О том, что игра — важная часть жизни ребенка (в которой многие родители предпочли бы не участвовать), знают, кажется, все. Но мало кто глубоко задумывается о том, откуда вообще взялась игра, что она значит и какое влияние оказывает на будущее ребенка. Журналистка и молодая мать Маруся Горфиль сделала для НЭН подробный и очень интересный ликбез, в котором попыталась разобраться во всех важных аспектах истории и понимания детской игры.
Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти любую абстракцию: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру — нельзя.
Йохан Хейзинга «Человек играющий»
Мы играем не потому, что мы бываем детьми. Но нам именно для того и дано детство, чтобы мы могли играть.
Карл Гроос
Познание атома — детская игра по сравнению с загадками детской игры.
(авторство приписывается Альберту Эйнштейну)
Недавно Фиме исполнилось два года. На первый свой День рождения дочь не получила от родителей ничего, так как муж (человек практичный) посчитал, что «бабушки и дедушки и так надарят». В целом это было резонно. Однако на этот раз я не уступила. Мне почему-то казалось, что обязательно нужен большой магазин, много игрушек, выбрать и уехать счастливой.
Поэтому мы поехали в самый большой и самый центральный детский магазин, поднялись на лифте с парковки и стали растерянно плутать среди магазинов одежды. Добравшись до игрушек, мы растерялись еще больше: в куклы дочка не играет, мультики не смотрит и персонажами из них пока не интересуется, развивающая лабуда вся на детей постарше. В отчаянии я кинулась было за одеждой, но муж взвыл и привел нас в книжный, откуда ровно через десять минут (заканчивалась парковка) мы ушли с мешком литературы. «Это лучше, чем пластиковая хрень», — отрезал муж. «Интересно, могу ли я тогда называть твой ноут хренью?» — подумала я, но промолчала.
Дома пазлы, пирамидки, сортеры и деревянные конструкторы перемежаются с игрушками в стиле от-бабушки-с-любовью и куклами в колясках («она же девочка!»), а наибольшим интересом по-прежнему пользуются моя косметичка и кухонная утварь. Я никогда не могу толком придумать, что лучше подарить дочке. И не могу найти ни одного магазина или сайта с игрушками, которые бы отвечали каким-то моим внутренним (честно говоря, не до конца сформулированным) критериям и понятиям о «правильном развитии». Так во что же должны играть дети? И должны ли они играть в принципе?
Многие из нас никогда не задумывались о природе и истории игры и всегда считали, что игра — это просто игра. Да. Но нет.
Ученые, философы и психологи с позапрошлого века изучают этот феномен, проводят эксперименты, исследуют поведение животных и чего только не делают, чтобы доказать нам всем, что игра — это вообще не просто. В игре мы учимся взаимодействовать друг с другом, а главное — примерять на себя другие роли. Играют не только люди, но и все крупные млекопитающие — котята, щенки, детеныши шимпанзе, но при этом только человек может вообразить себя чем или кем угодно.
Именно поэтому у людей период детства длится гораздо дольше, чем у любых других животных: нужно слишком многое узнать и многому научиться. Здесь важную роль играет игра.
Упоминания об игре встречаются в самых древних документах, которыми располагает человечество — в Библии, Ведах, сочинениях Платона и Аристотеля. Этимология разнится, но контекст примерно один: у греков это именно детские развлечения, у римлян слово связано с радостью и весельем, а у евреев — с шутками и смехом; на санскрите само слово «игра» означало радость, а у древних германцев понятие игры связывалось с плавным движением (маятника, например), приносящим удовольствие.
В Древнем мире с его лозунгом «Хлеба и зрелищ» игры имели религиозно-политическое значение и были важнейшим явлением общественной жизни. Неудивительно, если учесть, что развлечений в то время было довольно мало. С утра сходил на казнь, днем перекинулся в кости, шахматы или шашки, вечером сделал ставку на Гладиаторских боях. Ну и потом ждешь, конечно, Олимпийских игр (в общем-то, мало что изменилось).
