«Любить истязателя — это все равно, что продолжать быть его жертвой. А я больше не жертва»

Я всегда мечтала, чтобы отца у меня не было. Даже сейчас пишу и чувствую флер легкого желания пройти свое детство без него.

С отцом у меня ассоциации только побоев и унижения. Тут следует отметить, что по всем меркам советского и постсоветского пространства мы были успешной семьей. У папы бизнес, мама — домохозяйка и счастливая мать двух ангелочков (у меня есть родной брат), раз в год на курорты, смена машин и прочие внешние атрибуты успешности. При этом внутри семьи была тирания.

Родители всегда запрещали «выносить сор из избы». А выносить было что. Мама всегда отчитывала меня, когда узнавала, что я пожаловалась подругам на очередную порцию тумаков от отца или брата. При этом тумаки я могла получить просто так. Шла ссутулившись — тумак, принесла тройку — тумак, не хочу доедать — тумак, вовремя не села за урок — бубумс по голове. Наказания были хаотичны: я не знала, прилетит ли мне и если да, то за что. Бывали недели затишья, а бывали недели постоянного унижения.

Помню, мы ехали по трассе. Мне было лет шесть, и я сильно хотела писать. Папа меня колошматил за то, что я ною и мешаю ему рулить. Я немного описалась. Мама прятала мои трусы и штаны, чтобы папа не увидел.

Постродовая депрессия у меня случилась именно из-за детских флэшбеков. Я рьяно не хотела передавать свой опыт дочке, а по-другому не знала, как поступать. Первые полтора года материнства психика была в упадке. Мне понадобилось три года терапии, чтобы понять, что моей вины в родительской жестокости не было.

Когда я это наконец-то осознала, то смогла рассказать о пережитом насилии подругам, с которыми дружим давно, они хорошо знакомы с моими родителями. Они сначала в это не поверили. У них в голове не помещалось, что при внешней идеальности за закрытыми дверьми было так, как было. Я же все это время страдала из-за того, что «надо любить и принимать своего отца и родителей такими, какие они есть».

Следующие три года своей терапии я посвятила тому, чтобы принять и полюбить своего отца. Ну, вот такой он кривой и косой, что поделать. Тем не менее это мой отец и надо его любить.

Точку в моих переживаниях поставил сам папа, когда ударил моего младшего сына полотенцем за то, что тот ныл. Хотя я была в одном помещении с ними и шла аккурат к сыну успокоить его. Сыну два года было на тот момент, и с папой он редко виделся.

Потом муж разговаривал с родителями, объясняя, кто несет ответственность за детей. Папа остался при своем мнении: детей «надо ставить на место» любыми способами. Я же поняла, что не обязана любить и прощать человека только потому, что он является отцом и его данные стоят в графе «папа».

Благодаря терапии последних лет появилась благодарность за некоторые плюшки детства и благодарность себе, что из-за насилия развилось огромное чувство эмпатии, которое я превратила в свою профессию.

Любить истязателя — это все равно, что продолжать быть его жертвой. А я больше не жертва и не ребенок.