Сто лет назад, в период с 1918 по 1924 года Россию покинули от миллиона до полутора миллионов человек. Они бежали от новой власти в неизвестность, оставляя дома и старую, упорядоченную жизнь.
Потом репрессии, Великая Отечественная война и вынужденная эвакуация миллионов и миллионов людей. Тысячи семей оказались разлучены, и единственным звеном их соединяющим были письма.
О чем были письма людей, которым пришлось покинуть дом? Чем они жили? О чем мечтали? Проникнуться историями людей того времени можно через сохранившуюся переписку известных личностей. Потому что какими бы разными людьми ни была исписана бумага, внутри конверта всегда одно — признания в любви, тревога за близких, быт и все то, о чем не довелось сказать глаза в глаза.
Вот три истории людей с очень разными судьбами. Объединяют их произведения, которые мы знаем до сих пор, — и нужда покинуть дом.
Владимир Набоков становился эмигрантом много раз. Сначала его родители вместе с детьми бегут от революции, затем сам Набоков с женой бежит от нацистов. Путь его скитаний длиной в пятнадцать лет выглядит так: из Петербурга в Крым, оттуда в Грецию, затем Лондон, Берлин, потом во Францию и наконец в США.
Вроде бы просто перечисление стран, но попробуйте вдуматься, что в каждой из них пришлось устраивать жизнь с нуля, и в каждом месте оставлять друзей, вещи, дома, оставлять часть себя.
В Берлине Владимир знакомится с будущей женой Верой, которой следующие пятьдесят лет (!!!) будет писать письма.
Они переписывались, когда разлучались, сначала из-за переездов, потом, когда писатель уезжал в командировки.
Каждое письмо Владимир начинает с ласкового обращения, а еще использует умилительные уменьшительно-ласкательные преобразования слов:
«Мой нежный зверь, моя любовь, мой зелененький, с каждым новым бесписьменным днем мне становится все грустнее, поэтому я тебе вчера не написал и теперь очень жалею, прочитав о лебеди и утятах, моя прелестная, моя красавица. Ты всегда, всегда для меня тиргартенская, каштановая, розовая. Я люблю тебя. Тут водятся клопики и тараканы. Только потушил вчера — чувствую на щеке шмыглявое присутствие, усатенькое прикосновенье. Зажег. Тараканша».
Вера приказала мужу всегда отчитываться о том, что он ел, и Владимир неукоснительно следовал приказу:
«Обедал: битки с фаршированными томатами и отличное черничное варенье»
или
«Комарик, получил утром твое письмецо. Что же это в самом деле? Комарик, приободрись… К обеду была унылая рыба и черешни (о супах я давно перестал писать: не различаю их). Вообще говоря, дают много, постоянно спрашивают, сыт ли я. Я совершенно сыт…»
И порой интересным способом укорял жену за то, что она ему мало пишет:
«Му love, нынче — тридцатый письмыш! Больше шестидесяти страниц! Почти роман! Если бы мы издали книжечку — сборник твоих и моих писем, — то в ней было бы не больше 20 процентов твоего труда, my love… Советую тебе наверстать — еще есть время… Я сегодня невыразимо тебя люблю».
Книжечку, к слову, издали в 2017 под названием «Письма Вере» — писатель как в воду глядел. Правда, писем Веры в ней нет, супруга писателя захотела оставить их только себе, а вот письма мужа считала должными принадлежать обществу.
В 1934 году, когда они еще жили в Берлине, родился единственный их сын Дмитрий. Некоторые письма пишутся жене, но для сына:
«Интересно, поймет ли Митенька соль рисунка, который я для него сделал. Объясни ему сперва, что конькобежцы рисуют 8 и что римляне ходили в таких „халатах“».
В 1977 году постаревший Владимир Набоков в горах охотился за бабочками (это было его давнее хобби), поскользнулся и полетел по склону. Переломов не было, но писателю понадобилась операция. Это послужило началом долгой болезни и последовавшей за ней смерти.
Последнее письмо Владимира Набокова жене было коротким, но от этого еще более душераздирающим:
«Теперь жду тебя. Немножко жалко в каком-то смысле, что кончается эта переписка, обнимаю и обожаю… В.».
Мерч
Рассылка
Семья Бориса Пастернака тоже была вынуждена уехать после революции 1917 года. Родители и сестры обосновались в Берлине, а с приходом к власти нацистов, переехали в Лондон.
Будущий нобелевский лауреат Борис Пастернак остался в Москве, где дважды женился и встретил войну.
На даче в Переделкине он развел неплохой огород и вырыл неподалеку в лесу окоп, где пережидал воздушную тревогу.
В Москву он приезжал по делам и ради дежурств на крыше дома писателей в Лаврушинском.