Итак, первое, что нужно знать об игре — она есть везде. Определенные действия, которые можно назвать играми, совершают рыбы, осьминоги и даже муравьи, не говоря уже о млекопитающих и птицах. Снежные козы, например, развлекаются, прыгая вдоль обрывов на огромной высоте. Несмотря на кажущуюся бессмысленность этого занятия, которое, к тому же, часто приводит к гибели, оно так и не было вытеснено чем-то более безопасным (представляете себе козью мать, хватающуюся за сердце?) в ходе эволюции. Игра оказалась для этой самой эволюции важнее. Ученые выяснили, что именно игривые особи больше приспособлены к жизни: чем чаще животные играют, тем сильнее у них развит лобный отдел коры головного мозга. Он отвечает в том числе за когнитивные функции: внимание, память, визуально-пространственное восприятие. Иными словами, у тех, кто больше играет, лучше развиты, например, способность планировать будущее и отличать важное от несущественного. С трудом представляю себе козу, планирующую переезд в другие горы, но ученым верю.
Второе, что нужно знать об игре — она является одним из самых древних видов человеческой деятельности. Именно игре отводится ключевое значение в трансляции достижений культуры подрастающим поколениям. Так что игра древнее самой культуры, как утверждал в своем фундаментальном труде «Человек играющий» (Homo Ludens, 1938) знаменитый историк и философ культуры Йохан Хейзинга. Он считает игру первичным импульсом человеческой истории, который невозможно объяснить никаким биологическим анализом. Однако пионеры исследования теории детской игры рассматривали закономерности ее развития по аналогии с игрой животных, так как были уверены в инстинктивно-биологической природе игры, ее врожденном характере. Именно в XIX веке начала складываться теория игр — штука увлекательная, но сложная. Вы можете запомнить буквально несколько фамилий специалистов по игре, чтобы блеснуть на детской площадке. Сколько можно обсуждать нянь и отпуск, в самом деле?
Существуют как минимум десять научных подходов к объяснению причинности появления игры. В теории и практике игры есть диаметрально противоположные точки зрения: от полного отрицания воспитательной роли игры до абсолютизации ее культурного значения. Истина, как водится, где-то посредине.
Первыми об игре заговорили Фридрих Шиллер и Гербер Спенсер, но касались они вопроса лишь вскользь и связывали игру исключительно с наслаждением: мол, появляется свободное время, можно и поразвлечься, но в жизни это не пригодится. Большое влияние на зарождающуюся тогда психологию оказал Уильям Штерн, который первым упомянул о том, что ребенок вынужден переходить в игровой мир воображения и фантазий из-за буквальной «тесноты» мира, в котором он живет — комнаты, квартиры, мест для прогулок. Он также обратил внимание на то, что ребенок вводит в вымышленный им мир других людей — прежде всего, взрослых, чьи роли он берет на себя в играх.
Зигмунд Фрейд (куда же без него) в своей работе «По ту сторону удовольствия» (1920) пишет про детскую игру как про средство осознания себя:
|
«…дети повторяют в игре все то, что в жизни производит на них большое впечатление, что они могут при этом отрегулировать силу впечатления и, так сказать, сделаться господами положения. Но с другой стороны, достаточно ясно, что вся их игра находится под влиянием желания, доминирующего в их возрасте, – стать взрослым и делать так, как это делают взрослые». |
|---|
Иными словами, основной движущей силой игры, как и любой другой человеческой деятельности, является (как вы уже догадались) сексуальное влечение. Фрейд считал, что создавая игровую ситуацию, ребенок способен преодолеть многие запреты и барьеры. Таким образом он заложил основы игротерапии.
Но если все вышеперечисленные мыслители касаются вопроса игры лишь попутно, то немецкий психолог Карл Гроос считается одним из создателей теории игры. Он выделял «физическую» важность игры, считал, что игра служит подготовкой организма к жизненным испытаниям, а главный ее инструмент — упражнения.
