Мой коммунизм: как пропаганда влияет на детей

Многие родители обеспокоены и раздражены вмешательством государства в дела семьи. Мамы и папы не знают, как их дети будут реагировать на пропаганду, которая, вне всякого сомнения, будет рекой литься в маленькие розовые ушки.

Что говорить детям? Как обеспечить им объективную и непротиворечивую картину мира? Как не плодить людей с хроническим двоемыслием? Что победит — промывка мозгов или семейное воспитание?

В один прекрасный день я вяло размышляла над идеей домашнего образования для дочери. С одной стороны, я доподлинно знаю, что не вывезу находиться с ней 24/7 в одном помещении, учить ее, и при этом самой как-то успевать работать: она веселый непоседливый экстраверт, я тормознутый интроверт и единственный родитель — в общем, маловато у меня ресурсов для такого подвига. К тому же ей общение необходимо, как воздух, и было бы жестоко запереть ее дома.

С другой стороны, я также доподлинно знаю, что если она будет приносить из школы чушь, я буду очень переживать и яростно опровергать эту чушь. Будет потрачено много слез и нервов, причем моих.

Интересное по теме

Семейное образование: что вам нужно знать, если вы не собираетесь отдавать ребенка в школу

И пока я взвешивала, что лучше: самоуничтожиться в процессе попытки дать ребенку образование дома или отдать ее на растерзание пропагандистам в школе, — у меня разблокировалось воспоминание. Уж я-то точно знаю, как пропаганда воздействует на младшеклассников — я же была ее «жертвой»! Почему в кавычках? Потому что история вышла довольно забавная и хорошо закончилась. Но не всем так повезло.

Вставай, проклятьем заклейменный!

Дорогие читатели, признаюсь честно: с первого по пятый класс я была лютой коммунисткой. Это при том, что я никак не могла застать пионерию, ибо пошла в школу в 1995 году. И где же, вы думаете, я умудрилась сойти с проторенной дорожки? Прямо там, где училась писать и считать!

В моем классе располагалось школьное хранилище учебных пособий. В углу помещения была железная дверь, за которой скрывалась маленькая комнатка, заставленная деревянными стеллажами. Здесь стояли скелеты, валялись гербарии, макеты человеческих органов, модели атома, карты, наглядные пособия и много-много-много книг.

Это были не бесплатные учебники, которые выдавали детям, — те хранились в библиотеке, — а старые и списанные. Особенно много там лежало советских книг для первых-четвертых классов.

Хранилище на замке скорее бывало, чем было, мы в него нередко залезали, а за старыми книгами вообще никто не следил. Очень легко было засунуть парочку в рюкзак, оттащить домой, там прочитать, а потом — вернуть обратно.

А поскольку я читала (и читаю) все, что не приколочено, все эти книги по очереди побывали у меня дома еще до того, как я окончила первый класс. Чем они меня привлекали? Во-первых, взяв одну хрестоматию, можно было занять себя надолго. Во-вторых, кое-каких из этих книг в нашей школьной библиотеке вообще не водилось. В-третьих, эти яркие, красиво проиллюстрированные сборники приятно было даже просто разглядывать.

Но что за произведения в них были напечатаны! Сказки про дедушку Ленина, революционные песни и стихи, обязательный «Мальчиш-кибальчиш» и прочие истории о прекрасном коммунизме и пионерах-героях. Каждое произведение из иностранной литературы дополнялось кратким предисловием о том, почему этот автор — друг нашей прекрасной страны Советов и великий гуманист.

Я очень быстро поверила в социалистическую утопию, горячо поддерживала идеи свободы, равенства и братства и гордилась тем, что живу в Советском Союзе. Потом мне объяснили, что я все-таки немного не в нем. Было очень обидно.

Интересное по теме

Факт или мнение? Как научить ребенка обращаться с информацией и использовать критическое мышление

Это есть наш последний и решительный бой

Тем не менее идея стать пионеркой захватила меня: я запоем читала книжки про Ленина, учила «Интернационал», «Орленка» и советские военные песни, а также горячо восхищалась пионерами-героями.

В 1996 году накануне выборов президента я агитировала родителей голосовать за Зюганова, чтобы тот построил коммунизм и вернул СССР.

Я никак не могла понять, почему в ответ на мои призывы у мамы дергается глазик, а папа ругается матом.

Они тоже не могли понять, как мне объяснить, что я ошибаюсь, считая, что в СССР все было так уж чудесно. Для разговора о репрессиях, революции, коллективизации и цензуре я еще не доросла, так что они, до поры до времени, не делали ничего и просто офигевали.

Лагерь офигевающих был исчезающе мал: в разучивании советских песен участвовали почти все мои старшие родственники. Тети, дяди и бабушка с маминой стороны слушали «Песню о Щорсе» в моем исполнении и приговаривали: «Прямо настоящая пионерочка!»

Мне регулярно рассказывали о том, как отлично жилось при Советах: про счастливое детство, про бесплатное жилье, про высокую покупательную способность денег, про поездки на курорты.

