«Но этот выкидыш все равно навсегда останется со мной. Возможно, у него даже есть светлая сторона — он поможет мне стать более чутким врачом»: рассказ гинеколога о потере собственной беременности

Это было через неделю после того, как я узнала, что у нашего ребенка восьми недель гестации не бьется сердце. Это была наша первая беременность, и я не могу сказать, что она наступила так уж просто.

Я сижу в кабинете репродуктивной эндокринологии и бесплодия. Я здесь работаю. Жуткая ирония в том, что по совместительству я являюсь пациентом этой клиники. Вниз по коридору находится кабинет ультразвуковой диагностики, где и рухнул мой мир.

Я пытаюсь собраться с силами, чтобы прочесть заключение по результатам УЗИ — это одна из моих ежедневных обязанностей. Я просматриваю эти картинки, изображающие идеальные беременности, вижу эти крошечные мерцающие сердцебиения — полные жизни и надежды. Я уверена, эти снимки будут отлично смотреться в соцсетях — и они этого совершенно точно заслуживают. И я знаю, что этим парам тоже было непросто на пути к зачатию. В любой другой день я бы без сомнения разделила с ними радость, но сегодня это очень непросто.

Как врач, специализирующийся на теме бесплодия и невынашивания, я хорошо знакома с темой потерь беременностей. Я видела их слишком много — от внезапных кровотечений в первом триместре до мертворождения на поздних сроках. И все эти ужасно несправедливые, необъяснимые, внезапные потери. Я помню их все.

Врачи обучаются тому, чтобы продолжать работать, несмотря на смерть. Это часть нашей работы. Но как пациент я должна признаться, что я настолько запуталась, что даже не знаю, с чего начать.

Как профессионал я знаю, что большая часть выкидышей на ранних сроках беременности происходит из-за хромосомных аномалий плода. Я знаю, что ни моя привычка пить кофе по утрам, ни регулярные пробежки тут ни при чем. Я напоминаю себе, что одна из четырех женщин сталкивается с потерей беременности, и в этом отношении я не уникальна и не одинока. Я пытаюсь верить, что у меня по-прежнему высокие шансы на то, чтобы зачать и выносить здорового ребенка. И я понимаю, что на свете еще огромное количество пар, еще не успевших испытать невероятную радость, какую мы с мужем уже однажды пережили, — от появления второй полоски на тесте на беременность. И тем не менее я никак не могу разобраться в этих чрезвычайно сложных эмоциях, захвативших меня. Я обнаружила — самым ужасным образом, — что я слишком плохо осведомлена о том, что чувствуют пациенты, потерявшие беременность.

Несмотря на всю мою медицинскую подготовку, я облажалась на ранней стадии своей беременности. В конце концов, разве не я должна быть экспертом по беременности? Я ела яичницу по утрам и почти никогда не принимала больше одной таблетки ибупрофена за один раз. Когда я пошла на УЗИ на восьмой неделе, я должна была сразу заметить отсутствие сердцебиения. Когда я назначила себе таблетки мизопростола через несколько дней после этого, я должна была быть готова к той всепоглощающей, неописуемой боли, которую испытала. А на самом деле я потерпела сокрушительный удар.

Первым делом ко мне пришла депрессия. И хотя приложение для беременных на смартфоне сообщило мне, что на том сроке малыш по размеру был не больше одной малинки, он (это был мальчик, как потом подтвердил кариотип) уже изменил меня. Я была опечалена тем, что мой замечательный, достойный муж не сможет стать отцом в тот срок, который мы себе наметили, и что наши родные, которым мы сообщили о беременности, теперь должны разделить с нами горе потери.

Профессиональная часть меня сразу перешла к принятию, рассудив, что по какой-то причине — скорее всего, из-за случайной мейотической ошибки, — этой жизни не суждено было быть. В то же время врачу в моем лице стыдно за то, в какой ярости я была в первые дни после выкидыша. Я была разгневана тем, что набухшая грудь и утренняя тошнота, ставшие своеобразным доказательством того, что внутри меня зародилась и развивается жизнь, задержались и напоминают мне о беременности, которой теперь у меня нет. Я была зла на себя за то, что все еще горюю. Я же акушер-гинеколог, разве я не должна быть выше этого?

До этого дня я никогда не делилась подробностями своих диагнозов с пациентами. Теперь я задумываюсь: может быть, нужно?

Исследование, опубликованное в 2015 году, показало: знание о чужом опыте выкидыша — подруги или даже знаменитости — улучшает состояние пациенток с потерей беременности (после того, как я провела собственное гугл-расследование, мне тоже стало несколько легче от того, что у меня и у Бейонсе в этом смысле есть похожий опыт).

В этом же исследовании говорится, что только 45 процентов пациенток, потерявших беременность, заявили об адекватной эмоциональной поддержке со стороны медицинского персонала. Как акушер-гинеколог я заинтересована в том, чтобы изменить эти показатели в лучшую сторону.

Поможет ли пациентке пережить выкидыш знание о том, что ее врач прошла через то же самое? Хотелось бы в это верить, но я не уверена. Нас учат тому, что отношения с пациентом должны быть профессиональными и направленными на него, а не на врача. Может ли моя история быть интерпретирована как нарушение границ пациента? Не буду ли я излишне откровенна?

Существующие медицинские труды не дают мне однозначного ответа на эти вопросы. В исследовании с участием врачей первичной медицинско-санитарной помощи раскрытие медицинскими работниками информации в отношении себя произошло в одной трети случаев общения с пациентами. И хотя в большинстве случаев речь идет лишь о непринужденной беседе с пациентом, раскрытие врачом подробностей о себе было признано подрывающим доверие действием. При этом подобное поведение в экстренной и женской медицине пациенты не всегда находят неуместным. Более того, самораскрытие врача они часто считают хорошим подспорьем на пути выздоровления. Так что же делать?

До того, как у меня произошел выкидыш, я часто думала о том, как я буду общаться с пациентками с трудностями с зачатием, демонстрируя им свой растущий живот. Когда я пыталась забеременеть, мне было трудно смотреть на те пары, которые выставляют свою беременность как нечто такое, что не требует никаких особенных усилий. Я думаю, что при подходящих обстоятельствах, когда пациентка захочет узнать о моем опыте, я могу поделиться фрагментами своей истории. Это позволит мне выглядеть более чувствительной и оптимистичной в глазах своих пациенток и при этом сохранить профессиональную дистанцию. Конечно, это поможет мне стать лучше в профессии.

Прошли недели, если не месяцы, прежде чем я смогла преодолеть изоляцию, связанную с пережитым опытом. Друзья и пациентки, которые потеряли ребенка, вне зависимости от того, как давно это было: мне жаль, если на самом деле тогда я не до конца вас поняла. Сейчас я понимаю. Эта боль глубока — и она реальна. Но об этом недостаточно говорят. Знакомые с добрыми намерениями не желают это обсуждать, но они и не знают, что одна из восьми пар в том или ином виде сталкивается с бесплодием и что не все беременности легко получаются и вынашиваются.

Благодаря консультациям со специалистами, близким друзьям, терпению и мольбе я смогла преодолеть свою потерю. Но этот выкидыш все равно навсегда останется со мной. Возможно, у него даже есть светлая сторона — он поможет мне стать более чутким врачом. Я, конечно, не знаменитость, но считаю, что никто не должен чувствовать одиночество после потери беременности.