Теорию свою Карл строил на наблюдении за поведением детенышей животных, а потому игра у него получила биологически важную функцию — приобретение навыков, необходимых для дальнейшей «взрослой» жизни. Однако он ничего не говорил про психологические аспекты игры, про ее роль в педагогике. Собственно все, кто занимался теорией игры дальше, либо соглашались с Гроосом, либо спорили с ним, либо его дополняли.
Например, голландский биолог и психолог Фредерик Бойтендайк был как раз из тех, кто спорил. Во-первых, он считал, что если животное никогда не играло, это вовсе не означает, что у него будут менее развиты инстинкты. По крайней мере никаких доказательств такому утверждению он не находил. Он также отделил упражнения от игры, утверждая примерно следующее: ребенок может учиться ходить — и это не игра, но он может играть в ходьбу. На аналогиях с животными это звучит проще: лисенок может выйти с родителями на охоту, чтобы учиться — это имитация, обучение, и ведет она к убийству жертвы, так что это не игра. Тот же лисенок может играть в охоту со своими братьями и сестрами, и это действие будет совершенно безобидным.
Швейцарский философ и психолог, создатель теории когнитивного развития Жан Пиаже, преподававший в молодости в парижской школе для мальчиков, где директором был изобретатель теста IQ Бине, рассуждал об игре в контексте интеллектуального развития. Он считал, что в игре ребенок осваивает и подчиняет реальность. У Пиаже, кстати, есть любопытная штука про эгоцентризм детей в возрасте от двух до семи лет.
Пиаже показывал взятым поодиночке детям макет из трех гор, на каждой из которых был какой-то отличительный признак: домик, река или снежная вершина. Он давал им и несколько фотографий, на которых горы были изображены с разных сторон. Ребенка просили выбрать фотографию, на которой горы было видно так, как их видит сам ребенок, с той же стороны. Обычно ребенок не ошибался. После этого Пиаже сажал по другую сторону макета куклу и просил ребенка выбрать фото, на котором горы изображены так, как «видит» их кукла. Дошкольники не могли это сделать и снова выбирали свое фото. Даже если ребенка и куклу меняли местами — все повторялось: ребенок правильно выбирал свою картинку и не мог встать на «точку зрения куклы». Пиаже подчеркивал, что эгоцентризм уходит не тогда, когда у ребенка становится больше опыта, а только тогда, когда он начинает осознавать, что его точка зрения лишь одна из возможных, что он не единственный центр, а один из множества центров.
И происходит это примерно после семи лет. Поэтому не надейтесь, что тоддлер сумеет увидеть ваше желание попить кофе c вашей стороны чашки.
Отечественные умы вопрос игры, конечно, тоже занимал. В советской психологии следует упомянуть прежде всего Ушинского (подчеркивал значение игры для духовного развития личности), Сикорского (напротив, считал, что игра важна именно для развития умственного) и Басова (не соглашался ни с тем, ни с другим). Михаил Яковлевич Басов — один из основателей отечественной психологии, поэтому я не могу ограничиться упоминанием его мнения в скобках. Он смотрел на игру не только натуралистически, изнутри самой личности, как многие его предшественники, но анализировал ее как общий тип поведения. Игру, утверждал он, стимулирует свобода взаимоотношений со средой — то есть отсутствие у ребенка каких-либо обязательств. Именно свобода приводит к особому виду поведения — игре.
Фамилия нашего следующего героя вам, скорее всего, знакома: Лев Семенович Выготский, основатель «культурно-исторической теории» в психологии. Он ввел понятие сюжетно-ролевой игры, объясняя ее появление тем, что ребенок уже хочет войти в мир взрослых, но еще не может быть его активным участником. Игра для него является именно способом участия во взрослой жизни. При этом он отмечал, что хотя создаваемые ребенком ситуации и являются мнимыми, чувства, которые он при этом испытывает — самые что ни на есть настоящие. Не важно, что в руках у девочки — дорогущий пьюще-писающе-какающий бейби борн или сшитая мамой тряпичная вальдорфская кукла — она будет пеленать ее, укачивать и считать своим малышом.