И только бабушка с папиной стороны — она была из раскулаченных — нервно качала ногой и говорила: «Пишут-то и помнят только о хорошем, а жизнь была тяжелая. Один Сталин, ирод, сколько людей загубил!» Я не знала, кто такой Сталин и кто такой Ирод, так что просто до поры до времени недоумевала и отмахивалась от этой информации.

Весь мир насилья мы разрушим

Почему пропаганда государства, которого уже даже не существовало на карте мира, дотянулась до меня и смогла так увлечь?

Даже сейчас вокруг нас тьма осколков советского прошлого, а в 1996 году руины исчезнувшей цивилизации еще можно было принять за обитаемые строения. В каждой семье на большей части посуды и предметов быта стояла цена в копейках. В библиотеках в разделе «Чтение для самых маленьких» треть книжек была о дедушке Ленине, треть — о пионерах, треть — о животных.

Все вокруг пели песни своей молодости, говорили о своем пионерском опыте, а советским феном, который прожаривал уши до хрустящей корочки, мы с мамой пользовались аж до моих пятнадцати лет.

Даже те, кто не считал СССР землей обетованной, транслировали много позитивной информации о жизни в нем.

Папа, например, любил врываться в комнату и будить нас с братом строчками из старых песен и сказок, где фигурировало слово: «Вставай».

«Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!» — и мы с братом выползали из-под одеял поеживаясь от холода. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» — и в меня прилетала подушка. «Я сегодня до зари встану, по широкому пройду полю», — и мы, зевая, плелись к умывальнику.

Но особенно мне нравилось, когда папа цитировал «Сказку о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твердом слове». «Эй, вставайте! — кричал он. — И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету». А я в ответ вопила: «Эй, вставайте, кто еще остался! Только бы нам ночь простоять да день продержаться». Младший брат вздыхал и пытался скрыться от этого дурдома под подушкой, но его все равно извлекали на свет божий.

А на уроках музыки мы учили старые пионерские песни: «Кружится чайка в медленном танце», «Если с другом вышел в путь», и тому подобное.

То есть сама среда способствовала тому, что я верила в прекрасное коммунистическое будущее мира, где все будут равны, станут жить в покое и достатке, а на 120 рублей отцовской зарплаты можно будет покупать много-много мяса, фруктов и конфет.

Интересное по теме

«Школа становится территорией подавления»: главное из интервью Тамары Эйдельман

Кроме того, я была маленькой. До подросткового бунта, когда считаешь себя не такой, как все, и стремишься выделиться, оставалось еще много лет. А в начальных классах хочется совсем другого: быть принятой в компанию, делать что-то хорошее вместе с другими, жить легкой и беззаботной жизнью, посвящая себя понятным и красивым идеалам.

Знаете, чего я желала в те годы? Собирать макулатуру. Помогать старушкам. Облагораживать общественные пространства. Поехать когда-нибудь в «Артек». Петь песни у костра под гитару. Носить красный галстук и даже школьную форму. Стать частью большого — всесоюзного! — коллектива. Ощутить общность с другими и испытать чувство защищенности. Судя по рассказам взрослых и книгам в библиотеке, все это могла предоставить мне пионерия.

Бабушка Пропаганда и дети

Дети очень быстро усваивают информацию, потому что в значительной степени многое принимают на веру. Им сказали, что дважды два четыре, «жи и ши пиши через и», а дедушка Ленин хороший был вождь — они приняли это к сведению и отправились изучать мир дальше.

Детям транслируют, что нужно быть честными и добрыми. Они стараются и считают, что большинство взрослых вокруг них — тоже достойные люди. И когда ребенку начинают рассказывать, что кто-то за все хорошее, против всего плохого — он охотно верит. Он стремится присоединиться к команде героев — настоящей, не мультяшной. Пропаганда предлагает очень простую, манящую, черно-белую концепцию мира: есть хорошие и есть плохие, будь на стороне правды — и будешь в выигрыше. Более того, ты будешь героем!

Мало кто так стремится к великим подвигам, как среднестатистический первоклассник. За осторожными попытками взрослых переубедить его, ребенок видит не более чем трусость.

Пропаганду нередко сравнивают с шорами для лошадей. Шоры позволяют «отсечь» лишнее, убрать это из поля зрения нервной кобылки и — вуаля! — лошадь больше не беспокоится, не отвлекается от своих обязанностей и смирно идет в упряжке. И люди, чью картину мира упростили с помощью пропаганды, ведут себя точно так же.

Пропагандисты делают то, что должен вообще-то делать мозг: превращают набор противоречивых фактов во вполне выносимую действительность. Только мозг, в идеале, эти факты обдумывает, обрабатывает, находит общие знаменатели и отличия — и на выходе мы получаем сложную динамическую модель мира. А пропагандисты часть фактов отметают, другую толкуют в свою пользу, третью принимают лишь частично — и на выходе мы получаем очень простую (хотя иногда довольно неприятно выглядящую) действительность.

