Биология и экономические кризисы: отрывок из книги «Мамин мозг»

Стресс не виден под микроскопом. Вы не можете сделать инъекцию стресса или добавить его в печенье. Кроме того, он очень различается по своей форме и степени — от стопки неотправленных благодарственных открыток до эпидемии чумы, — и зависит от человека. То, что вызывает стресс у меня, вы можете даже не заметить. То, что для одной мамы трагедия, для другой — незаметная мелочь.

Тем не менее подавляющий стресс определенного типа может активировать в мамином организме систему «бороться или бежать», изменив наше поведение, иногда даже навсегда.

Внешний стресс помогает объяснить, почему мамы-млекопитающие иногда бросают детенышей, даже если с ними все в порядке. Собственно, сами мамы-то тоже «в порядке», по крайней мере, с точки зрения эволюционного биолога. Она делает то, что должна сделать, чтобы передать свои гены дальше в вечность: ждет, пока жизнь улучшится, чтобы попробовать принести другой помет.

Интересное по теме

Почему материнского инстинкта не существует? Объясняет новый выпуск «Все как у зверей»

Угрозы из окружающей среды могут принимать самые разные формы: нехватка еды, хищничество и другие формы насилия, вспышки заболеваний — все это бьет по мамам-млекопитающим на всех ступенях пищевой цепочки, с самого низа до самого верха. Когда жить становится тяжело, самка чернохвостой луговой собачки просто уходит в противоположном направлении от детенышей — в надежде, что к тому моменту, когда она снова принесет приплод, обстановка улучшится. Луговые собачки таким простым и прямолинейным образом бросают примерно каждый десятый свой помет.

В худшие времена даже могучая львица просто уходит от хныкающих львят, не оборачиваясь. Человеческие мамы, читающие эти строки, к счастью, по большей части надежно защищены от опасностей, угрожающих нашим сестрам-млекопитающим. Но у людей есть свои уникальные факторы стресса.

Недавно Центр изучения детей в Йельском университете решил определить самый большой источник стресса для женщин из Коннектикута с низким доходом — или, если проще, фактор окружающей среды, наиболее тесно связанный с послеродовой депрессией.

Это оказалась вовсе не какая-то экзистенциальная или смертельная опасность, а подгузники.

Отсутствие доступа к одноразовым подгузникам, которые и изобрели-то лишь в 1948 году, оказалось наиболее сильным фактором, предсказывающим проблемы бедных мам с душевным здоровьем, — сильнее даже, чем беспокойство из-за еды.

Поначалу результат меня озадачил. Мы ведь уже видели, что мозг новоиспеченной мамы специально подготовлен к тому, чтобы выдерживать стресс, правильно? Я считала, что автоматическое послеродовое притупление материнской стрессовой системы — это самая характерный признак превращения женщины в мать.

Мамы, конечно, снаружи выглядят немного растрепанными, но вот внутри мы остаемся спокойными, как удавы, даже когда все остальные срываются. По нашим варикозным венам течет ледяная вода, и она помогает нам крепко хвататься за сиденья машин во время торнадо, избивать медведей бейсбольными битами и ловить первое попавшееся такси прямо во время землетрясения.

Однажды, лежа в полудреме на кровати примерно через неделю после того, как меня выписали из роддома с новорожденной Дочерью №2, я спокойно заметила, что у нас в столовой горит люстра. (Записка будущей себе: никогда не покупай осветительных приборов, частично сделанных из картона, даже — хотя нет, даже не «даже», а «особенно» — если они продаются по акции.

Я, естественно, не вспомнила ровным счетом ничего с профессиональных курсов нянь, которые когда-то окончила. Но мое тело тут же вскочило с дивана, щелкнуло нужным выключателем, потом нашло соду, чтобы засыпать огонь, а потом, когда дым рассеялся, выбежало на улицу и позвонило пожарным.

