«Я понимаю, что сидение с внуками — это не то, о чем мечтала моя мама. И сейчас она недовольна»

Это письмо написала в редакцию наша читательница, мама двоих детей. Около двух с половиной лет с внуками плотно сидит бабушка, которая для помощи дочери переехала сначала из Пензы в Самару, а затем — из Самары в Москву.

При этом в семье сохраняются неразрешенный конфликт и глубокие обиды членов семьи друг на друга — они тянутся с тех времен, когда мама сама была ребенком. Женщинам сложно жить с этими чувствами, но, кажется, именно они удерживают их в таких непростых отношениях.

Первого ребенка — дочку — я тащила сама, точнее — мы с мужем. Моя мама изредка, примерно раз в полгода, приезжала повидаться, или я созванивались с ней в вайбере. Находясь в декрете, я нашла высокооплачиваемую работу, и мы переехали в Москву. Муж взял отпуск по уходу за ребенком и был в нем до ее трех лет.

Потом я забеременела вторым ребенком. Рожать решили вернуться в Самару — там привычнее и своя квартира. Я поняла, что без помощи не вывезу, и обратилась к маме, которая тогда жила в 400 километрах от нас, в Пензе.

Мама, врач и преподаватель, будучи пенсионеркой, продолжала работать. У нее была небольшая ставка в медучреждении, также она изредка читала лекции в вузе. Получала она в общей сложности около 40 тысяч. Отчим получал пенсию военного.

Когда я поняла, что буду возвращаться в Самару, я начала готовить маму — была серия телефонных разговоров, я выясняла, какие у нее планы и перспективы. Однажды я сказала, что мне потребуется помощь, и спросила, как она смотрит на то, чтобы помочь мне со старшей дочерью, пока я буду занята младшим. Обещала ей материальную поддержку. В итоге она согласилась.

Интересное по теме

Дедушка потребовал плату за то, чтобы сидеть с внуком. В интернете его поддержали

Мама с отчимом переехали к нам в Самару. Мы с новорожденным малышом жили в квартире мужа, дочь — с бабушкой и дедушкой, на расстоянии пары кварталов от нас, в моей квартире. Раз в один-два дня я прибегала к ним погулять с дочкой, принести вкусняшки, порадовать их. Иногда мы забирали ребенка на выходные или праздники. За коммуналку в своей и их квартире платила я, также я покупала львиную долю продуктов и бытовой химии.

Я продолжала работать удаленно, но месяцев через семь после рождения сына работодатель сказал мне снова выходить в офис. Я предложила родителям вместе переехать в Москву, объяснила, что в Самаре вряд ли смогу найти такую же высокооплачиваемую работу. Кроме того, у нас и у отчима есть родня в Подмосковье. В общем, они согласились.

Мы продали квартиры в Самаре, я взяла ипотеку для родителей (убитый бабушатник пришлось расчищать до перекрытий и за полгода делать ремонт), еще одну мы взяли для нашей семьи.

Сейчас мама присматривает за внуками в будни до вечера и одну субботу в месяц. Я оплачиваю все расходы за обе квартиры, каждую неделю перевожу ей пять–восемь тысяч просто так, покупаю лекарства. Все, что касается питания детей, одежды и игрушек, — на мне.

Я понимала и понимаю, что сидение с внуками — это не то, о чем мечтала моя мама. Она в свое время и мной не особо занималась. Когда мне исполнилось полтора года, бабушка вышла на пенсию и села со мной, а мама стала работать. Бабушка сидела со мной до 13 лет. Потом я училась в школе-пансионе, где оставалась большую часть недели. Это пришлось на середину девяностых, иногда мы жили только на бабушкину пенсию. Я была прекрасным ребенком — вроде я есть, а вроде меня и нет. В общем, устать с воспитанием детей моя мама не успела.

Но сейчас она недовольна. Как я это понимаю? Когда прихожу с работы, меня уже ждут в низком старте, чтобы уехать к себе или чтобы мы забрали детей (они иногда сидят с детьми у нас, иногда мы привозим детей к ним). Или могут спросить: «Как дела на воле?» Иногда мама говорит, что все бросила для меня, два с половиной года только и делает, что занимается воспитанием внуков. Но бабушке не нужно убираться в квартире или готовить — все это делаем мы сами, им нужно только приехать, побыть с детьми.

Когда я вывожу маму на прямой разговор, заявляю, что буду искать няню, отдам детей в сад, она отвечает: «Да зачем эта няня, зачем сад? Сейчас все будут болеть. А сколько новостей про то, что в садике дети потравились». Когда я говорю: «Если хочешь — возвращайся в Самару», — она отвечает: «Ты меня выбрасываешь, я тебе не нужна; когда была нужна — позвала, а теперь хочешь выбросить».

Она считает, что много ради нас оставила, но иногда она выезжает провести лекцию или записывает видео для вуза, поддерживает контакты с коллегами. Я не считаю, что она прям «все бросила» ради нас.

Мне обидно, что за меньшее с ее стороны моя бабушка делала для нее больше по сравнению с нашей ситуацией (по срокам и по тратам, без упреков и косых взглядов). И мама не мучилась и не мучается от чувства вины. Обидно, что у мамы было 13 лет свободного времени без меня, а я продолжаю разрываться.

У нас с мамой огромный нерешенный конфликт и обиды, но я так и не могу с ней поговорить об этом. Она избегает разговора.

Когда я слышу пассивную агрессию с ее стороны, я задумываюсь про садик для обоих детей, но меня останавливает момент болезней — больничный надо будет брать либо мне, либо мужу, все будут болеть. С пассивной агрессией сложно, но мне было бы комфортнее, чтобы все оставалось, как есть. Няню я не рассматриваю — не очень люблю, когда у меня дома чужие люди.