«Она сказала, что заставит языком вылизывать весь пол»: 6 травматичных историй из школы и сада

«Никакой мамы тут нет»

В сад меня отдали в очень раннем возрасте — как, наверное, и большинство детей в позднем Советском Союзе, так что с опытом решения проблем и защиты своих границ в коллективе я столкнулась еще в тоддлерстве.

В моем первом садике у меня были очень тяжелые отношения с двумя персонажами в группе: девочкой Олей, которая отчего-то запомнилась мне как какой-то фантом с желтыми волосами, и мальчиком Сашей, которого все считали моим «женихом».

Первая очень больно меня кусала — просто так, подходила, брала за руку, задирала рукав моего платья и вцеплялась в меня зубами — оставались следы сомкнутой на моем запястье челюсти. Саша просто постоянно мне угрожал — что убьет меня, если я кому-нибудь расскажу о его приставаниях ко мне. Это был замкнутый круг страха и вины, и я не понимала, что тут можно сделать — просто боялась идти в сад, когда он был в группе (к счастью, он много болел и бывал урывками).

Все мои попытки донести проблему до взрослых ничем не увенчались — воспитатели просто говорили мне: «Разбирайтесь сами!», а родители не придавали моим страданиям хоть сколько-нибудь ощутимого значения. Все закончилось, когда меня перевели в другой сад, но сделано это было, конечно, не из желания соблюсти мои интересы, а просто потому, что моей маме, которая тогда получила профессию воспитательницы, предложили место в саду недалеко от дома, и она решила перевести меня туда, чтобы я была под боком.

Там, правда, какое-то время тоже было не без проблем: моя мама оказалась воспитательницей в моей же группе, и в дни ее дежурств мне запрещено было называть ее мамой — надо было обращаться по имени-отчеству, что меня чрезвычайно ранило, особенно когда она говорила: «Никакой мамы тут нет». Такие вот были педагогические стандарты. К счастью, довольно скоро она перевелась в другую группу, а потом уволилась, и жизнь моя в саду пошла на лад — каждый день и вплоть до выпускного я ходила туда с удовольствием и радостью.

А что касается пережитых мною травм, — а именно так я их теперь осознаю и воспринимаю — я регулярно жалею ту самую маленькую девочку, которой пришлось столкнуться с таким ужасным отношением к себе со стороны детей и взрослых. Маленький ребенок не должен оставаться в состоянии страха и угрозы благополучия ни при каких обстоятельствах! Мне трудно сказать, почему тогда правда всем было не до меня, но я точно знаю, что своего ребенка в такой ситуации я бы защищала как тигрица.

Во-первых, конечно, я начала еще до возникновения каких-либо конфликтов и неприятностей доносить до ребенка мысль о том, что никто не имеет права обижать ее и уж тем более угрожать ей! Что я всегда ей поверю, что любую проблему в саду необходимо решать с привлечением взрослых — дети при всем желании сами никогда ни в чем не разберутся, на то им и даны взрослые.

Во-вторых, я бы разговаривала с воспитателями и просила сделать все возможное для преодоления конфликта — с привлечением родителей, психологов и кого угодно еще. В случае, если бы ничего не помогло, ребенка из сада я бы забрала. Но я понимаю, что в моей ситуации это привилегия, а в суровое время моего детства мало кому были интересны нужды детей. К счастью, времена изменились, да и система уже не так несгибаема.

Лена Аверьянова, главред НЭН

Обвинения в буллинге и неспособности дать сдачи

У меня в школе все было банально — буллинг. Нас было двое мальчиков, которые пытались учиться и хотели уехать, против десяти человек, которые просто ждали окончания девятого класса, чтобы уйти работать в лес с отцами. (Со всеми вытекающими из этого последствиями). До конца девятого класса я каждую ночь засыпал с мечтой, чтобы никто из них не перешел в десятый класс. Помогло.

Мои родители сделали две вещи. Первая — обвинили меня. В том, что не могу дать сдачи и покалечить каждого из обидчиков, ведь я был «таким здоровым». Конечно, этого я никогда не повторю, если дочь столкнется с буллингом в своей школе.

Второе — однажды отец, разуверившись в том, что я смогу постоять за себя, совершил обход отцов этих мальчиков, и с тех пор все прекратилось. Часто думаю, что, наверное, их самих побили. Жалко их становится.

Если бы я был на месте отца, то поступил бы так же. Потому что учителя сами были запуганы и подвергались издевательствам (например, в некоторых плевали, унижали и даже били). Так что иного выхода на тот момент не было.

Но, к счастью, я не на его месте, и в городской школе у учителей есть больше инструментов, чтобы с этим справиться. Поэтому, если такое повторится у дочери, то сперва я поговорю с учителями и руководством школы, а если ничего не поменяется, переведу дочь в другую школу. Но пока все хорошо, надеюсь, так и продолжится.

