Почему твоя мама такая? Отрывок из семейной драмы «Да — тогда и сейчас»

В книге идет речь о мальчике, чья мама живет с биполярным расстройством.

В издательстве «Синдбад» вышла семейная драма Мэри Бет Кин «Да — тогда и сейчас». Как говорят в издательстве, в ней «раскрывается тема табуированности психических заболеваний, зависимости, потери ребенка — и преодоления всех этих проблем».

Мама главного героя — Питера — страдает от биполярного расстройства, но ее муж упорно закрывает на это глаза в надежде, что все само рассосется. Мальчик как может ухаживает за мамой и любит ее, несмотря ни на что. Но потом происходит трагедия, которая окончательно ломает жизнь их семьи — и переворачивает с ног на голову жизнь соседской.

С разрешения «Синдбада» мы публикуем отрывок, в котором описывается эпизод из детства Питера и показывается, каково это — расти в доме с ментально нестабильным человеком.

Кейт давно заметила, что, когда речь заходит о родителях, Питер становится странно неразговорчивым. Только один раз, когда они сидели на валунах, — Кейт натянула на голову черные колготки, чтобы их чулки свисали до пояса, словно косы, — она осторожно намекнула, что его мама не такая, как другие.

Незадолго до того миссис Стенхоуп у них на глазах заехала во двор, припарковалась, вышла из машины и бросилась в дом, не глядя по сторонам, ни с кем не здороваясь. Мама Кейт полола клумбу. Мистер Мальдонадо красил свой почтовый ящик. Живший через два дома мистер О’Хара копал ямку для деревца. Он заранее пригласил соседских ребятишек помочь засыпать ямку землей, пока он будет устанавливать саженец.

— Почему твоя мама такая? — спросила Кейт.

Маленькие дворики тонули в тени деревьев. Сквозь их ветки поблескивало клонящееся к закату солнце, завел свою песню хор цикад, и Питер чувствовал, что скоро его загонят домой. А он так надеялся, что мистер О’Хара позовет его помогать с саженцем раньше, чем вернется мама.

— Такая — это какая? — спросил он, немного помолчав.

В ту пору они с Кейт учились во втором классе, их только что допустили к первому причастию. Питер развел ладони, словно в молитве, наклонился над высокой травой, что росла между валунами, — недостижимая для косилки, как ни бранился мистер Глисон, пытаясь ее туда протиснуть, — сложил ладони и поймал кузнечика. Прижал ему крылышки большими пальцами, поднес к лицу Кейт, чтобы та рассмотрела хорошенько, и ощутил на запястье ее теплое дыхание. Они пытались поймать кузнечика все лето, уже почти сдались, и вот теперь он наконец попался.

— Ну… такая. Ты же понимаешь.

Но только он не понимал. Да и Кейт толком не понимала. Так что оба не стали продолжать этот разговор.

С Сентрал-авеню автобус свернул на Вашингтон-стрит, потом на Джефферсон-стрит, потом на Мэдисон-стрит, а когда он протарахтел мимо берквудских сосен, Питер увидел свой дом.

— Будем играть в снежки, — сообщила Кейт, перегнувшись через него, чтобы посмотреть в окно. Многие ребята достали ланчбоксы и принялись жевать. Автобус наполнился запахом чипсов и фруктовой газировки. — Две команды. Двадцать минут на заготовку снарядов, и начинаем.

Автобус подскакивал на ухабах, школьников то подкидывало на сиденьях, то швыряло вбок. Перед глазами Питера мелькнули деревья, небо — и бордовое пятно. Мамина машина. Кейт тоже ее заметила.

— Слушай, но спросить-то можно? — предложила она. — Вдруг разрешит?

— Угу, — буркнул Питер.

Автобус остановился, и дети один за другим выскочили наружу.

— Может, и разрешит, — пробормотал Питер, надевая рюкзак.

Тучи, подсвеченные солнцем, зловеще мерцали. Кейт на мгновение остановилась, будто что-то забыла, и побежала к дому. Питер нашел маму в полутемной кухне. Она срезала желтые шкурки с куриных ножек, пачкая манжеты о сырое мясо.

— Ты ведь с этим справишься? — спросила она не оборачиваясь.

На часах было двадцать минут первого. До ужина оставалось не меньше шести часов. Обычно во время готовки мама собирала волосы на макушке, но сейчас они в беспорядке свисали вокруг лица. Питер поглядел на мамины опущенные плечи, пытаясь угадать, что у нее на уме. Снял с плеч рюкзак, расстегнул куртку.

Накануне за ужином мама не съела ни крошки, и папа все поглядывал на нее, пока тягомотно рассказывал, что было на работе. Потом он налил себе выпить, встряхнул стакан, погремев кубиками льда на дне.


Мама ежилась и прикрывала глаза, словно ей было больно на что-то смотреть. Но перед ней были только Питер и папа. Только Питер и папа, которые сидели за столом и разговаривали о том, как прошел день.