Я недавно наткнулась на видео, где мама из Аризоны сражалась с куда более ужасным домашним пожаром. Лишь через мгновение я поняла, что на моих глазах рушится весь ее мир. Вокруг нее вздымались языки пламени, но она успела бросить маленького сына мужчинам, стоявшим под ее балконом. Она сама уже горела, но, похоже, у нее на уме были вещи поважнее: она бросилась обратно в пламя за дочерью, остававшейся внутри.

Конечно же, в новостях основное внимание уделили парню, который поймал и спас мальчика, но женщину звали Рейчел Лонг. Она обратно так и не вышла.

Интересное по теме

Женщина четыре дня кормила детей грудью после крушения судна, пока не умерла

Мы, мамы, отлично справляемся с катастрофами — нам и всемирный потоп по колено. Но при этом нас может добить… отсутствие пеленок? Оказалось, что стрессы, которые наиболее сильно терзают мам, — это вовсе не стихийные бедствия вроде пожаров и землетрясений.

Мы отлично приспособлены к внезапным катастрофам; больше всего силы мам подрывают ползучие, хронические, зачастую невидимые проблемы. Бедность. Голод. Подгузники.

Поймите меня правильно: мамы бывают чудесными в самых разных ситуациях, и чтобы современная женщина бросила ребенка, должно произойти что-то на редкость экстраординарное. Но, хотя большинство из нас не сбиваются с пути, некоторые все-таки сбегают. Постоянный стресс при материнстве может разрушить даже самые фундаментальные материнские привычки.

Вспомните: держать детей слева — это практически инстинктивная склонность, возможно, самое близкое к «автоматическому материнскому поведению», что вообще есть у людей. Но одно исследование показало, что мамы, страдающие от стресса, чаще меняют руки и держат детей справа.

Когда нейробиолог хочет вызвать стресс у мамы-крысы, он убирает подстилку из клетки или подвешивает ее за хвост. Но вот Дэвид Слаттери из немецкого Франкфуртского университета имени Гете предпочитает так называемый «ограничительный тест». Маму-крысу забирают от детенышей и сажают в узкий плексигласовый цилиндр, где она нормально может видеть и дышать, а вот двигаться — не особо. Это происходит не один раз. Ее снова и снова сажают в эту трубку.

Поначалу мама спокойно относится к происходящему. Но через несколько недель этого безвредного, но крайне неприятного психологического стресса, происходящего раз в день, мама становится совершенно другим животным.

Во-первых, когда ее возвращают к детенышам, она кормит их на 30–40 процентов больше, чем мама, не страдающая стрессом, — возможно, она так пытается восстановить расшатанные нервы с помощью окситоцина.

Во-вторых, когда крысу, страдающую от хронического стресса, сажают в лабиринт, она не ведет себя как дерзкая мать, которая в нормальных условиях смело идет туда, где еще не ступала нога ни одной крысы; благодаря приглушенной стрессовой реакции мамы-крысы не бегут в самые освещенные и открытые коридоры лабиринта, где ее, возможно, ожидает неслыханное изобилие вкусняшек для нее самой и малышей.

Измотанные мамы-крысы, с которыми работает Слаттери, вместо этого прячутся в самых темных уголках. Они не храбрые и не смелые. Они ведут себя так же робко, как и самки, у которых еще не было ни одного помета.

— Это нас очень удивило, — говорит Слаттери. — Мы ожидали, что матери смогут справиться лучше, но оказывается, что это не так.

Если стресса слишком много, то системы, которые защищают мать, перегружаются.

Исследовав мозги изможденных стрессом крыс-мам после смерти, ученые с удивлением обнаружили, что неприятные визиты в плексигласовую трубку привели к разрушению характерных «материнских» анатомических конструкций.

У обычных мам-крыс, например, во время беременности перестают вырабатываться новые клетки гиппокампа. Это временное отключение главной «энергостанции» памяти — характерный признак материнства у млекопитающих, и именно им, возможно, объясняются многие неловкие чисто «мамские» умственные ляпы, — например, когда они забывают имя новой лучшей подруги-мамочки или теряют список покупок по пути в супермаркет.