Андрей Бородкин, редактор материалов информационных партнерств

Пока не доешь, из-за стола на выйдешь

Наверное, можно сказать, что в детском саду мне повезло — я пошла в него довольно поздно, мне было около пяти лет, и мне довелось ходить в тот же сад, в котором работала моя мама. Именно это позволило ей частично спасать меня от ужасов садовской жизни — правда, к сожалению, она не всегда могла быть рядом, а потому и до моей улицы доезжал грузовик с детскими психотравмами.

Основная из них, полученная в саду — это следствие пищевого насилия. Я подробно рассказывала об этом здесь. Если вкратце — еда в саду стала для меня настоящим кошмаром. Я была худенькой бледной девочкой, поэтому все — от садовских нянечек до моих собственных родственников считали это огромной проблемой и стремились накормить меня любой ценой.

В саду это стремление приобрело радикальные формы — меня не выпускали из-за стола, пока я не доем несчастный суп с хлопьями сметаны и монструозными кусками капусты (а в это время вся остальная группа собиралась на тихий час или на занятия!), мне щедро накладывали второе прямо в тарелку с супом, меня обзывали и использовали в качестве антипримера другим детям.

Несмотря на то, что моя мама регулярно просила воспитателей не заставлять меня есть, она не могла проследить за этим, поэтому нянечки продолжали издеваться надо мной и дальше, когда ее не было рядом.

Для своего ребенка я сделала то, чего не хватало в детстве и мне — я убедила его в том, что он не должен доедать еду в своей тарелке, если он чувствует, что наелся. Да, иногда меня немного бесит, когда в тарелке остается одна несчастная ложка гречи, но я наступаю на горло своим инстинктам и твердо говорю: «Наелся — значит наелся, оставь».

Думаю, именно поэтому, когда в садике у моего сына появилось правило «Пока не доешь — из-за стола не выйдешь», он в тот же день пришел и с удивлением мне об этом рассказал — ему оно показалось странным и удивительным. Мы поговорили с воспитателями и напомнили сыну, что он не обязан ничего доедать, если не хочет — и может в любой момент сообщить нам, если воспитатели продолжат на него давить. К счастью, такого не повторилось.

Вторая история приключилась со мной уже в школе — в старших классах я не сошлась характерами с классной руководительницей. Она была пожилой и очень консервативной учительницей истории, в глазах которой я выглядела раздолбайкой и хамкой, которую требовалось приструнить. Мы враждовали и спорили на уроках и классных часах — и ни одна из нас не скрывала личной неприязни.

Видимо, решив покарать меня, однажды классная решила вызвать моих родителей в школу (впервые за историю моего обучения!). Пришла моя мама, и классуха долго сокрушалась о том, как плохо я учусь (например — о ужас! — получила тройку по алгебре. Стоит ли говорить, что я едва ли была худшей ученицей в классе, но у других учеников родителей по этому поводу не вызывали), как неуважительно себя веду и как заслуживаю педагогического вмешательства. Вероятно, расчет был на то, что родителей эта беседа напугает, и они устроят мне дома разнос — такая месть через третьи руки.

Но мне повезло, и моя мама, зная о конфликте с классной, выслушала ее с приличной долей скепсиса. Поблагодарила за информацию и ушла. До сих пор думаю о том, что для меня это было невероятно важно — такой мощный акт доверия со стороны родителей, которые поверили мне, а не учительнице (потому что знаю, что в большинстве случаев бывает по-другому). Думаю, в аналогичной ситуации я повела бы себя так же — мне было бы намного важнее сохранить доверительные отношения с сыном, чем с его учительницей.

Тамара Высоцкая, старшая редакторка НЭН

Крах всех надежд

Первая ситуация, про которую я вспомнила, случилась в школе, на продленке первоклассников. У меня были новые лакированные туфли с бантиком (купленные, конечно, на рынке, но я их обожала). Мы бегали с другими девочками по залу, и мои туфли чиркнули черную линию по линолеуму. В этот момент пожилая дама, которая вела продленку, подошла ко мне и сообщила строгим голосом, что если это еще раз повторится, она меня заставит языком вылизывать весь пол. Я поняла ее буквально и очень испугалась. Рассказала об этом родителям, и больше меня на продленку не водили — спасибо огромное за это решение, потому что с той бабулькой вряд ли впереди меня ждало что-то прекрасное.