Советский психолог и философ Сергей Леонидович Рубинштейн, как водится, со Львом Семеновичем не соглашался и сделал попытку создать свою теорию игры. «Игра — это деятельность; это значит, что игра является выражением определенного отношения личности к окружающей действительности» («Основы общей психологии», 1940). Он считал игру не просто действием, развеивающим скуку или тренирующим навыки, но вполне осмысленным, во время которого ребенок совершенно осознанно стремится получить желаемые эмоции и чувства.
Выводы Сергея Леонидовича развил психолог, философ и педагог Алексей Николаевич Леонтьев, который объяснял игру как доступный для ребенка путь понимания и освоения мира. Он считал, что ребенок получает удовольствие от самого процесса: «Игра не является продуктивной деятельностью, ее мотив лежит не в результате, а в содержании самого действия».
Создатель оригинального направления в детской и педагогической психологии, наш теоретик-классик психологии игры Даниил Борисович Эльконин (вы наверняка слышали про метод обучения по системе Эльконина-Давыдова) определил игру как деятельность, в которой складывается и совершенствуется управление поведением. Он изучал именно ролевую игру, которая непосредственно готовит ребенка ко взрослой жизни. И не просто готовит, а влияет на его желание стать взрослым.
Современные психологи и педагоги во многом солидарны с предшественниками и рассматривают игру как подготовку ребенка к тому, что ждет его в будущем. Более того, эту позицию, судя по современным тенденциям, разделяют многие из нас — адекватных и прогрессивных, как мы сами себя называем, родителей. А ну-ка, кто из вас водит или хочет водить ребенка не в обычный, а в монтессори-детский-сад? Спасибо, опустите руки.
А ведь одна из отличительных особенностей Монтессори-педагогики именно в том, что дети проводят много времени, осваивая так называемые упражнение практической жизни. В таких дошкольных учреждениях даже игрушек нет — в обычном понимании этого слова. Ваш ребенок не будет катать машинки или пеленать кукол, а будет пересыпать, переливать, носить, открывать и закрывать, расстегивать и застегивать, мыть, чистить, резать… В общем, делать примерно то, что вы делаете каждый день на протяжении всего декрета.
Ну а те из нас, кто не за Монтессори, те, конечно, за Вальдорфскую педагогику. Там-то дети играют — скажете вы. Да. Но нет. И тут они часть дня наблюдают за тем, как педагоги занимаются хозяйственными работами или рукоделием (и могут присоединяться по желанию), много танцуют, поют и гуляют, а если и играют, то в особенные игрушки — условные, обезличенные, чтобы не гасить, а стимулировать фантазии и воображение. Добавим сюда обзоры про псевдоразвивающие игрушки и бесчисленные статьи о том, что игрушки (особенно если это, например, животные или что-то еще реальное) не должны быть ярких, ненатуральных цветов, иначе это сбивает с толку детей и дает им неправильную картину мира. И вот результат: прямо сейчас мы с вами наблюдаем интересный тренд отказа от игрушек и вообще игр в традиционном понимании и переориентации детей больше на игру-практику, которая готовит их ко взрослой жизни.
Современные ученые идут еще дальше. Согласно последним исследованиям, детям игрушки вообще НЕ НУЖНЫ. Еще раз повторю. На всякий случай, чтобы вы не думали, что это опечатка. Все капслоком. ДЕТЯМ ВООБЩЕ НЕ НУЖНЫ ИГРУШКИ. Дальше — пруфы.
