Все привыкли жаловаться на нянь, но вообще-то они и сами часто сталкиваются со странностями и агрессией со стороны родителей. Эти три истории, от которых становится не по себе, нам рассказали знакомые ситтеры.
Мы уже рассказывали вам, что оставлять детей с ситтерами — это нормально, проводили интервью с основательницей Kidsout и много раз повторяли — это отличный (и вполне безопасный) способ выкроить на дела или на себя хотя бы пару часов.
Но наши попытки снизить родительскую тревожность все равно перекрываются страшилками, которыми пестрят все родительские форумы, об ужасных нянях, физически и морально покалечивших детей. Так что мы подумали — пора найти новый ракурс и рассказать вам истории ситтеров, которые стали объектами этого самого насилия со стороны родителей. Ведь об этом почему-то говорят гораздо меньше (или не говорят вообще).
У Вики (имя изменено по просьбе ситтера) я проработала буквально несколько дней, и за это время наши отношения с ее родителями прошли по наклонной в 45 градусов: от милых и благожелательных улыбок до угроз депортацией из страны.
Забегая вперед, скажу, что я занималась и буду заниматься ситтерством, потому что люблю детей. Но хочется верить, что эта история изменит скептическое отношение некоторых родителей к ситтерам и заставит посмотреть на себя со стороны.
И еще пара организационных моментов до начала экшена: во-первых, в школе ситтеров нам рекомендуют писать в анкете (которую родители видят на сайте) все детали (кажется, мы не прописываем действия только на случай ЧС): сколько денег мы берем если заказ заканчивается раньше, сколько берем сверх за опоздание родителей, нужно ли оплачивать нам билеты при выходе с ребенком в свет.
Понятно дело, что все детали можно обсуждать, а если не обсуждать — иметь под рукой относительно задокументированное подтверждение своих требований.
Следуя этому прекрасному совету, я обозначила: при заказе от восьми часов, у меня должно быть время на еду (свою или подготовленную родителями). Очевидно, что на эти десять минут я не забываю про ребенка — не продолжаю умиротворенно наслаждаться макаронами, пока он пробует засунуть голову в унитаз или выгулять на поводке мамин любимый цветок. Но поесть вместе с ним — кажется, имею право.
Второе — оплата заказа при раннем возвращении родителей. Допустим, вы вызвали ситтера на те же восемь часов, он распланировал свой день и отменил другие заказы, а ваша встреча отменилась. Конфликт. И чтобы решать его без разборок — практически у всех ситтеров прописано в анкете, что такие ситуации оплачиваются полной ставкой (или частичной, если мы узнаем об этом заблаговременно).
Вместе с Викой мы ели гречку. Казалось бы, обычная ситуация. Ее мама вернулась раньше указанного в заказе времени, мило улыбнулась мне и сказала, что может отпустить домой, потому что у нее отменилась встреча. На вопрос, какую сумму она должна мне заплатить, я ответила по правилам: «Как и договаривались, за все время заказа». Тут милая улыбка резко пропала, а лицо побледнело:
— Да вы тут три дня живете на всем готовом! Совсем обнаглела, эта работа того не стоит. Вы даже ели во время заказа — я смотрела по камерам и видела вашу трапезу с гречкой. А это незаконно, и этот вопрос мы можем решить в полиции, вот там-то вы жизнь и познаете!
Мысли у меня, конечно, сбились в кучу. От одного слова «полиция» в голове возник вполне реалистичный сценарий: мы в отделении, заполняем дело о краже гречки. А через несколько дней меня депортируют в родную страну. Если рассуждать рационально, этого бы не произошло. Но о какой рациональности может идти речь, если пять минут назад меня обвинили в поедании гречки и пригрозили возбуждением дела.
Я ничего не ответила, быстро собрала вещи, отказалась от денег и уехала. Через пару дней взяла новый заказ, и вроде бы забыла ситуацию. Но боже мой, если вам не нравится, что няням нужно утолять свои физиологические потребности, а не подзаряжаться от невидимой энергии, о каких услугах может идти речь?
Я сидел с двумя детьми — Марине было пять лет, а Владу восемь (имена детей изменены). Буквально несколько дней назад они вернулись из Дубая в Россию, и мама детей в момент моего прихода занималась оформлением каких-то документов. Дала краткие стандартные инструкции и быстро выпроводила нас на улицу. Не до этого — без вопросов.
Пока со старшим Владом мы обсуждали его новый танк, Марина спокойно каталась с горки. Была зима, она немного не рассчитала скорость спуска и врезалась в сугроб. Кажется, среднестатистическая ситуация с пятилеткой, в которой после столкновения следует смех и попытка повторить представление.
Но наша пятилетка оказалась не среднестатистической. Из носа у нее пошла кровь, а ее брат монотонно прокомментировал это: «Ну вот, опять в больницу сейчас поедем, это надолго. У нее же несвертываемость крови».
Чего? Как это несвертываемость крови? Почему я об этом узнаю в момент, когда эта кровь уже льется у нее из носа?
Мы пулей полетели домой, я с побледневшим лицом отрываю их маму от сотого за день звонка по телефону и показываю на Маринин нос, но получаю весьма равнодушный ответ: «Ой, а как это они вам не сказали, что ей нельзя кататься с горки? Мы ж поэтому из Дубая переехали. Ну, если сейчас за полчаса не пройдет — съедите в больницу». И ушла продолжать разговор.
