно и на повышенных тонах, обсуждали то, что произошло, что бывший муж не выполнил обязательств. Ко мне привели Наиму, у нее изменились походка и жесты, она не поднимала глаза. Мы вместе зашли в дом, чтобы продолжить разговор. В какой-то момент я поняла, что нас не хотят выпускать.
Под предлогом, что я на улице встречу полицию и заберу заявление о похищении, нам удалось выбраться.
Но полицию я дожидаться не стала, вызвала такси, сказав, что еду до автобуса на Хасавюрт, а сама с Наимой направилась прямо в аэропорт. На руках были билеты с пересадками до Италии.
После того, как мы наконец покинули Россию, я заблокировала всех его родственников, с которыми поддерживала связь.
Интересное по теме
«У девочки были вши, она не знала, что такое краски и пластилин». Как отцы крадут детей у бывших жен.
Все, что происходит в жизни, — травмы, предательства, насилие — накладывает отпечаток.
Я замечала перемены в себе: как из беспомощной, несамостоятельной, жертвенной девушки превращалась в самостоятельную, сильную, а потом и агрессивную женщину.
От накопленного негатива у меня появилась депрессия, которая длилась несколько лет. Так я пришла в психотерапию. Паззл потихоньку начал складываться, картина стала проясняться. Я читала разные книги о травмах и о нарциссах. Книгу Пэг Стрип «Нелюбимая дочь» рекомендую всем мамам.
Мне часто пишут женщины, которых насильно собираются возвращать к мужьям, у которых похищают детей, идут бракоразводные процессы, происходит насилие в семье. Я помогаю, даю контакты психологов, правозащитников, журналистов, адреса шелтеров, иногда просто говорю с ними и поддерживаю морально.
Сейчас я состою в гражданском браке, у нас ребенок. С родителями я общаюсь, с родственниками, с которыми совпадают взгляды на жизнь, — тоже, а от токсичных людей свою жизнь освободила.
Иногда мне бывает одиноко, я позволяю себе и поплакать, и пожалеть себя, я живой человек. Надеюсь, когда подрастет дочь, она станет мне опорой и поддержкой, которых у меня когда-то не было.
Наиме сейчас 11, и мне легко с ней общаться. Она любит говорить о своем будущем, карьере и семье. А замуж она сможет выйти за кого хочет, я решать за нее или препятствовать не буду.
Она уже говорит: «Вряд ли у меня будут дети, но, если у меня будет хорошая финансовая жизнь, я возьму себе ребеночка из детского дома».
Адаму четыре, он говорит о машинках и монстрах и задает очень много вопросов.
Со временем у меня появилась осознанность, что среда, которая когда-то была мне родной, мне чужда: патриархат, дискриминация по половому признаку, постоянное ущемление прав женщин, коррупция, решение дел по блату — вызывали у меня, как у матери, у которой подрастает дочь, — постоянную тревогу за ее будущее. А я хочу дать детям жизнь, отличную от своей, — полную возможностей. Я хочу растить детей в здоровом и свободном от предрассудков обществе.
Чтобы дать детям лучшую жизнь, нужно ее проживать самой, всегда начинать себя, а дети подхватят.
Мир развивается с космической скоростью, общество эволюционирует — и сегодня ссылки на традиции многовековой давности абсурдны. Это устои, которые, по сути, никого в этой жизни не осчастливили. Но чем больше их придерживаться, тем дольше они будут существовать.
Жизнь так и будет проходить мимо тех людей, которые работают на нелюбимой работе, остаются в несчастливом браке только для того, чтобы никто о них ничего не подумал. Не слишком ли высока цена?
Любой кавказской и некавказской женщине, которая стоит перед выбором — родственные узы или она сама, надо подумать и решить: жертва она или боец за свое будущее и будущее детей.
Мерч
Рассылка