Антрополог Дэвид Лэнси (David Lancy) в своей книге «Растя детей» (Raising Children, 2017) описывает игры, характерные для сохранивших свой древний уклад племен Азии и Африки. В одном из племен, живущем в джунглях Таиланда, он видел отца, который спокойно наблюдал за ползающим с ножом в руке сыном (ползал он потому, что ходить еще просто не умел), и четырехлетнюю девочку, самостоятельно нарезающую себе зелень с помощью мачете. Я не знаю, сможет ли кто-то из нас с вами мачете хотя бы поднять, а четырехлетка спокойно готовила родителям ужин. В одном из восточно-африканских племен тоддлер вполне может начать облизывать нож — и никто не кинется его отнимать. По крайней мере, пока кому-то из родителей не приспичит отрезать себе кусок мяса или припугнуть соседа. Дети жителей тихоокеанского острова Ванатинаи также свободно играют с ножами и головешками, которые они вынимают из костров. Лэнси рассказывает:
|
«Да, инциденты случаются, но это вовсе не означает, что эти родители не заботятся о детях или равнодушны к ним». |
|---|
Просто в таких сообществах все основано на принципе равноправия, и с самого раннего возраста к детям относятся как к полноценным членам общества, поэтому делиться с ними едой и любыми другими ресурсами — абсолютная норма. По мнению этих родителей, ребенок гораздо лучше учится на своем опыте, пусть даже иногда это и связано с риском получить травму. Игры с «опасными» предметами развивают изобретательность, решительность и творческие способности, а раны и ожоги — это лишь возможность для получения нового опыта и знаний, а не повод биться в истерике или бежать к врачу.
Игры в подобных сообществах в основном ориентированы на повторение за взрослыми или обучение деятельности, которой детям придется заниматься в будущем. Если ты парень и тебе повезло родиться в племени инуитов (эскимосы Северной Америки), то в подарок от папы ты получишь не машинку и уж тем более не велосипед, а миниатюрный гарпун и кусок тюленьей кожи: иди, учись охотиться, в жизни пригодится. А если ты, скажем, девочка из индейского племени Конамбо, то с малолетства будешь лепить из глины, чтобы потом заняться гончарным мастерством (это племя славится своей традиционной керамикой). Девочки из африканского племени Ака в первые годы жизни начинают собирать еду вместе с матерями, а мальчишки с малолетства карабкаются на деревья за медом диких пчел. Про неудачу, постигшую Винни-Пуха, они слыхом не слыхивали.
Не в ходу там и агрессивные или соревновательные игры — считается, что соревнование, наоборот, расхолаживает и лишает мужества. Дети придумывают игры, в которых нет победителя, а важен сам процесс. Например, привязывают небольшой груз к перышку, подбрасывают его вверх и затем щелкают по нему, пока он плавно опускается на землю. Нет, не кто сколько щелкнет, а просто щелкают. И все. В их играх также нет места фантазии и вымыслу. Даже если дети из племени кочевых африканских пигмеев Ака будут притворяться животными, то это будут, например, антилопы, а не кентавры или единороги. Их цель — не просто развлечься, но приобрести практические навыки: попробовать встать на место антилопы и определить, куда она побежит.
«В племенах охотников и собирателей почти нет разницы между игрой и работой, потому что во время игры дети репетируют взрослые роли» — объясняет антрополог Адам Бойетт (Adam Boyette). В общем, они недалеко ушли от Платона, который говорил, что «человек, желающий стать выдающимся в каком бы то ни было деле, должен с ранних лет упражняться… Например, кто хочет стать хорошим земледельцем или домостроителем, должен еще в играх либо обрабатывать землю, либо возводить какие-либо детские сооружения».
Ученые пришли к выводу, что природа игры современных детей гораздо ближе к тому, что мы можем наблюдать в сохранивших древний уклад племенах, нежели к тому, что диктует общество потребления. Детям гораздо больше нравится помогать взрослым или просто повторять за ними, чем играть в свинку Пеппу или притворяться Гарри Поттером.
По мнению психолога Анджелин Лиллард (Angeline Lillard), среди современных родителей не слишком распространена привычка давать детям повозиться с кухонной утварью или привлекать их к выполнению домашних обязанностей. Они, скорее, попросят ребенка не лезть и заняться своими делами, если он захочет помочь подмести пол или помыть посуду. При этом родители не понимают, почему через пару-тройку лет дети часто отказываются выполнить элементарные просьбы вроде «убери за собой чашку» или «собери свои игрушки». Психолог объясняет:
|
«Детям нравится повторять за взрослыми, так как они хотят стать важной частью реального мира. Современное общество сильно преувеличивает важность вымысла и фантазии для детей». |
|---|
Более чем за сорок лет исследований ученые так и не смогли доказать широко распространенную точку зрения о том, что игра в воображаемые игры развивает специальные социальные навыки или дает детям другие преимущества — к такому заключению пришли Лиллард и ее коллеги (Psychological Bulletin, 2013).
