«Тебе не следует скучать, то есть грустить. С тобой дети»: Письма Льва Толстого жене

9 сентября 1828 года в Ясной Поляне на свет появился Лев Николаевич Толстой. В его многотомном литературном наследии есть и целый корпус писем жене Софье Андреевне — по этим посланиям можно проследить не только, как менялись отношения в паре, но и увидеть, что Толстого интересовали вопросы грудного вскармливания и прочие темы, связанные с воспитанием детей (их у него, кстати, было как минимум 13).

По примеру нашей подборки отрывков из переписки Пушкина с женой публикуем несколько фрагментов из писем, написанных мэтром отечественной словесности с 1888 по 1898 год.

1888 год, 3 мая

Враг я медицинских усовершенствований, но для тебя, при твоем беспокойном характере, советовал бы свесить Ивана, и весить с тем, чтобы верно знать, хорошо ли твое кормление или нет. Мне по всему кажется, что твое молоко хорошо и достаточно, и что с помощью прикорма ты выкормишь лучше всего; но что тебе мешает беспокойство и, вероятно, неосновательное.

Про себя скажу, что я живу ни то, ни се — нет бодрости ни телесной, ни умственной — все желчь и живот. Боли были только один раз и скоро прошли, но что-то разладилось в животе.

Ты скажешь, что это от неедения мяса, и, пожалуйста, не говори и не думай этого. Я охотно его бы ел, если бы меня манило на него и чувствовал бы от него лучше, но нет ни того, ни другого. Теперь я ем простоквашу и очень много, и мне она приятна, и отлично действует.

Интересное по теме

Никаких уроков до восьми лет и чтение Пушкина: каким видели идеальное воспитание в XIX веке

1888 год, 5 мая

Вчера получил твое письмо, милый друг, о твоей боли. Это ужасно грустно и жалко. Решить вопрос о том, до какой степени ты можешь и должна терпеть, можешь только ты. Надо надеяться, что, как и в те разы, это будет продолжаться не очень долго и может зажить при помощи от кормилицы. Но все решишь ты, и советовать нельзя. Мой совет один: не отчаиваться и во всем, и в этих страданиях находить хорошее и нужное.

1888 год, 7 мая

Два дня или три был совсем без известий о тебе, милый друг, и очень беспокоился и хотелось ехать в Москву, чтобы быть с тобой, но нынче, в субботу, получил твоих два письма от четвертого и пятого и оба утешительные, — вижу — чувствую, что ты духом бодра и что боль сосцев сдается. Дай Бог тебе терпения только, а пройти-то пройдет.

1889 год, 21 октября

Дети очень милы, и мальчики. Алексей Михайлович (гувернер детей Толстых — прим.) очень хороший не только учитель, но и педагог. Очень жаль, что ты не находишь иностранцев. Если не найдешь, не огорчайся. Мы сами можем разделить между собой языки. Я возьму какой-нибудь. Ваничка больше льнет ко мне. Ласково хватает меня за ноги и даже головой прячется мне в колени, что меня очень трогает.

1891 год, 29 марта

Ваничка спал дурно, просился на руки, но не плакал. Нельзя разобрать, что у него болит. Утром он сказал, что зубы; но может быть он это так сказал. Утром, в восьмом часу, был весел в постели. Я пощупал, и мне показалось, что маленький жар. Мы его не выпускали. Он был весел. Таня мерила температуру, и оказалось 37. Теперь два часа, он спит, хорошо. Вот тебе подробный отчет. Если бы ты была дома, то пожалуй бы и не заметила и наверное не обратила бы внимания.

1891 год, 8 апреля

Дети все продолжают быть очень милы и радостны. У Ванечки и следов не найдешь оспы. Днем у нас очень тепло, а ночи холодные.

1891 год, 8 мая

Грипп, как у тебя был, и скучно, что даже голова тяжела, и ничего не мог работать, даже письма не мог дописать. Постараемся не дать одичать Саше, к чему она, как и все дети летом, стремится. Все у нас незаметно. Счастливые народы не имеют истории. Так и мы. Целую вас.

1891 год, 4 сентября

Что мальчики? Андрюша и Миша, главное, Андрюша, помните, гимназия не вся хорошая, что в гимназии можно жить хорошо и дурно, можно сойтись с хорошими товарищами и с дурными, хорошо поставить себя с учителями и дурно, стать на ногу бодрого или ленивого ученья, и что очень важно, как станешь сначала.

1891 год, 26 октября

Очень меня порадовало, что прекратилось лихорадочное состояние и поты. Теперь, наверное, и нравственное состояние поправится. То, что ты пишешь о психическом расстройстве, ужасный вздор. Доказательство, что причина органическая, то есть болезнь тела — лихорадочное состояние и поты. Тебе не следует скучать, то есть грустить. С тобой дети: сам Ваничка, аккуратный и в добром настроении находящийся Андрюша. (И Миша поправится). И мы скоро приедем. Целую тебя нежно.

1893 год. 9 февраля

Что дети? Андрюша: он меня интересует и сам по себе и потому, что он тебя тревожит. Петр Васильевич ночует около меня и ночью храпит. А я, чтобы прекратить его храп, свищу. Нынче Марья Кирилловна слышала свист и верно думала, что домовой. Живем мы все также: обедаем в час, ужинаем в восемь. Пища прекрасная. Прощай пока. Целую тебя.

1893 год, 21 сентября

Ваничка очень рад был твоим письмам. Его бедствие, что он с Митей (имеется в виду Д. Кузьминский — прим.) хочет непременно, чтобы все, что Митя, то и он. Что наши мальчики? Ils s’amusent tous seuls.