Судя по всему, это какой-то адаптивный компромисс, потому что другие участки мозга, например, обонятельная луковица, которая обрабатывает детские запахи, внезапно становящиеся такими привлекательными, наоборот, начинают работать с большей мощностью.

А вот у издерганной мамы «это нормальное физиологическое изменение обращается вспять», — говорит Слаттери. Ее гиппокамп ничем не отличается от гиппокампа бездетной самки.

Интересное по теме

Что делать, если нет денег и сил? Памятка для родителей, попавших в трудную жизненную ситуацию

Ученые заметили и другие нарушения в мозговой ткани мам, страдавших от стресса, в том числе изменения в экспрессии генов, возможно, связанных с пониженным производством окситоцина — и, возможно, именно поэтому они с таким рвением кормили детенышей. Может быть, именно из-за изменений в нервной системе, вызванных стрессом, самки живущих в неволе диких животных, например, снежных барсов, не ухаживают за своими детенышами.

У некоторых хронически перегруженных мам-грызунов это перепуганное поведение сохраняется еще долго после того, как пройдет стресс, даже если, например, их больше никогда в жизни не сажают в плексигласовую трубку. «Материнские системы», возможно, навсегда ослабевают, а стрессовые системы — усиливаются. Мамин мозг не созревает так, как должен.

— Их материнское поведение будет другим, — говорит Элизабет Бирнс из Университета Тафтса, — даже когда они принесут следующий помет.

Грызунам не приходится иметь дела со все растущей кучей медицинских счетов и просроченными платежами за съем квартиры. Но Даниэлла Штольценберг недавно вывезла клетку с избалованными лабораторными крысами-мамами в далекий калифорнийский заповедник, чтобы узнать, как они справятся с накапливающимися стрессами из естественных источников — засушливыми условиями, дымом лесных пожаров, устрашающими дикими индейками, бегающими вокруг.

— Кто-то съел камеру, — немного мрачно сказала она, когда ее спросили, как у нее дела с полевыми работами. Иногда легче всего искать вообще за пределами клетки.

Пожалуй, самый очевидный и древний внешний фактор стресса для матерей — нехватка еды. Десятки наших сестер-млекопитающих, от косуль до бурых медведей, вообще не размножаются, если в округе недостаточно еды. В их репродуктивных системах есть хитрая, похожая на сейф структура под названием «маточная крипта», в которой они могут сколько угодно держать зародышей в состоянии анабиоза, и беременность не продолжается, пока ягоды на ближайших кустах не созреют или не улучшатся какие-то другие показатели среды.

У человеческих мам такой удобной адаптации нет.

Тем не менее мы не можем ни вынашивать детей, ни вырабатывать молоко без дополнительной ежедневной дозы калорий или хороших запасов целлюлита — именно поэтому содержание жира в организме девочек увеличивается на 200 процентов незадолго до начала менструаций, и именно поэтому ученые настаивают, что широкие бедра и объемная попа очень полезны для любой мамы.

Эти биологические реалии гарантируют, что человеческие мамы остаются очень чувствительными к сигналам окружающей среды, особенно в тех регионах, где они до сих пор живут в бедности.

Во время посевного сезона в Боливии, когда тяжелый физический труд выжигает запасы энергии у женщин, у жен фермеров в четыре раза чаще случаются выкидыши.

В Эфиопии, где окружность середины плеча у кормящих женщин уменьшается в зависимости от времени, прошедшего со времен последнего урожая, даже небольшое количество дополнительных калорий может вызвать настоящий бэби-бум.

После того как в захолустном уголке страны установили водопровод, женщинам больше не приходилось сжигать запасы топлива в организме, ходя до далеких колодцев и обратно, так что они родили больше детей.

Сытые мамы и ведут себя лучше. Мамы-гепарды, хорошо набившие брюхо, больше времени проводят с детенышами, обучая их охоте. А вот голодные и злые мамы-млекопитающие пренебрегают своими обязанностями; овцематки, которых сажают на диету с ограничением калорий, внезапно начинают игнорировать ягнят и отходить от них дальше на пастбище.