В исследовании, которое они провели, приняли участие сто американских детей в возрасте от трех до шести лет. Каждому ребенку показали девять пар фотографий. На одном фото ребенок выполнял какое-то реальное действие: резал ножом овощи, разговаривал по телефону или кормил малыша из бутылочки. На втором просто притворялся, что делает то же самое. Когда детей спрашивали, что они предпочтут, дошкольники выбирали реальное действие почти в двух третях случаев.
Исследование показало, что среди детей намного больше ярых приверженцев упражнений практической жизни (к радости Марии Монтессори), нежели фанатов делать что-то понарошку. Любовь к реальным занятиям чаще всего объяснялась вполне прикладными причинами, например, желанием научиться кормить малыша, чтобы помочь маме с братиком или сестричкой. Дети также выбирали фото с реальными занятиями потому, что просто не пробовали делать этого раньше. А очень хотели. «Я ни разу не говорил по настоящему телефону», — признался один из ребят.
В ходе еще одного исследования мальчикам и девочкам такого же возраста предложили выбрать между реальными предметами (такими как микроскоп, например) и их игрушечными версиями. На протяжении десятиминутной игры дети проводили с реальными предметами вдвое больше времени. Интересно, что предпочтение менялось с возрастом. Если трехлетки играли с теми и с другими предметами примерно одинаковое количество времени, то дети постарше неуклонно предпочитали только настоящие и почти не интересовались игрушечными.
Еще пара любопытных исследований также доказывают, что реальный мир имеет гораздо больше влияния на детей, нежели вымышленный. Детей от четырех до шести лет поделили на три группы, в каждой из которых было по тридцать два ребенка. Двум группам читали истории про то, что нужно делиться. В первой главным героем был енот, во второй — человек, но и тому и другому по сюжету становилось гораздо лучше, если он отдавал то, что очень нужно было ему самому. Третья группа детей вообще слушала историю про семечки, в которой никто ни с кем ничем не делился. После этого детям раздали наклейки и предложили поделиться ими друг с другом. Именно в группе, которая слушала историю с участием реального персонажа, а не говорящего енотика, больше всего детей продемонстрировали желание отдать часть наклеек.
А вот еще более яркий пример. Девяноста детям в возрасте от четырех до шести лет читали одну из трех версий истории с картинками про ребенка, который заблудился по пути к школьному автобусу. Первая (назовем ее реалистичная) версия происходила в обычном современном городе. Действие второй (футуристической) разворачивалось на Луне в далеком будущем. Третья история (фантастическая) происходила в Средние века при участии магических персонажей. В конце каждой истории главный герой наконец добирался до школьного автобуса. И детям (независимо от того, какую историю им читали) предлагали выбрать, до какого именно: обычного школьного, футуристического с ракетами по бокам, либо до волшебной кареты с крыльями дракона соответственно. Удивительно, но 40 процентов детей помещали стандартный школьный автобус в конец футуристической истории, и то же самое делали примерно 70 процентов детей, слушавших фантастическую сказку.
Пока я читала и писала все эти замечательные доказательства того, что дети больше любят мыть посуду, чем стоя в перевернутом табурете воображать себя мчащимися в Хогвартс Гарри Поттерами (это почему-то единственный персонаж, который приходит мне в голову, когда мне нужно вообразить, кого воображают дети), я вспоминала своего младшего брата. И вот если у Толстого была его «зеленая палочка» (ну, вы помните, а если не помните, то вот), то у моего брата была «белая проволочка». Обычная такая, сантиметров тридцать длиной, немного погнутая белая проволочка. Помню, ему лет пять, он в оранжевом коротком халате (моем, само собой) и без трусов мечется от безделья из комнаты в комнату и вдруг видит свою проволочку. Подходит, очень аккуратно берет двумя руками за ее концы, поднимает ко лбу, обвязывает вокруг головы и… превращается в Рембо. Клянусь, даже я в тот момент вместо пятилетнего мальчика без трусов начинала видеть Сильвестра Сталлоне в его лучшие годы. И ведь так могут только дети! Ну и Сильвестр Сталлоне, конечно. Поэтому в утверждение, что роль фантазии в детских играх является переоцененной, мне, честно говоря, не слишком верится. И я раскопала еще и такую инфу.