Интересное по теме

«Думай своей головой!»: почему дети поддаются влиянию и позволяют другим собой командовать?

Даже самая сложная теория заговора проще, чем настоящая жизнь — неуправляемая, непредсказуемая, внезапная, противоречивая, формирующаяся из миллиардов факторов никак от нас не зависящих и из тысяч — зависящих. Конечно хочется чего-то полегче, чтобы хотя бы представлять, куда катится этот мир и как в нем себя вести.

Очень плохо, что взрослые люди позволяют кому-то рефлексировать за себя. Мышление — это не тот процесс, который следует отдавать на аутсорс. Но это взрослые, которые могут выбирать: думать им самим или принимать готовенькую картину мира (просто добавь воды!).

Но дети-то, дети, откуда должны взять привычку к критическому мышлению?! Пропаганда так легко завладевает умом ребенка, потому что — давайте честно — критическое мышление у младшеклассников просто не приветствуется. Критически мыслящий школьник — головная боль учителей и родителей. Это тысячи вопросов: «Почему так, а не иначе?» Миллионы утверждений в духе: «А я думаю по-другому!» Да кому ж это надо?

Уже в старших классах, когда я приобрела наконец суперспособность обдумывать услышанное, а не тупо его запоминать, этот навык пришелся по нраву только моей учительнице истории. «По крайней мере, Аня в сознании, — говорила она, если я с ней спорила. — Остальным бы тоже не мешало проснуться и высказать свою точку зрения». Большинство же ее коллег втайне, а то и явно, считали меня Ламбертом.

Так победим (или нет)

Чтобы разрушить злые чары пропаганды, родитель должен сделать сразу несколько сложных, в первую очередь для себя, вещей. Он должен посягнуть на представления ребенка о безопасности мира и честности людей. Подвергнуть сомнению авторитет взрослых. Предложить альтернативные источники информации. Научить ими пользоваться. Раскрыть замалчиваемые пропагандой факты — а они часто бывают печальными, болезненными, а то и кровавыми (и почти всегда — совершенно неподходящими для детей).

Интересное по теме

7 книг, которые помогут детям развить критическое мышление

Именно поэтому мои родители и не пытались меня переубедить класса до пятого. А потом мама осторожно начала рассказывать мне про плановую экономику, репрессии и железный занавес. Затем я пошла расспрашивать о детстве бабушку. Та отвечала неохотно (но отвечала).

«Отца раскулачили и отправили в лагерь, а нас с мамой и сестрами выслали в Сибирь, — говорила она. — Пока ехали, младшая сестра подхватила воспаление легких, и мама тоже заболела — обе чуть не умерли. Когда приехали, вырыли тут, на окраине, землянку, в ней и жили первое время. До войны все было неплохо, я в школу ходила, а в 1941 году пришлось ее бросить. Трудности с продуктами, и зимней обуви не было. Я первое время обматывала ноги старыми шалями и все равно ходила — я же хорошо училась. А потом и шалюшки истерлись. В пятнадцать пошла работать — грузила уголь. Вот у меня медаль за это труженицы тыла».

Бабушка оставила школу как раз в пятом классе. Она помнила очень много стихов, часто и с явным удовольствием читала наизусть Некрасова, Лермонтова и Пушкина. Видно было: ей жалко, что она так мало училась.

Когда я узнала обо всем этом, коммунисткой мне больше быть не хотелось. Все мое желание стать пионеркой прошло, как сон златой.

Впрочем, «Песня о Щорсе» мне все-таки пригодилась спустя почти двадцать лет: она отличная колыбельная, отвечаю.

Но я думаю о том, как легко и просто пропаганда захватила мой разум. Я думаю: а что чувствовали мои родители, когда их дочь хотела назад в СССР, из которого они только-только выбрались? Я думаю: а что почувствую я, если дочь принесет из школы идеи, вызывающие у меня глубочайшее отвращение? Как я буду ее переубеждать и буду ли, если факты, с помощью которых это предстоит делать, будут слишком жестоки? Не опасно ли это — говорить ей прямо противоположное тому, что внушают в школе? Не будет ли она чувствовать себя одинокой из-за своей позиции? А что, если мне придется просить ее скрывать свою точку зрения, чтобы не подвергать нас опасности? А если я не буду противостоять влиянию школы, не обрушит ли это наши отношения?

Ведь то, что я окунулась в коммунизм с головой и легко из него вынырнула, на самом деле ни о чем не говорит. Я оглядываюсь и вижу вокруг множество людей моего возраста, которые пережили похожее и не вынырнули.

И все, на что я надеюсь — это на то, что мне удастся стать для дочери тем взрослым, чье мнение в критический момент будет для нее важным. Стать не той, с кем нельзя спорить, но той, на чью экспертность можно будет положиться. Я горячо надеюсь, что мои способности к объяснению сложного перевесят способности ее классного руководителя или завуча по воспитательной работе.

Впрочем, резервный план самоуничтожиться в процессе попытки учить дочь дома, все еще в силе.

Понравился материал?

Поддержите редакцию!