Голодные мамы иной раз даже ленятся защищать свое потомство от хищников. В одной научной статье этот феномен «лодырничающей мамы» описали уже в названии: «Материнская защита у колумбийских белохвостых оленей: когда оно того стоит?» Чтобы узнать, «когда оно того стоит», ученые выслеживали самок и их детенышей с помощью охотничьих собак.

Одним из факторов, влияющим на то, что произойдет дальше, как оказалось, являлись состояние тела мамы и доступные в тот год запасы еды. Сытые мамы-оленихи вставали, закрывая собой оленят, и даже иногда сами накидывались на собак, прядая ушами и размахивая копытами. А вот голодные мамы ограничивались негодующим фырканьем из кустов.

Я уже намекала вам, что немного трушу, когда речь заходит об изучении предотвратимых факторов (например, голода), которые могут полностью разрушить нежные отношения матери и ребенка. Это, безусловно, говорит о моем привилегированном положении в мире (а также о том, что в моем буфете полно смеси для оладий с кусочками шоколада), но я просто не могу себе представить, как человек бросает своего ребенка в трудные времена. Сказать по правде, я и не хочу это себе представлять — и уж тем более пытаться понять.

Тем не менее эти ужасы помогают объяснить поведение мам даже в других, не таких страшных обстоятельствах. Это реальность жизни, на которую наши матери, что вполне понятно, закрывали глаза.

Чтобы узнать, как материнское предательство выглядит на самом простейшем уровне, я очень ненадолго заглядываю в лабораторию по поведению животных в Коннектикутском университете, где на эволюцию материнства смотрят как бы издали, что, безусловно, более комфортно. Стив Трамбо изучает уход родителей за потомством у насекомых — это, пожалуй, самые простые возможные модели материнства. Вовлеченные мамы-насекомые — это большая редкость; они встречаются лишь примерно у одного процента всех видов. Но некоторые ползучие твари, в том числе тараканы и уховертки, — очень преданные матери, и их нейрохимикаты не слишком отличаются от наших собственных.

Трамбо работает с самками жуков-могильщиков, которые превращают мертвую мышь, лежащую на лесной подстилке, в слизистый кусок мяса, откладывают яйца в землю поблизости, а детенышей выращивают в тушке. В лаборатории Трамбо есть целая куча таких «мышиных тефтелек» на разных стадиях производства и разложения, аккуратно разложенных по контейнерам Tupperware. Он открывает один контейнер, и из него тут же вырывается тошнотворная вонь. Конечно же, только сейчас он сообщает мне, что потерял обоняние много лет назад после сотрясения мозга, полученного во время дворового матча по баскетболу.

Даже катание на жуке-навознике на «Карусели насекомых» в Бронксском зоопарке меня к такому не готовило. Я поспешно отхожу назад.

Потом мы заходим в еще одну почти полностью темную комнату с жуками. Щелочки под дверьми заложены полотенцами, чтобы не пропускать свет. Если вы видели последние сцены «Молчания ягнят», то место может показаться вам немного знакомым. Может быть, оно как раз больше всего подходит для поиска темных глубин материнских сердец.

Мы с Трамбо стараемся почти не дышать, потому что жукам очень нравится вонь дохлых мышей, а вот человеческое дыхание они не выносят. Бледные, круглые, как колобки, детеныши жуков напоминают мне запеленутых новорожденных детей. Мы напрягаем уши, чтобы расслышать, как мамы-жуки скребут крыльями по брюшку — это своеобразная песня любви, призывающая жирных, гладких малышей.

— Она на самом деле очень тихая, как колыбельная, — шепчет Трамбо. Он показывает мне, как самка жука-могильщика выкармливает личинки, восторженно крутя антеннами.

Она подносит каждый бледный шарик ко рту и, — по крайней мере, так это выглядит с человеческой точки зрения, — крепко целует. На самом же деле она отрыгивает разжиженное мышиное мясо в рот личинке. Но иногда поцелуй становится смертельным, и она запихивает отчаянно дрыгающегося детеныша целиком себе в пасть, словно сандвич-футлонг.