Этнографы и путешественники, описывающие быт и нравы народов, стоящих ближе к первобытному уровню развития, действительно указывают, что дети в таких сообществах почти не играют. Шотландский миссионер и исследователь Африки Давид Ливингстон еще в 1857 году в своей книге «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке», описывая быт одного из племен, упоминал: «Я никогда не видел, чтобы их дети играли». Однако связано это, прежде всего, с тем, что в первобытном обществе в принципе не существовало такого большого разрыва между взрослыми и детьми, который мы наблюдаем сегодня. Их матери никогда не брали декретный отпуск, а отцы были заняты добычей мамонтов, поэтому времени на игры и детей просто не оставалось. С отцами, кстати, ситуация не сильно изменилась. В связи с этим дети рано включались в занятия взрослых и становились действительно самостоятельными. Сюжетно-ролевые игры, по мнению некоторых исследователей, начинают развиваться во время патриархата, когда женщины стали много времени проводить дома и, следовательно, уделять его детям. Или как минимум передавать детей гувернерам и нянечкам, которым нужно было что-то делать с ними в течение всего дня.
Сюжетно-ролевая игра является ведущей деятельностью для детей от трех до семи лет. Они учатся отличать реальность и фантазию, планировать в уме, предвидеть свои действия и действия окружающих, координировать их. В такой игре ребенок не просто воспроизводит какие-то жизненные ситуации, но берет на себя роль, вживается в нее и учится прогнозировать и экспериментировать. Поэтому именно воображаемые игры оказывают большое влияние на социальное и эмоциональное взросление детей — утверждают в своем докладе (Development Science, 2018) психологи Талия Голдстайн (Thalia Goldstein) и Мэттью Лернер (Matthew Lerner). Они пришли к такому выводу, проведя тест на эмпатию среди четырех- и пятилеток. После игровых сессий, в которых принимали участие дети, кто-то из взрослых делал вид, что случайно ушиб колено или поранил палец. Те, кто играл в воображаемые игры (был супергероем, животным или поваром, например) были менее восприимчивы к чужой боли, нежели дети, играющие с кубиками или читающие книжки. По предположению ученых, игра в воображаемые игры позволила детям лучше контролировать сильное переживание при виде взрослого, испытывающего боль.
Важность воображения и фантазии в играх также подчеркивает исследователь психологии игры и детства, профессор Стокгольмского университета Илва Андерссон, которая пару лет назад приезжала в Москву с лекцией. «Дети, которые играют, задействуя воображение по максимуму, возможно, когда-нибудь получат Нобелевскую премию», — утверждает она. И предлагает три основных правила, которые должен усвоить ребенок, чтобы участвовать в процессе игры:
В игре нет того четкого регулирования очереди, как на приеме к врачу, — это гибкий порядок, вплетенный в процесс игры, в которой можно меняться игрушками, а одновременно и ролями. Но ребенок должен быть знаком с таким способом взаимодействия, иначе играть с кем-то ему будет трудно.
Нельзя заставить кого-то играть, и кроме того, нужно договориться, во что именно мы играем. В детских садах или на детских площадках часто случаются конфликты из-за того, что дети хотят играть по-разному — и тут им нужно помочь найти взаимопонимание. Это задача взрослых, но здесь важно не просто принять решение за детей, а подсказать занятие интересное всем или, например, придумать, как объединить все предлагаемые игры в одну.
В игре должны быть правила, принимаемые всеми участниками. Обычно они таковы: не ломать, не вредить, не причинять боль друг другу. Если ребенок что-то ломает — все, стоп, игра прекращается. Здесь тоже нужно вмешательство взрослых — чтобы установить границы.
