«А не приемный ли я?» Признаки предподросткового возраста

В новой книге Екатерины Мурашовой и Анны Барышниковой «Гайд по жизни. Как пережить „подростковый“ возраст с пользой» (издательство АСТ, редакция «Аванта») авторы впервые подробно описывают почти неуловимый, но очень важный период — предподростковый возраст. Это короткое время между детством и подростковостью, когда дети внезапно начинают чувствовать себя «другими», примерять фантазийные личности и даже планировать побеги, — и при этом все еще остаются теми же смешными и трогательными девятилетками. Именно этот переходный момент, часто забываемый и родителями, и специалистами, становится ключом к пониманию того, как формируется самостоятельность и ощущение «я» перед настоящей подростковой бурей.

«Я — скандинавская принцесса»

Пятая глава своим названием немного выбивается из общего стиля, и это не случайно. Сейчас мы обсудим как бы межпериод, о котором почти нигде не написано. Назовем его предподростковый возраст. Это последние месяцы, когда родители могут насладиться обществом своего малыша, пока он еще не превратился в сложное создание под названием «подросток».

А определить, что наступил предподростковый возраст, очень просто по двум признакам (кстати, у вас они были?).

Первый признак: ребенок начинает воображать, что он не родной, причем у этого нет рациональных объяснений (например, найденных документов), а мысли очень наивные (украли цыгане, подменили в роддоме и т. п.). Причем своих, которых он вдруг определил в приемные, родителей он продолжает любить. «Ну они в целом неплохие люди и, конечно, многое для меня сделали, любят. Но я приемный, я другой, я не отсюда».

Самое интересное, что чаще всего ребенок не задает родителям вопрос «А не приемный ли я?», но по секрету может обсудить это с другим значимым взрослым. Например, со старшим братом или сестрой, тетей, со сверстниками. И тут важно не бежать сразу к родителям с этой новостью, иначе ребенок убедится, что все взрослые — предатели и им нельзя доверять, а просто выслушать.

В чем же здесь психологическая подоплека? Ребенок начинает осознавать свою особость. Это первый маленький шажок на пути становления ребенка как субъекта.

Поясню. До этого момента ребенок — объект воспитания, обучения, сам он практически не имеет свободы. А в этот момент он начинает осознавать, что он не мамин сладкий пирожочек, а кто-то другой. И появляется ощущение «Я чужой», «Я не такой, как они». И самое простое объяснение этому — меня усыновили.

Второй признак: ребенок начинает мечтать, как он убежит, после того как чужеродность стала слишком сильной. Причем это не побег подростка из серии «Вы меня не понимаете, поэтому я ухожу». Это другой побег. Это побег Тома Сойера и Гека Финна, когда они убежали и жили на острове. Ребенок мечтает о том, как он убежит и будет жить с собачкой в шалаше и жарить сосиски. Если ребенка спросить: «А что дальше? А для чего это?», он ничего не ответит. Это мечты о побеге «я другой, и я уйду». У кого-то это остается мечтами, а кто-то собирает рюкзак и отправляется в путь. Но путешествие быстро заканчивается.

Вот такой интересный и милый предподростковый возраст, в котором нет драмы, но именно этот возраст готовит родителей и детей к подростковому возрасту.

Здесь две идеи, которые готовят к будущему:

• я другой, я уже не милый мамин малыш;

• я уйду, не сейчас, но чуть позже, готовьтесь.

Это очень четкое послание, которое важно уловить. Это послание идет и во внешний мир, и во внутренний, говоря ребенку: «Все, детство заканчивается, ты перестаешь быть ребенком, готовься уходить».

А при чем здесь скандинавская принцесса, спросите вы?

А это маленькая история из детства Екатерины Мурашовой, которая очень хорошо характеризует этап предподростничества.

Нам было лет по девять-десять, и моя подружка позвала меня на крышу сарая, где у нас происходили все выяснения отношений и тайные разговоры. Это было секретное место, возвышение над двором, где точно никто не мог помешать. И подруга говорит мне:

— Ты знаешь, я приемная в нашей семье.

Она была единственная натуральная яркая блондинка в семье русоволосых. Но мы в то время не умели разговаривать по душам, и я не знала, что нужно сказать в ответ, поэтому только угукнула. А она продолжала:

— Ты знаешь, на самом деле я — скандинавская принцесса.

Я совсем обалдела от удивления, и слов у меня не было. Собственно, ответа подруга от меня и не хотела, она просто сообщила эту информацию как данность.

Я пришла домой и все думала, что же это такое было. У меня в голове это не помещалось, и в мое мировоззрение не встраивалось. Видимо, поэтому я и запомнила этот разговор.

Самое интересное, что многие годы спустя я спросила у нее, а помнит ли она тот разговор? Нет, она забыла и считала, что такого просто не могло быть.

Не помню, было ли у меня ощущение, что я — не родная, а вот побег был.

Через год после истории с принцессой я с двумя дворовыми друзьями собралась в побег. Мы решили помочь вьетнамским патриотам бороться с американскими захватчиками. Насушили сухарей, собрали рюкзаки и ушли. Мы добрались из Санкт-Петербурга (в то время Ленинграда) до Вологды. В Вологде нас сняли с поезда и допросили в милиции. Честно скажу, мои друзья держались партизанами и ничего не сказали, а я все выложила: кто мы, откуда, куда держим путь.

Я как сейчас помню: милиционер, который меня допрашивал, повернул ко мне зеркало, в котором я увидела взъерошенное создание с поцарапанным и перемазанным лицом, и спросил:

— Девочка, посмотри на себя и задай себе вопрос, чем ты, вот такая, можешь помочь вьетнамским патриотам?

И в этот момент я поняла его правоту, а также и то, что наш побег — про что-то иное. Конечно, я не знала тогда психологическую подоплеку всей этой истории, но инсайт, что дело не во вьетнамских патриотах, я помню очень хорошо.

Часто эти истории про инаковость и мечты о побеге забываются. Но, если вы пока помните их, запишите, потом будет интересно почитать и вспомнить.