— Мама не очень хорошо себя чувствует, — заметил Брайан Стенхоуп, когда она отправилась на второй этаж — прилечь. Казалось, он и не заметил, что Энн встала из-за стола, но как только она ушла, налил себе еще, разрезал печеную картофелину и намазал ее маслом. — Она же целый день на ногах, понимаешь? Это тебе не в конторе сидеть.

Отец потянулся за солью.

— Ты ведь тоже целый день на ногах?

— Ну, не то чтобы целый, — возразил Брайан Стенхоуп. — И вообще, у женщин все по-другому. Им нужно… ну не знаю.

Питер подумал, не происходит ли с мамой то же, что с Рене Отлер, которую отпустили в уборную посреди урока. В автобусе Кейт отказалась это обсуждать, но, когда они встретились на валунах, объяснила, что, хотя с мальчишками о таком не говорят, накануне у Рене началось «сам знаешь что» прямо на игровой площадке, и медсестра показывала ей, что делать с прокладкой. У остальных девчонок, насколько Кейт было известно, «сам знаешь чего» пока не началось.

— У меня, наверное, у последней начнется, — констатировала она, натянула футболку на грудь и, глянув на нее, досадливо поморщилась — смотреть было особо не на что.

Когда Кейт произнесла слово «прокладка», Питера словно током ударило, щеки запылали. Кейт посмотрела на него с любопытством:

— Ты же знаешь, что такое месячные?

Интересное по теме

«Из меня полилась настоящая красная кровь, а не синяя жижа из рекламы»: колонка о менструации и дестигматизации

— Конечно, справлюсь. Вот так? — Питер поддел скользкую куриную шкурку.

На кухне стояла такая темень, что запросто можно было перепутать миски, одну со взбитыми яйцами и другую с горкой панировочных сухарей. Мама ушла в спальню, а Питер принялся за дело, стараясь двигаться в таком же темпе, что и она. Смазал противень маслом — он видел, как мама это делает, — и разложил на нем обвалянные в сухарях куриные ножки.

С улицы доносились голоса — ребята уже собирались. Питер вымыл руки и немного постоял, прислушиваясь к тиканью разогревающейся плиты. Мельком взглянув на улицу через стекло задней двери, он успел заметить красно-синюю куртку Ларри Макбрина, который сломя голову несся по лужайке за домом Глисонов. Там наверняка были и Мальдонадо, и обе сестры Кейт, и Диллсы, и близнецы Френкель, которые ходили в муниципальную школу. Все.

Надо найти этот корабль и показать маме, что он цел и невредим. Она была такой счастливой, когда вручала ему подарок. Вместе они изучили прилагавшийся к кораблику сертификат, и мама сказала, что они пойдут в библиотеку и возьмут книгу о Фрэнсисе Дрейке. Или о резьбе по дереву. Или о судостроении. Или три книги сразу.

Вечером, когда Питер хотел достать из холодильника пакет молока, она обняла его крепко-крепко, как раньше, когда ему было лет пять-шесть, и прошептала на ухо, что кораблик стоил шестьсот долларов, не считая семидесяти пяти долларов за доставку. А потом сделала испуганные глаза, как будто нечаянно проболталась, а вовсе не умирала весь день от желания рассказать ему это, и Питер понял, что папе говорить нельзя. Мама нашла корабль в каталоге, забытом кем-то в больничной палате, и решила, что у ее сына непременно должен быть такой. Она всегда знала, что родит сына, и любила представлять, как он играет с моделью корабля. Ее сделали в Лондоне, многозначительно продолжала мама с озорным блеском в глазах. Она прожила там целых два года, но это было очень давно. Там столько всего чудесного!

Чего ради она переехала в Нью-Йорк? Уже и не вспомнить. Из-за работы? Или кто-то вбил ей в голову, будто жизнь в Нью-Йорке лучше? Питер все это уже слышал. Когда мама бывала в разговорчивом настроении, она всегда возвращалась к этой теме.


И ему всякий раз делалось не по себе. Из маминых слов выходило, будто она совершила трагическую ошибку. Свернула на дороге жизни не туда и будет жалеть об этом до конца своих дней. Но ведь выбери она другой поворот, у нее не было бы Питера. А Питер был рад, что появился на свет. И маму он любил.


Она была самой красивой мамой на свете, особенно когда нарядится и вымоет голову. Но это все пустяки, сказала мама с мечтательной улыбкой. Хорошо, что тебе понравился корабль. Значит, ты умный мальчик и у тебя хороший вкус.

Утром в понедельник — это был единственный день недели, когда мама уезжала на работу раньше, чем уходил школьный автобус, — Питер вынес кораблик из дома, чтобы показать Кейт, и с тех пор его не видел.

Сначала кораблик было очень интересно рассматривать, но через несколько дней оказалось, что больше он ни на что не годится. На воде он держался, как мама и обещала, однако, когда Питер с Кейт запустили его во дворе, на корпусе остались длинные царапины. Питер снял перчатки и потер отметины пальцем, но они никуда не делись и были по-прежнему отлично видны на блестящем полированном дереве. Кейт хотела запустить кораблик снова, на этот раз со старой Барби на борту, но Питер не позволил — испугался, что корпус еще поцарапается. И решил спрятать модель до поры до времени. Вот только куда?