Без овладения этими простыми правилами ребенок вполне может стать аутсайдером. Именно таких детей на протяжении трех лет изучали активисты шведского проекта «Дети, которые не играют». Одним из участников исследования был клоун, который заметил, что во время представления далеко не все дети могли вообразить, что вместо банана у него в руке телефон. Они злились и кричали, что это просто банан. И вот к какому выводу пришли шведские активисты: если ребенок не умеет играть, в этом виноваты взрослые. Освоить эти правила должен помочь именно взрослый, которому отводится очень важная роль внутри процесса детской игры. Андерссон называет пять причин, которые мешают детям играть:
И тут, конечно, лучшее, что мы с вами можем сделать — это показать пример. Просто сесть на пол, залезть в песочницу, забраться на горку — и начать играть! Не рассказывать, как надо, или — что еще хуже — начать делать все за ребенка, чем занимаются большинство воспитателей, нянечек, учителей и родителей — всех тех взрослых, которые вовлечены в процесс детской игры. Для нас с вами это историческая норма. В своей научной работе про типологию игры доктор психологических наук, руководитель Центра игры и игрушки, профессор кафедры дошкольной психологии и педагогики Елена Смирнова отмечает принципиальное отличие западных и российских ученых к игре. Для западной школы характерен акцент на самостоятельности и инициативности ребенка в любом виде игры. В отечественной же традиции, наоборот, превалирует роль воспитателя. Программы нашего дошкольного образования — это, прежде всего, программы обучения, при которых инициативность и самостоятельность детей сводятся к минимуму или игнорируются. Как следствие — дети становятся ведомыми и зависимыми. Вот что она говорит:
|
«Роль взрослого – модератора игры – не в управлении детской активностью, а в стимулировании и поддержке инициативности детей, включая даже опасные действия. В отличие от этого в отечественной традиции взрослый занимает охранительную и руководящую позицию. Он транслирует детям культурные нормы и способы действий (в том числе игровых). Соответственно, воспитатель руководит действиями ребенка и отвечает за его безопасность. Если в западной науке игра выступает как универсальное средство адаптации к разным сферам реальности, то в отечественной – сюжетно-ролевая игра выступает как условие развития сознания и мотивационной сферы ребенка». |
|---|
Между тем в Великобритании уже есть отдельная профессия: playworker — специалист, осуществляющий профессиональное сопровождение игры. Они обучаются не менее двух лет, чтобы работать с детьми на различных приключенческих площадках в местных «зеленых» школах. Значит, и у нас скоро появится. Можно поехать в Британию поучиться, чтобы было, чем заниматься в декрете. А заодно свериться с нашим ФГОСТ ДО (Федеральный Государственный стандарт дошкольного образования), который также взял курс на поддержку самостоятельности и инициативности детей, в том числе в игре. Например, среди компетенций педагога в сфере дошкольного образования значится «активное использование недирективной помощи и поддержка детской инициативы и самостоятельности в разных видах деятельности». Среди важных требований к педагогу также есть владение всеми видами игры и способность вовлечь детей в эту развивающую деятельность.
А пока игры постепенно вытесняются из дошкольного образования. Игра все чаще рассматривается как развлечение или бесполезный досуг, а приоритет отдается обучающим занятиям. В результате, по мнению современных психологов и педагогов, игра становится все более редкой и примитивной, что негативно сказывается на психическом развитии детей. Некоторые ученые характеризуют ситуацию, сложившуюся в наших образовательных учреждениях, как кризис игровой культуры, сопровождающийся распадом сюжетно-ролевой игры, стереотипизацией игр, снижением игровой инициативы детей, часто сводимой к бессюжетному манипулированию игрушками. Поэтому, покупая очередную яркую пластиковую (дорогую к тому же) хрень, подумайте, сможете ли вы научить ребенка в нее играть. А еще лучше — сесть и играть рядом с ним. И если нет, то просто помойте вместе посуду. В жизни пригодится.
Мерч
Рассылка