Сейчас Трамбо уже легко определяет на глаз, когда именно случится следующий отвратительный акт каннибализма.

— Это просто математика, — говорит он. — Мыши весом x граммов хватает, чтобы прокормить y детенышей.

Мамы-жуки, которым достались тощие мыши, вынуждены убивать своих отпрысков.

— Скорее всего, она не станет ухаживать за всеми, — задумчиво произносит Трамбо, когда мы проходим мимо одного контейнера Tupperware. Мама-жук стоит поперек мышиной «тефтельки», а вокруг нее копошатся детеныши. — Некоторых придется убить.

Я даже не знаю, почему у меня так крутит живот — из-за вони, которую я все еще чувствую, или из-за самой мысли, что мама может убить ребенка.

Некоторые млекопитающие очень чувствительны к скудости ресурсов и другим признакам, говорящим, что их вряд ли ждет светлое будущее, так что тоже занимаются похожим каннибализмом.

Например, хомячиха, которая жила у меня в спальне, когда я была маленькой, родила детенышей и, — судя по всему, решив, что особых жизненных перспектив на моем комоде у потомства не будет, — съела их одного за другим, компенсируя свои инвестиции драгоценного белка и оставляя от них только полупрозрачную кожу.

(Это событие я запомнила надолго — и именно поэтому, когда недавно, э-э-э, Санта Клаус принес моим детям Клементину, я устроила продавцу в зоомагазине настоящий допрос с пристрастием, выясняя, как они держат своих хомяков. По сути, я требовала с него эквивалент справки о девственности).

Люди — намного более сложные существа, чем жуки и хомячки, и большинство материнских организмов, читающих эти строки, скорее всего, надежно защищены от мытарств голода, и тефтели окружают их в изобилии (ну, если, конечно, они не истязают себя какой-нибудь адской диетой). Тем не менее наши мамские биологические механизмы все равно резко реагируют на пережитое пиршество или голод.

В развитых странах падение экономики или финансовые потери могут воздействовать на материнское поведение почти так же, как в старину — неурожаи. Даже когда нам не грозит голод, реакция все равно остается прежней.

Я называю эту субдисциплину «фрикономикой». Экономисты давно понимают, что рождаемость и экономика неразрывно связаны: рост средней цены на дом на десять тысяч долларов приводит к снижению рождаемости среди съемщиц на два процента, и так далее. (Напротив, неожиданные доходы, например, после бума сланцевой нефти, приводят к всплескам рождаемости в разбогатевших регионах).

Это даже не вопрос сознательного планирования и практичности: ученые сейчас подозревают, что женщинам, переживающим психологический стресс, в том числе и вызванный финансовым положением, труднее зачать, даже если они сознательно пытаются забеременеть. А у женщин, которые уже беременны, когда случается финансовая катастрофа, организм незаметно, автоматически уменьшает свои «инвестиции» в нерожденного ребенка.

Исследование уровня безработицы в Дании с 1995 по 2009 гг., например, показало, что скачки безработицы коррелировали с ростом количества выкидышей в стране.

Хотя одновременно выросло и количество абортов, организмы некоторых женщин, почувствовав грядущие долгосрочные трудности, решили прервать беременность без всякого внешнего вмешательства или сознательного выбора.

— Идея, что вы принимаете решения независимо от вашей биологии, — это ложное разделение, — говорит Тим Брукнер из Калифорнийского университета в Ирвайне, ведущий эксперт в этой мрачной отрасли.

Маячащие впереди тяжелые времена действуют и на детей, которые все же рождаются. В 2005 г. власти США сообщили о планах закрытия военных баз по всей стране; из-за этого в некоторых регионах безработица выросла сразу на 20 процентов. Дети в этих местах вдруг начали появляться на свет преждевременно, — возможно, это говорит о том, что организмы матерей вкладывали меньше ресурсов в потомство.