Свой тридцатиминутный регламент она тоже не соблюла: полтора часа мы пытались эту кровь остановить, и, спасибо курсам первой медицинской помощи, весьма успешно с задачей справились. Правда вся ситуация ввела меня в тупик — неужели иногда родители могут забыть сказать о такой базовой вещи новому человеку, с которым куда-то отправляют детей?
Я начала работать с Аней (имя ребенка изменено по просьбе няни) в конце мая 2021 года. Ездила к ней три — четыре раза в неделю на несколько часов. Ане на тот момент было два с половиной года, и я искренне радовалась каждой встрече с ней. Она тоже радовалась моему приходу, тянула за джинсы, чтобы я быстрее разделась и пошла с ней в детскую.
А с Натальей (имя также изменено) после моей работы мы могли обсуждать карьеру, отношения с семьей и даже ее отношения с бывшим мужем и развод. Она спрашивала меня про учебу и планы на жизнь — все мило, за чашкой кофе.
В начале Наталья не оставляла нас с Аней вдвоем: уходила работать в другую комнату, а на прогулки мы ходили вместе. И только через месяц начала уходить на пару часов, постепенно удлиняя промежуток. На все это была причина — у Ани рак симпатической нервной системы.
Я помню, что это был понедельник. Наталье нужно было отъехать в стоматологию, поэтому мы с Аней остались вдвоем. Как обычно строили дома из Lego, играли в прятки, но в какой-то момент она покакала. Правда, раньше ее переодевала и водила в туалет мама. Я протянула руки, чтобы снять с нее памперс, но малышка запротестовала. Пришлось подождать немного, потому что делать что-то против воли ребенка у них в семье не принято. Сняла через минут 30 — правда все равно через протест.
Наталья вернулась именно в этот момент. Она немного запаниковала и понесла Аню подмываться сама, а спустя несколько минут позвала меня и сказала, что у малышки идет кровь из влагалища (правда я этого не видела). Спросила, что мы делали с ней, я рассказала ей все в подробностях.
Наталья положила дочку на кровать и начала спрашивать, обижала ли я ее. На этот вопрос двухлетний ребенок вполне уверенно ответил, что да. Ведь я стянула с нее памперс пару минут назад, и особого удовольствия она от этого процесса не получила.
Но ее мама связала выделение крови и ответ ребенка совсем с другими причинами — обвинила меня в изнасиловании.
В тот вечер я ушла домой после того, как приехала скорая и увезла их. Не помню, как собралась, как дошла до дома и как уснула — все было как в тумане. Собственно, как и вся следующая неделя. Я писала Наталье каждый день и спрашивала, все ли нормально с Аней.
Причем осознавала, что совсем не переживаю за себя (хотя это была опрометчивая мысль), мне было важно, что с ребенком все хорошо. Она могла отвечать мне спокойно и записывать голосовые сообщения, а на другой день разговаривать со мной, как будто я самое глупое создание на свете.
Спустя пару дней на телефоне высветила входящий звонок с незнакомого номера. Обычно я на них не отвечаю, но в этот раз почему-то смахнула вправо (странно, конечно, работает интуиция). Кажется, что вся происходящая ситуация уже была дном. Но вот снизу еще постучали. Это был инспектор по делам несовершеннолетних.
— Вам нужно приехать в участок и написать объяснительную по поводу произошедшего в тот вечер. На вас подано заявление с просьбой возбудить уголовное дело по статье 132 УК РФ об изнасиловании.
Не знаю, как у я не упала в обмороки в то время, но ни есть, ни спать я не могла. Не помню, чтобы хоть раз в жизни столько плакала. Приехала, расписала весь вечер, кажется, по секундам. Ответила на все вопросы. А их было миллион.
Ровно столько же, сколько звонков поступило мне в тот день от Натальи. Она просила меня пройти какой-то частный детектор лжи, чтобы убедиться, что вреда Ане я не причинила и отозвать дело (видимо, ей никто не рассказывал, что дела об изнасиловании не закрываются примирением сторон). А потом были сообщения с угрозами: «Если не пройдешь, то сядешь лет так на десять».
Еще несколько дней она продолжала мне звонить и писать. Все эти сообщения я пересылала инспектору. Но он сказал, что никакой детектор не расценивается как доказательство или опровержение вины, так что посоветовал просто игнорировать все входящие. А потом она словно пропала. И инспектор пропал. И будто бы по щелчку все закончилось.
Спустя два месяца мне снова позвонили. И я почему-то снова решила ответить незнакомому номеру. Это был сотрудник следственного комитета, которому просто нужно было закрыть все дела перед новым годом — попросил приехать и подписать документы.
Он мне и рассказал, что в возбуждении дела Наталье было отказано, потому что не было состава преступления. Да и в целом как-то негативно высказывался в ее сторону: будто у нее самой какие-то проблемы. Есть они или нет, я уже не знаю. Но и знать не хочу. Правда меня до сих пор беспокоит состояние и судьба Ани, история с которой научила меня больше не привязываться к детям, с которыми я работаю.
Мерч
Рассылка
