«Когда она видит малышей, играющих в песочнице в сквере, ей странно думать, что детство ее детей уже стало воспоминанием и ощущается так далеко»: отрывки из прозы нобелевской лауреатки Анни Эрно

В России книги Эрно выходили в нескольких издательствах — в том числе в «Эксмо». Мы обратились к коллегам и попросили их подобрать для нас пару отрывков из ее книг — и они предложили нам опубликовать фрагменты произведений «Стыд» и «Годы».

В первом речь идет о социальном неравенстве, испытанном в детстве и породившем чувство стыда, которое затем трансформировалось в эскапизм в виде фантазий на тему прекрасной будущей жизни в достатке. Кажется, он может отозваться в сердцах многих читательниц и читателей, росших в суровые 90-е. А второй — о пути, который проходит женщина — не только как человек, но и как участница социальных изменений в обществе.

«Стыд»

Вечером, накануне возвращения домой, мы остановились в Туре и обедали в ресторане, который был весь в зеркалах и сверкал огнями, — ресторане для состоятельной и элегантной публики. Мы с отцом сидели в конце общего стола вместе с группой. Официанты обходили нас стороной, мы долго дожидались каждого блюда.

Рядом с нами, за отдельным столиком, сидели загорелая девочка 14–15 лет в платье с большим вырезом и немолодой мужчина, наверное, ее отец. Они беседовали и смеялись, свободно и непринужденно, не обращая ни на кого внимания. Девочка лакомилась густым молоком из стеклянного горшочка — только несколько лет спустя я узнаю, что это йогурт, в ту пору еще неизвестный в наших краях.

Напротив висело зеркало, и я увидела в нем себя — унылую, бледную, в очках, молча сидевшую рядом с отцом, который смотрит в пустоту. Я видела, какая пропасть отделяет меня от той девочки, но не знала, что нужно сделать, чтобы стать на нее похожей.

С несвойственной отцу злостью он начал бранить этот ресторан, где нам подали пюре из «кормовой» картошки — белое и безвкусное. Потом он будет еще несколько недель сердито поминать этот обед и картошку, которой «кормят свиней». Хотя на самом деле отцу хотелось сказать совсем иное: «Вот где наконец до меня дошло, почему нас так презирают эти официанты — ведь мы с тобой не шикарные клиенты, что заказывают себе блюда по меню».

После каждой из этих сценок, что запали мне тогда в душу, меня так и подмывает, по моему обыкновению, заключить: «в тот день я открыла» или «я заметила, что», но подобные слова предполагают четкое понимание пережитых ситуаций. А у меня связано с ними только чувство стыда, вытеснявшее все прочие чувства и мысли. Но от этого никуда не спрятаться — я испытала это тяжкое бремя уничижения. Это и есть последняя истина.

Только она и роднит девочку 52-го года с женщиной, которая пишет эти строки.

Кроме Бордо, Тура и Лиможа, я никогда не возвращалась в те места, где мы побывали во время путешествия. Ярче всего мне запомнилась сцена в ресторане Тура. Когда я писала книгу об отце, она все время стояла у меня перед глазами, безжалостно напоминая о существовании двух разных миров и нашей принадлежности к низшему из них.

Возможно, та роковая воскресная сцена только хронологически связана с путешествием, но можно ли утверждать, что она не повлияла на обостренное восприятие более поздней ресторанной сцены и что последовательность чисто случайна?

Вернувшись домой, я только и думала, что об этом путешествии. Я переносилась мыслями в гостиничные номера, в ресторан, на улицы солнечных городов.

Я узнала, что существует и другой мир — необозримый, где ослепительно светит солнце, а в комнатах умывальники с горячей водой, где девочки беседуют с отцами — совсем как в романах. Нам там не было места. И возразить мне было нечего.

Кажется, в то лето я и придумала игру в «идеальный день» — своеобразный обряд, которому я стала предаваться, начитавшись романов с продолжением и разных статеек в «Пти эко де ла мод» — из всех журналов, что мы покупали, в нем было больше всего рекламы.

Каждый раз эта игра повторялась. Я воображала себя юной девушкой, которая одна живет в огромном и прекрасном доме (другой вариант: одна снимает комнату в Париже). С помощью препаратов, которые на все лады воспевали в журнале, я лепила свое тело и внешность, красивые зубы (зубная паста «Жибс»), алые и чувственные губы (помада «Поцелуй»), стройный силуэт (эластичный пояс, размер Х) и т. д. Я наряжалась в платья и костюмы, рассылаемые по каталогу, а мебель в мой дом доставляли из «Галери Барбес». Я училась на курсах, которые, если верить рекламе Универсальной школы, открывали передо мной блистательные перспективы трудоустройства. Питалась я только продуктами, замечательные свойства которых восхваляла реклама: паштетами, маргарином «Астра». С огромным наслаждением я ваяла себя, питаясь только превозносимыми журналом продуктами. Я неторопливо следила за их «раскруткой» и, сопоставляя рекламные картинки, придумывала свой очередной «идеальный день». Просыпалась я, к примеру, в кровати фирмы «Левитан», на завтрак пила горячий шоколад «Банания», свою «роскошную шевелюру» укладывала с помощью геля «Витапуант», училась заочно на курсах, медсестер или социальных служащих и т. д.