(Впрочем, есть и более обнадеживающая новость: пандемия Covid-19 запустила противоположный феномен — беспрецедентно малое число преждевременных родов; судя по всему, организмы женщин пытались до последнего откладывать рождение ребенка, пока не пройдет опасность. Врачи были шокированы, но мы, мамы, наверное, еще с древних времен умеем проворачивать похожие трюки).

Если мама испытывает стресс, дети еще и уменьшаются в размерах.

В одном исследовании вычислили, что после объявления о сокращении 500 рабочих мест средний вес новорожденных в местных госпиталях уменьшается почти на 20 граммов. Во время недавнего ипотечного кризиса в США мамы, пострадавшие от взыскания имущества, тоже рожали более легких детей, чем в среднем.

Брукнер опубликовал несколько душераздирающих статей, связывающих недуги экономики с фатальными действиями матерей. Он считает, что синдром внезапной детской смертности (СВДС), непонятный с медицинской точки зрения феномен, когда ребенок «просто умирает в колыбельке», часто имеет четкие экономические предпосылки.

Во время скачков безработицы в Калифорнии, отмечал Брукнер, количество случаев СВДС выросло выше ожидаемого, — возможно, дело в том, что мамы просто забывали убирать из колыбелек подушки и другие небезопасные вещи и чаще клали спящих младенцев на живот, вопреки рекомендациям врачей.

Собственно, когда экономика города идет на спад, возрастает смертность детей из-за несчастных случаев: мамы забывают следить, сколько времени ребенок уже купается, или пристегивать ремни безопасности.

По расчетам Брукнера, спад занятости на один процент в каком-либо городе Калифорнии приводит к восьмипроцентному росту «смертности младенцев из-за непреднамеренных травм» в тот же месяц.

Обратите внимание на слово «непреднамеренных». Даже Брукнер не считает, что стресс заставляет американских мам убивать своих младенцев. Он сторонник так называемой «гипотезы отвлечения»; именно из-за этого, как он считает, женщины реже обнаруживают у себя рак груди на ранней стадии во время экономических стрессов.

Мы просто думаем совсем о другом — раз за разом прокручиваем в голове вопросы для собеседования или мучаемся из-за счета за отопление. Может быть, мама забыла объяснить новой няне, как затягивать ремни на детском стульчике. Может быть, она сейчас лихорадочно отправляет заявление о приеме на работу, которое должна была отослать еще вчера, и не обращает внимания на зловещую тишину в детской.

Подобный стресс, как знает любая мама, — это не просто вопрос голодного или сытого желудка или присутствия/отсутствия каких-то конкретных финансовых ресурсов. Это пугающее ощущение неуверенности — психологический стресс, когда вы не знаете, где будете в следующий раз есть и откуда получите деньги; его вполне достаточно, чтобы нарушить материнское поведение, даже если и мама, и ребенок получают достаточно калорий.

В 1980-х и 1990-х годах ученые провели ныне знаменитую серию экспериментов на мамах-макаках в неволе. Вместо того, чтобы просто выдавать им корм, перед мамами ставили «фуражирскую тележку», заполненную опилками, и прятали еду внутри. Через отверстия, проделанные в бортах тележки, макаки нащупывали еду и доставали ее — примерно так же, как действовали бы в дикой природе.

Ученые подготовили два типа фуражирских тележек. Одна была щедро нагружена — все дно было выложено кормом. В другой же еды было меньше, и в ее поисках приходилось долго шарить под опилками. Макаки, которым выдавали тележки второго типа, тратили больше сил на поиск еды, чем другие.

Но что интересно: хуже всего пришлось не мамам со скудно нагруженными тележками, которым приходилось больше суетиться. (Несмотря на все трудности с едой, от голода не умер никто).

Больше всех пострадали макаки, которым предлагали непредсказуемое чередование обоих типов тележек, по расписанию, менявшемуся каждые две недели.

Именно эти мамы-мартышки, у которых сегодня было пусто, а завтра густо, просто развалились: у них более чем на 25 процентов повысился уровень стрессовых гормонов, и они стали намного хуже ухаживать за детенышами.

