«Во всей этой истории никому не было дела до того, чего хочу я».
Наверное, моя судьба была предрешена еще задолго до моего рождения. В доме было пианино. Ну как «было» — его достали, урвали, каким-то чудом отхватили у перекупщиков. Модель — лакированная «Лирика». Советский люкс.
Вначале пианино стояло в бабушкиной квартире. Когда мы приезжали к ней на выходные, мне разрешали на нем бренчать. Потом пианино переехало в наш дом, а меня записали на подготовительный курс музыкальной школы. Мне было пять лет. И вдруг выяснилось, что на пианино играть совсем нельзя — надо тренировать руку: катать по закрытой крышке мячики, чтобы рука сама стала похожей на шарик.
Вообще-то мечта у меня была совсем другая. Мне хотелось играть на скрипке.
Я представляла, что у меня будет маленькая красивая подушечка с цветочками, которую мы сошьем вместе с мамой, и эта подушечка будет лежать под скрипкой на моем плече. Но после прослушивания в музыкальной школе специальная комиссия распределила меня на «ф-но». Для родителей в этом был неоспоримый плюс: «ф-но» у нас дома уже было, а скрипки — нет.
Интересное по теме
«Ты вырастешь и не станешь счастливой»
Помимо перекатывания мячика, теперь мне нужно было делать много других странноватых упражнений. Высоко поднимать пальцы, как будто они лошадки, каким-то специальным образом цепляться за крышку пианино, чтобы натренировать волшебную «подушечку» — не ту, о которой я так мечтала, а некую подушечку на пальцах, чтобы звук был мягким, тонким, упругим или еще каким-то другим, как того могла бы пожелать моя учительница.
Теперь немного о ней, о Людмиле Артемовне. Она казалась невероятной — с греческим профилем, как будто сошедшая с античной вазы. Мы работали на результат: участие в конкурсах, поступление в музучилище, где-то далеко на горизонте мерцала карьера соло-пианистки (как будто такая карьера была хоть сколько-то реалистичной). Несколько раз я готовила программу вместе со струнным ансамблем. Когда заикнулась учительнице о том, что могла бы представить себе путь музыканта в камерном ансамбле, Людмила Артемовна скривилась. На ее фабрике вытачивали только солистов.
Вообще я для моей учительницы никогда не была, как говорится, good enough — достаточно хороша.
Однажды она позвонила нам домой накануне моего дня рождения и сказала, что снимает меня с предстоящего конкурса, потому что моя программа еще не «сидит». Психология, эмпатия? Нет, не слышали. Пытались ли мои родители защитить меня от Людмилы Артемовны, перевести меня к другой учительнице? Нет, потому что для них самих она была — беспрекословное светило.
Мама, надо отдать должное, училась в музыкальной школе практически вместе со мной, на равных. Она не только водила меня на все занятия, но и сидела на них и писала в дневник комментарии учительницы слово в слово. Здесь легато, там стаккато, тут модерато, а тут вовсю аллегро. В первое время занятий специальностью (то есть фортепиано) было два в неделю, потом их стало четыре. Мама работала на полставки на основной работе. Вторую половину ставки она как будто была стенографисткой в музыкалке.
Интересное по теме
Скоро в школу: 17 токсичных учительских стратегий
Дома надо было тоже много заниматься. Вначале час в день, потом — два, три, пять, шесть. В общеобразовательной школе отнеслись к этому с пониманием и дали мне свободное посещение. Гаммы, этюды, прелюдии, фуги, мазурки — все нужно было учить наизусть. Когда я спрашивала маму, как звучит и могу ли я перестать заниматься, она отвечала: «А ты как сама думаешь?» Это было невыносимо. Мне, ребенку, нужно было позитивное подкрепление — и было совершенно непонятно, что я могу сделать, чтобы наконец его получить. Наверное, заниматься не шесть часов в день, а восемь. Но вообще всегда было к чему стремиться.
Шли годы, приближался момент поступления в училище. На одном из прослушиваний у меня проскочила фальшивая нота в прелюдии и фуге соль-диез-минор Иоганна Себастьяна Баха. И вот уже незнакомая профессор из училища сдвинула брови и просто спросила у меня, могу ли я себе представить, что буду заниматься в жизни чем-то другим. Я ответила: «Да». Мы вышли с прослушивания, и я сказала маме: «С меня хватит». Мне было 14 лет. Все, что мы все так долго строили, было разрушено. Еще много-много лет после этого мне было невыносимо больно прикасаться к клавишам. Лакированная «Лирика» так и стояла в моей комнате. С закрытой крышкой.
Сейчас я думаю, что умение играть на каком-то музыкальном инструменте не обязательно надо превращать в специальность, но оно может поддержать человека в трудную минуту.
В конце концов музыка ведь правда дарит хоть и временное, но ощущение гармонии. И когда играешь Гайдна, кажется, что мир хотя бы на несколько минут приходит в порядок. Это творчество, это счастье, это радость. И если где-то в той же сонате Гайдна у тебя проскользнет фальшивая нота, никто ведь от этого не погибнет?
А еще практика игры на инструменте учит тебя тому, что некоторых вещей нельзя добиться за пару часов — нужен длительный ежедневный труд, маленькие шажки, и тогда в какой-то момент у тебя наконец зазвучат этюды-картины Рахманинова. Но мой опыт хождения в музыкальную школу как будто отобрал у меня все эти знания и подменил их одним большим токсом. Во всей этой истории никому не было дела до того, чего хочу я. За целями и достижениями не было видно самой дороги. И я знаю, что нас, таких ошпаренных музыкалкой, много. И Людмила Артемовна до сих пор снится не мне одной.
Впервые текст был опубликован в Chips Journal 26 апреля 2022 года.
Мерч
Рассылка