Пусть они насчет ученья помнят очень умное изречение их старшего брата, Сережи, который говорит, что не стоит того дурно учиться, так мало нужно труда для того, чтобы избавиться от всех неприятностей и унижений, связанных с дурным учением.

1894 год, 12 сентября

Как дети, хочется написать: больше не знаю, что писать, и не от того, что нечего, а от того, что надеешься все сказать, когда увидимся, и теперь скоро.

Думаю обо всех детях — и больше всего о Леве; все хотелось бы влезть в его душу — понять, как и чем он живет. Дочери здоровы и, не сглазить, в бодром и деятельном настроении.

1894 год, 24 сентября

Я все занят тем же, и очень занят. Писем никаких особенных не получали. Получил я книгу о Буддизме L. Rosny, очень для меня интересную. Приятно мне очень сидеть и чувствовать, как все здесь живущие наши дети дружны между собой. И особенно взрослые: Маша с Таней.

Чтение «Детей Капитана Гранта» продолжает иметь большой успех; участвует и няня, и я иногда. Ваня принес свою бумажку, но когда я взялся писать, он надумался, и вот, я пока исписал все, а он все сидит и думает.

1896 год, 9 сентября

Как мне хочется знать все про тебя: очень ли ты волнуешься? как? что огорчает тебя и что радует? Дай Бог, чтоб больше было радостного и, главное, чтобы ты ни на что не сердилась. Ты спорила со мной, а я все-таки говорю, что все житейское так неважно, и все духовное, т. е. своя доброта, так важно, что нельзя позволять неважному расстраивать важное.

1896 год, 13 ноября

Ты спрашиваешь: люблю ли я все тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, потому что в них есть все, что только может связывать людей. Нет, не все.

Недостает внешнего согласия в верованиях, — я говорю внешнего, потому что думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и влечение непреодолимое. Одним словом, завязано и зашнуровано плотно. И я рад.

1897 год, 8 Июля

Дорогая Соня,

Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, — уйти, во-первых, потому что мне, с моими увеличивающимися годами, все тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и все больше и больше хочется уединения, и, во-вторых, потому что дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, которые сделают вам мало заметным мое отсутствие.

1897 год, 14 сентября

Погода чудная. Теперь I hope. I hope, что твои ноги, — ломота только случайное в связи с твоим состоянием недомогания, и главное, что в Москве тишина, хотя должно бы быть обратное, и ничто тебя не тревожит, что Миша хорош и зубы благополучны и скоро вставляются.

1897 год, 21 сентября

Ради Бога, милая Соня, будь благоразумна, отгони неосновательный страх, а если не можешь, то перенеси его спокойно, не нарушая наших хороших отношений, которыми мы оба так дорожим, потому что дорожим друг другом, потому что изменить этого нельзя, и я буду писать всегда то, что по своей совести и внутреннему убеждению считаю и буду считать нужным и должным, не соображаясь ни с какими внешними соображениями, в том числе и с тем, что это тебе неприятно.

Хотя делать тебе неприятное мне ужасно мучительно. Так вот, Соня, обдумай все хорошенько, с Богом, и приезжай здоровая, веселая и добрая. С любовью ожидаю тебя.

1897 год, 8 октября

Здоровье мое совсем хорошо, и шишка, и палец, и нос приходят в нормальное состояние. Как ты и твои — т. е. чужие зубы, которыми ты завладеваешь? И здорова, спокойна ли. Я еще ни одного письма не получил.

1897 год, 26 ноября

Твое рассуждение о том, что гораздо важнее и нужнее мне быть в Москве с тобою, чем то, что что-то такое будет написано немножко хуже или лучше, поразительно своей несправедливостью.

Во-первых, вопрос совсем не в том, что важнее, во во-вторых, живу я здесь не потому только, что будет немного лучше написано какое-нибудь сочинение; в-третьих, присутствие мое в Москве, как ты очень хорошо знаешь, не может помешать ни Андрюше, ни Мише жить дурно, если они этого хотят.

Никакой строжайший отец в мире не может помешать людям с выросшими бородами жить так, как они считают хорошим; в-четвертых, если бы даже вопрос так стоял, что важнее: написать то, что я пишу и что, я по крайней мере думаю и надеюсь (иначе бы я не работал), будет читаться миллионами, а на миллионы может иметь доброе влияние, или жить в Москве без всякого в Москве дела, суетно, тревожно и нездорово, то и тогда всякий решит вопрос в пользу не езды в Москву.

Пишу я это особенно для того, что я тебе бы, милая Соня, желал такой деятельности, такой деятельности, при которой ты бы знала, что это лучшее, что ты можешь делать, и, делая которое, ты была бы спокойна и перед Богом, и перед людьми. У тебя была такая деятельность: воспитание детей, которое ты делала так самоотверженно и хорошо, и ты знаешь это сознание исполненного долга, и потому знаешь, что к этой деятельности побуждала тебя никак не слава.

Вот этакой деятельности я желаю тебе, — страстно желаю, молился бы, если бы верил, что молитва может сделать это. Какая это деятельность, я не знаю и не могу указать тебе, но деятельность эта есть, свойственная тебе и важная, и достойная, такая, на которую положить всю жизнь, как есть такая деятельность для всякого человека, и деятельность эта для тебя никак уж не в игрании на фортепиано и слушании концертов.

1898 год, 1 мая

Занятия писательские не идут, и я не тужу, потому что на досуге хорошо обдумываю и свои писанья и, главное, свою жизнь. Здоровье совершенно хорошо. Только бы желал, чтобы ты была не слишком засуечена и сама не торопилась и не тревожилась. Жду известий.

/

/

Новости Топ-менеджерка Porsche выбросила свою новорожденную дочь в окно
По мнению прокуратуры, женщина боялась, что ребенок «разрушит ей карьеру». Сама она это отрицала.