— Несмотря на то, что недостатка в калориях никто не испытывал, боязнь этого недостатка присутствовала, — говорит Джереми Коплан из Университета штата Нью-Йорк, который и по сей день продолжает заниматься этими экспериментами.

Мартышки, которым приходилось работать труднее всего, могли хотя бы предположить, что их ждет на следующий день, и они даже находили время, чтобы побыть с младенцами после всех своих трудов, а вот группа, которой постоянно меняли тележки, не имела подобного ритма.

Эти мамы переживали серьезный стресс, с маниакальным упорством кружили вокруг тележек и проявляли куда меньше нежности к детенышам, — а это привело к повреждениям на клеточном уровне. Кончики хромосом этих младенцев (их называют теломерами) оказались короче, чем должны были быть, — а это признак стресса и преждевременного старения.

Подобные пугающие скачки от сытой жизни к голодной называют «переменной потребностью в поисках питания». И говорят они о том, что мамы-млекопитающие больше всего боятся самого страха.

Эксперимент по «переменной потребности в поисках питания» задел во мне очень чувствительную струну. Собственно, он заставил меня вспомнить один день 1987 года. Утро. Я сижу за столом. Папа вглядывается в Wall Street Journal. Черная линия, обозначающая падение фондового рынка, ползет по обложке.

Когда я вижу подобные нисходящие графики, что бы на них ни отображалось — осадки или, например, сердцебиение, — я вспоминаю тот самый «Черный понедельник», когда рынок упал на эквивалент нынешних 5000 пунктов.

Папа, который всю карьеру провел на Уолл-Стрит, так больше и не смог заработать денег, хотя и пробовал устроиться на другую работу. За несколько лет мы превратились из владельцев роскошного кирпичного дома на краю поля для гольфа в съемщиков квартиры в самом дешевом кондоминиуме города.

Моя коллекция фарфоровых кукол превратилась в напоминание о нашем исчезнувшем богатстве. Раньше у нас в гараже стоял «Мерседес», а в шкафу висела норковая шуба, а теперь нам приходилось подсчитывать бумажные полотенца.

Папа хотел стать архитектором, человеком, который рисует линии, а не съезжает вниз вместе с ними. Он довольно давно страдал от депрессии (а вместе с ним — и его родственники), а работы лишился просто из-за одного-единственного плохого дня на бирже. Но моим детским глазам казалось, что его душевное здоровье покатилось под откос вместе с фондовым рынком.

Он внезапно умер, когда я училась в средней школе; последние годы он жил, словно в тумане. Он набрал такой вес, что даже уже почти не верилось, что когда-то он был квотербеком в команде по американскому футболу и самым быстроногим парнем во всей школе, хотя — да, дайте мне немного пожаловаться на несправедливость — все его спортивные гены обошли меня стороной и передались младшей сестре.

Папа был огромным, но вот лодыжки у него оставались тонкими и стройными, словно у бизона. Однажды, когда ветер на острове Блок вырвал у меня из рук воздушного змея — дело было, по-моему, во время нашего последнего семейного отпуска, — папа бросился за ним. Я изумилась, увидев толстого человека, который может бежать так быстро, — он практически улетал от нас.

Материнский стресс также может себя проявлять через отрешенность. Антрополог Роберт Куинлен, в дополнение к прочим инструментам, использует очень печальный показатель для измерения эмоциональной отрешенности: расстояние, на котором мать ложится от ребенка, когда они идут спать. В тех местах, где свирепствуют болезни, мамы, которые не бросают детей сразу, ложатся спать дальше от них — этот физический разрыв, возможно, говорит и о разрыве эмоциональном.

Война, как и болезни, стимулирует психологическое дистанцирование: в одном интересном исследовании работы мозга израильских мам, которые годами жили близ границы с сектором Газа под угрозой ракетных обстрелов, ученые обнаружили меньшую активацию отделов мозга, связанных с социальным общением и эмпатией (и то, и другое важно для материнства). Собственно, любой кризис, который из острого становится хроническим и обратно, вызывает подобное снижение.