Обе его жены, и вторая, Зинаида Нейгауз, и первая — Евгения Пастернак, уезжают с детьми в эвакуацию. Борис пишет письма обеим.
7.09.1941
«Когда вы уехали, в Лаврушинском воздушною волной высадило окна во всем доме. У меня с тех пор в квартире пыль и гуляет ветер, как на улице. Через несколько ночей, как раз в мое дежурство на крыше, в дом попали две фугаски одною разрушило пять квартир в Оваловском проезде, а другой четверть смежного кирпичного дома. У меня долго было очень плохо с заработком, и только теперь обещает поправиться».
Письма Бориса в то время пропитаны страхом отсутствия будущего:
«Я тебе пишу под разыгравшийся и постепенно смолкающий грохот зениток. Елена убежала в наш лесной блиндаж. Можешь себе представить, какая там грязь и холод. Десять часов вечера, снаружи тьма хоть глаз выколи, и можно передвигаться только при свете разрывающихся снарядов».
«Изобразить сложность моей жизни немыслимо. К сумме ежедневных неисполнимостей каждый день прибавляется что-нибудь новое».
9 сентября в Москву приходит весть и самоубийстве Марины Цветаевой. За месяц до этого Пастернак провожал ее на поезд в эвакуацию, из которой она не вернулась. В письмах Евгении Пастернак об этом всего одна строчка:
«В Елабуге повесилась Марина Цветаева, подумай, до чего довели человека».
Тут стоит сказать, что отношения Цветаевой и Пастернака были долгими, с романтической подоплекой, а их переписка заслуживает отдельного материала. В письмах другу он сокрушался и винил в смерти Марины себя.
Интересно, что несмотря на новый брак с Зинаидой Нейгауз, войну, отсутствие постоянного заработка, Борис продолжает попытки содержать первую жену и стремится участвовать в судьбе сына.
8.10.41
«Дорогой Женек, горячо поздравлю тебя а) с давно минувшим 18-м днем твоего рождения; б) с поступленьем в университет (как я рад, что свое движенье к созидательному поприщу ты начинаешь математиком!); в) с избавлением от насекомордной малярии, название которой я у мамы в открытке не мог разобрать. Я слыхал, ты также подвизаешься в театре. Занимайся основательнее науками, друг мой! При твоих способностях и ораторской склонности к легкости и поверхностности у тебя все данные кончить бездельником и недоучкой. От души желаю усидчивости. Можешь жениться, если хочешь, но работай, работай».
Союз писателей эвакуируют из Москвы, и Борис воссоединяется со второй женой. Письма в Ташкент первой жене идут больше месяца, переписка продолжается, но становится более натянутой. В голосах бывших супругов отчаянье и боль от происходящей в стране тьмы.
22.08.1942
«Мне все труднее становится тебе писать, теряется какая‑то связь, уверенность в понимании меж строк, для меня написать письмо это настоящий труд.
Крепко тебя целую. Пиши, пожалуйста. Последнее твое письмо очень грустное, вероятно, ты не работаешь. Была одна неделя, когда работа над портретом меня так захватила, что я обо всем забыла и была вполне счастлива. Только бы Женек подольше был со мною. Еще раз крепко тебя и Леничку целую».
В 1943 году Борис Пастернак с семьей возвращается в Москву. Город встречает их разоренной квартирой и уничтоженной мебелью на даче в Переделкине. Поэта ждет смерть сына второй жены, развод, Нобелевская премия, от которой придется отказаться и долгие гонения.
В ноябре 1933 года Осип Мандельштам написал эпиграмму, в которой высказал правду о кремлевской власти.
«Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца…»
За эти строки поэта арестовали в мае 1934-го и приговорили к трем годам ссылки. Жена поэта Надежда Яковлевна отправилась отбывать ссылку с мужем.
В 1937 году они возвращаются в Москву, но через год Осипа Эмильевича снова арестовывают и отправляют по этапу на Дальний восток. Оказалось, что это был последний путь поэта — не доехав до конечного пункта, он умирает от тифа.
Надежда Яковлевна пишет письмо мужу, которое он никогда не прочитает:
«Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство…
…Осюша — наша детская с тобой жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?…
…Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка — тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь…
Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо…
…Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я — дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, — я плачу, я плачу, я плачу. Это я — Надя. Где ты? Прощай»
Ликбез
«Пусть будет стыдно тому, кто смотрит!» и другие советы читательницам НЭН от старших родственников
Мнения
Учебник по латыни и настольная ролевая игра: как не терять себя и семью в эмиграции
Новости
Продавщица приняла роды на парковке в Австралии
Новости
«Вы потерпели неудачу как родители». В США отца и мать школьного стрелка приговорили к реальным срокам