Каждую неделю в нашем доме появлялся свежий номер журнала, полный новых рекламных объявлений, и стимулировал мою игру, которая, в отличие от воображаемых приключений, навеваемых чтением романов, была очень активной и возбуждающей — ведь свое будущее я строила с помощью реально существовавших вещей. Огорчало только, что никак не удавалось продумать свой «идеальный день» с самого утра до позднего вечера.

Интересное по теме

Стоп шейминг! Отрывок из книги «Чувство стыда. Как перестать бояться быть неправильно воспринятым»

«Годы»

Как вы в нашем возрасте представляли себе будущую жизнь? Чего ждали?

Ответ (медленно): Надо подумать… чтобы вернуться в шестнадцать лет, точно сказать… понадобится не меньше часа (голос вдруг становится пронзительней, нервозней). Вот вы живете в 1985 году, женщины сами решают, иметь ли детей, хотят — рожают вне брака, двадцать лет назад это было невозможно!

Наверняка в этой «коммуникативной ситуации» ее мучает неспособность передать без расхожих слов и штампов весь опыт, накопленный женщиной между шестнадцатью и сорока четырьмя годами. (Надо бы воскресить эти образы, замереть над фотографиями в предвыпускном классе, отыскать те песни и тетрадки, перечитать дневник.)

В этот момент жизни она в разводе, живет одна с двумя сыновьями, встречается с любовником. Купленный девять лет назад дом и всю обстановку пришлось продать: это ее оставило удивительно равнодушной. Ее жизнь — материальный вакуум и свобода. Словно замужество было лишь вставным эпизодом, она снова возвращается в юность, возобновляя ее с того же места, испытывая то же нетерпение, так же задыхаясь и летя на свидания на каблуках, опять вслушиваясь в песни про любовь. Те же желания, но без стеснения удовлетворять их полностью, с возможностью сказать себе просто: хочу трахаться. И теперь «сексуальная революция» свершается при мощном согласии тела — возвращение давних уже ценностей до 68-го года — с четким сознанием хрупкой роскоши теперешнего возраста. Она боится стареть, боится, что пропадет запах крови. Совсем недавно ей сообщили письмом из администрации, что должность сохраняется за ней до 2000 года, и это ввело ее в ступор. До сих пор эта дата казалась ей нереальной.

Она не думает постоянно о собственных детях, как не думала о родителях, когда была девочкой или подростком, — они часть ее. Перестав быть супругой, она стала иной матерью, это скорее гибрид сестры, подруги, вожатой, организатора повседневной жизни, упростившейся после развода: каждый ест когда хочет, держа поднос на коленях и сидя перед телевизором. Часто она с удивлением смотрит на них. Значит, ожидание, когда они вырастут, кашки, первый раз в первый класс, потом средняя школа — и в результате получаются вот эти высокие парни, про которых она, видимо, мало что знает. Без них она не могла бы сориентироваться во времени.

Когда она видит малышей, играющих в песочнице в сквере, ей странно думать, что детство ее детей уже стало воспоминанием и ощущается так далеко.

Важные моменты ее теперешнего существования — это встречи с любовником, днем, в номере отеля на улице Даниэль-Казанова, и походы к матери, которая находится в больнице в долгосрочном стационаре. И то и другое настолько связано, что иногда кажется, что речь идет об одном человеке. Словно коснуться ничего не помнящей матери, погладить ее по щеке или волосам — жесты той же природы, что и эротические ласки любовника.

После секса она дремлет, вжавшись в его крупное тело, а за окном смутно шуршат машины, напоминая о других разах, когда она вот так же лежала днем на кровати: воскресными днями в Ивето, когда она девочкой читала, приткнувшись к материнской спине; или будучи няней в Англии, кутаясь в одеяло возле электрообогревателя; или в отеле «Мэзоннав» в Памплоне.

Каждый раз нужно было выныривать из сладкого оцепенения, вставать, делать уроки, идти на улицу, работать, существовать в социуме. В такие минуты она думает, что ее жизнь можно изобразить в виде двух пересекающихся осей, одна — горизонтальная со всем, что с ней происходило, что она видела, слышала в каждый момент жизни, а другая вертикальная, на ней всего только пара картинок из цепочки, ныряющей в темноту.

Во вновь обретенном одиночестве она находит мысли и ощущения, которые заслоняет жизнь вдвоем, и ей приходит идея написать «что то вроде истории женской судьбы», с 1940-го до 1985 года, типа «Жизни» Мопассана, чтобы отразить ход времени в себе и вне себя, в Большой истории, — некий «тотальный роман», который закончился бы освобождением от людей и вещей, родителей, мужа; дети уходят из дома, мебель распродается. Ей страшно запутаться в массе предметов реального мира, который непременно надо ухватить. И как организовать накопленную память о событиях, происшествиях, о тысячах дней, которые привели ее ко дню сегодняшнему.

Что почитать с детьми?

новинки, рецензии, подборки