Как мы уже видели, мамы отлично себя проявляют во время землетрясений и прочих неожиданных стихийных бедствий. Но вот после них мы ведем себя с детьми отрешенно или вообще убегаем от них, особенно если нормальная жизнь восстанавливается слишком долго.

Более чем через год после восьмибалльного землетрясения в китайской провинции Сычуань беременные женщины все равно страдали от необычно высокого уровня депрессии.

После аварии на японской атомной электростанции «Фукусима» молодые матери, не имевшие физиологических симптомов, были особенно склонны к серьезным проблемам с душевным здоровьем — и, собственно, другой анализ даже показал, что молодые матери перенесли больше эмоциональных страданий, чем все остальные люди, оказавшиеся в зоне катастрофы, не считая работников, занимавшихся уборкой радиоактивных отходов.

Мамы в лагерях для беженцев нередко испытывают проблемы с грудным вскармливанием, а после урагана «Катрина» младенческая смертность взлетела на несколько месяцев — мамы просто не справлялись с перегрузкой, вызванной непривычным хаосом.

Долгосрочных последствий разнообразных непроработанных травм может оказаться достаточно, чтобы создать нездоровую дистанцию между матерью и детьми. И это происходит не только после стихийных бедствий, происходящих раз за всю жизнь или где-то в далеких странах.

В США живет (зачастую — незаметно для других) немало матерей, которые пережили психологические травмы в повседневной жизни — перестрелку в районе, сексуальное насилие, смерть члена семьи, домашнее насилие, хроническое пренебрежение родителей.

— Есть травмы с большой и маленькой буквы «Т», — говорит Сохье Ким из Медицинской школы Массачусетского университета. — Это не обязательно должна быть война или насилие. Это может быть что-то куда менее драматичное — малозаметный, но повторяющийся и долгосрочный паттерн эмоциональной нестабильности в отношениях с важным человеком, особенно тем, кто вас воспитывает.

Эта категория довольно обширна и включает в себя не только маму. Во взрослой жизни, по словам Ким, женщина может справиться с этим болезненным прошлым опытом с помощью терапии, содержательных разговоров с близкими или иных форм саморефлексии, которые проливают свет на глубоко затаившиеся чувства.

Однако если подобного «сведения счетов» не произойдет, старые раны могут открыться после родов. Из-за того, что генетика хватает из «мешка» с семейной историей все подряд, лица умерших могут интересным образом проявиться в наших детях, — например, ямочка на щеке, точь-в-точь как у прапрабабушки, или подбородок, как у давно пропавшего дяди.

Сейчас я могу смотреть, как мой отец смотрит телевизор. Его глаза блестят на диване, на лице Дочери №1, а его ртом смеется Дочь №2, сидящая в кресле-качалке.

Детские травмы могут даже через несколько десятилетий повлиять на то, как экспрессируются мамины гены и как именно они перестроят архитектуру ее мозга. Когда Ким с коллегами изучили несколько десятков с виду самых обычных, хорошо функционирующих американских мам среднего класса, у тех из них, в чьем подсознании прятались детские травмы, миндалевидные тела на фМРТ выглядели иначе, когда они смотрели на фотографии собственных детей.

Миндалевидное тело принимает важное участие в обработке эмоций и поиске сигналов окружающей среды. Именно оно «говорит нам: это важно, будь внимательнее», — объясняет Ким. Миндалевидное тело матери должно тут же «зажечься» при виде печального лица ее ребенка — это часть инстинктивной материнской реакции.

— Это очень важно, потому что дети больше всего нуждаются в матерях во время стресса.

Но мозги мам, переживших травму, не реагировали.

— Работа этой области мозга притуплена, — говорит Ким.

Приглушение нервной активности, как считает Ким, — это развившийся механизм самозащиты, который отгораживает мам от эмоций, связанных с болезненными воспоминаниями.

— Да, это проблема с точки зрения материнской чувствительности. Но зато это способствует материнскому выживанию… Это невероятно адаптивный механизм.

В общем, он тоже приносит свою пользу — пусть и требует за это определенной платы.