Когда мама уходила в спальню, в доме становилось очень тихо, но не как в библиотеке или еще в каком-нибудь уютном месте. Так тихо бывает, когда сапер нажимает на кнопку, задерживает дыхание и ждет — взорвется фугас или нет. В подобные минуты Питер отчетливо слышал стук собственного сердца и шорох крови, стремящейся по жилам.


Отец вел себя как ни в чем не бывало, как будто мама ушла на работу или в магазин. Он отказывался замечать, что она почти ничего не ест, что ее плечи поникли, а зубы потемнели от налета.


Даже если она не выходила из комнаты три, четыре, а то и пять дней, он спокойно ел хлопья по утрам и читал вслух заголовки из «Пост». Обнаружив, что пакет с молотым кофе опустел, он говорил Питеру: «У нас кончился кофе» — и делал пометку в списке покупок, что лежал у телефона, — как будто мама просто куда-то вышла.

Когда Питер был маленький и ходил в первый класс, родители о чем-то говорили по утрам в спальне, плотно закрыв дверь. «Смотри не пропусти автобус, приятель», — говорил отец, и Питер, в зимней куртке и с рюкзаком за спиной, сидел и смотрел на часы. Когда маленькая стрелка достигала восьми, а большая оказывалась между девятью и десятью, пора было выходить.

Где-то в третьем-четвертом классе Питер заметил, что разговаривать по утрам родители перестали. Прежде чем выйти из дома, отец бросал взгляд на лестницу. Иногда, попрощавшись с сыном, он оборачивался на пороге, словно вспомнив о чем-то. Питер вдруг понял, что отцу даже нравится, когда мама по нескольку дней пропадает в спальне. В эти дни он делался спокойнее, веселее. Приходил с работы, устраивался на диване и ставил стакан виски на кофейный столик.

Однажды вечером отец сообщил, что ему исполнилось тридцать шесть лет. Питер ужасно расстроился, что папу никто не поздравил, но тот, казалось, нисколько не переживал. Разрешил поужинать вафлями, включал баскетбол и не ложился до утра. Бубнеж телевизора в три часа ночи тревожил Питера не меньше, чем мамины странности, и он вскакивал с кровати — перепуганный, растерянный, словно не услышал будильник и опоздал на школьный автобус. Иногда Питер выбирался в коридор и караулил маму. Он знал — она выйдет. Будет долго пить в ванной холодную воду, припав к покрытому известковым налетом крану, а потом вернется в спальню.

«Мам!» — звал он, когда она выходила из ванной. Мама останавливалась и клала ладонь ему на лоб, нисколько не удивляясь тому, что ее сын сидит на полу в коридоре посреди ночи. Питер напоминал ей — за две недели, а то и за месяц, — что ему надо идти на день рождения, купить подарок, что в школе задали нарисовать генеалогическое древо и без нее никак не справиться. Говорил, что за весь день не съел ничего, кроме бутерброда с виноградным джемом, — чтобы хоть как-то зацепить ее внимание. Но мама только морщилась, как будто его слова причиняли ей боль, и спешила обратно в свое убежище.


Через несколько дней она выбиралась из спальни — и опять становилась лучшей мамой на свете. Она устала, ей надо было отдохнуть, рассуждал Питер, и теперь она отдохнула.


Бывало, он не видел ее неделями, а потом вдруг просыпался от запаха яичницы, бекона и блинчиков. Мама ласково желала ему доброго утра и смотрела, как он ест, выдыхая сигаретный дым в полуоткрытую заднюю дверь. Выглядела она умиротворенной. Безмятежной. Как человек, который прошел тяжелое испытание и начал новую жизнь.

Интересное по теме

«Страшное наступило, а я не готова»: отрывок из романа «Сердце» Малин Кивеля

Может, мама снова приболела, подумал Питер, засунул курицу в духовку и заглянул в кладовую в поисках гарнира. Банка стручковой фасоли. Маме должно понравиться. У нее, наверное, грипп. Надо подняться наверх и сказать, чтобы не волновалась — он справился. Принести ей тарелку прямо в спальню. Или пусть она сама спустится, если захочет. Питер доставал кастрюлю, когда услышал, как открывается дверь.

— Энн! — позвал отец, входя в кухню. — А, это ты.

— Уроки отменили.

— А где мама?

— Отдыхает, — ответил Питер. — Я как раз… Он встряхнул банку фасоли.

— Это подождет, приятель. Тут дел всего на пару минут — разогреешь, когда будем за стол садиться.

Питер вернул банку на место. Кастрюлю он оставил на плите.

— Можно я тогда пойду погуляю? Там ребята…

— Я их видел. Конечно, иди. Повеселись хорошенько.

— Курица…

— Я с ней разберусь.