Вторая история более серьезная и переломная. Я с раннего возраста занималась музыкой, планировала поступать в музучилище, поэтому в старших классах в общеобразовательной школе мне даже разрешили свободное посещение — чтобы у меня было больше времени на занятия гаммами и этюдами. А потом случилось так, что где-то в 15 лет у меня было прослушивание у одного педагога из училища, и когда я сыграла свою программу, та дама меня просто спросила: «Ты можешь себе представить, что ты в жизни чем-то другим будешь заниматься?». Она не орала, не обзывалась, не смотрела косо, но это был выстрел в висок. Когда мы с мамой вышли из ее класса, я сказала, что больше музыкой заниматься не хочу. Еще несколько дней я могла только рыдать.

Это было в конце учебного года, и когда я вернулась в девятый класс общеобразовательной школы уже с постоянным посещением (так как музыкальные занятия закончились), некоторые учителя стали странно себя со мной вести, подтрунивая, что же это у меня с музыкой-то не сложилось. Особенно почему-то усердствовала учительница по черчению. И в один день я пришла домой и сказала родителям, что это невыносимо, и я хочу сменить школу.

И опять-таки очень благодарна маме с папой, что они меня поняли и все это быстро организовали. Через пару дней мы должны были ехать с папой смотреть новую школу, и у нас была такая договоренность — что мы в начале поедем посмотрим ее, а потом пойдем забирать документы из старой. А потом мы вышли из подъезда и папа сказал: «Давай сразу пойдем документы заберем, чего туда-сюда ходить». И это один из самых потрясающих моментов поддержки от родителей, который я никогда не забуду!

А если какая-то похожая ситуация случится в жизни у моего ребенка — то есть внезапное грустное завершение увлечения, которое должно было стать чуть ли не профессией — помимо смены обстановки я, наверное, постараюсь найти семейного психолога для себя и для ребенка, чтобы плавно сопровождать этот процесс и осмыслить этот опыт не как первую большую неудачу, а как способ переключиться на что-то большее и открыть для себя мир новых возможностей.

Катя Статкус, редакторка лонгридов

Я не достойна любви

Детский сад я помню очень смутно, но я помню огромное чувство напряжения, помню, что была одна воспитательница ничего, а вторая — грымза орущая. Помню, что описалась и пыталась это скрыть, потому что она стыдила за такое, и делала это зло.

Я понимаю сейчас, что с маленькими детьми сложно, они не скажут тебе прямо, в чем дело, и даже не потому, что не могут говорить, они просто еще даже не соображают. И сейчас, когда мой сын пошел в сад, я прямо ощущаю, как ему важна моя защита, моя помощь, моя безоговорочная поддержка.

Я беседую с ним, проговариваю ситуации, вовсю обсуждая все страхи. Это сложно — разговаривать с трехлеткой, но мне кажется, что когда его чувства принимают, ему становится полегче.

А вот со школой у меня связана ситуация, которая, как оказалось значительно позже, стала настоящей проблемой. Когда я училась в седьмом, кажется, классе, мою маму вызвали в школу одновременно с мамой одноклассника, с которым мы тогда находились в состоянии романтических отношений. На этой встрече нашим мамам было рассказано о вопиюще неподобающем поведении, будто бы мы там чуть ли не сексом под дверью директора занимались. Конечно же, основные претензии были ко мне как к девочке.

Аргументы были дикие: про распущенность, про туманное будущее и даже такой невероятный поворот — мол, всем нашим одноклассником наносится непоправимая травма. Не устраивало учительницу и то, что я дружила и открыто общалась со старшеклассниками.

Тогда, конечно, без длинных разговоров и выяснений всех обстоятельств дома не обошлось. Мама не то, чтобы как-то ругала меня, ее возмущали наезды классухи. Но, видимо, протекции родительской мне не хватило.

Всплыла вся эта история у меня на групповой терапии, в тот момент я обрела свою любовь, своего нынешнего мужа, но совершенно бешено боялась вступать с ним в серьезные отношения и создавать семью. И вот однажды из меня все это детское горе вытекло.

Оказалось, я двадцать лет жила с установками, что я — проститука, что все мужчины, интересующиеся мной, на самом деле только хотят мое тело, и вишенкой на торте стало убеждение, что я не достойна любви, потому что я такой вот моральный урод.

И я очень остро помню, что проигрывая все эти детские состояния, я очень и очень остро ощутила недостаток родительской защиты: как будто что-то мешало моей маме изменить ту ситуацию, не дать мне провалиться в эти ужаснейшие установки на долгие годы.

И вот сейчас я, конечно же, понимаю, что никакие конфликты, никакие трудности в жизни не должны мне мешать делать одну важную работу — быть самой надежной крепостью для моих детей и защищать их с рвением разъяренной львицы. Я не спасу их от любой внешней агрессии, я и не ставлю перед собой такую цель. Но я буду с ними рядом, когда им будет больно, и я буду изо всех сил стараться помочь им такие пропасти в душе преодолевать скорее, вынося важные уроки о себе и о мире.

Люба Беневоленская, шеф-редакторка нативной редакции

Еще почитать по теме