«Ты уже знаешь, что не принадлежишь себе, и эта мысль для тебя вовсе не смертельна»: история мамы, которая справилась с ПРД

Надо ли говорить про послеродовую депрессию? Сложный вопрос. Вроде бы заметна тенденция – озвучивать тяготы родительства. Это хорошо. С другой стороны, вытаскивать на свет личное всегда страшно. Ведь есть и другая тенденция – «депрессия это не болезнь, хватит ныть» и так далее. Вытащишь это самое личное, а тебя отчитают.

Я очень долго решалась, и все-таки доводы «за» перевесили. Довод, на самом деле, всего один – стать очередным человеком в списке тех, кто с этим столкнулся. Мне иногда говорят: «Как у вас все хорошо с детьми, ты – хорошая мама», и я понимаю, что такое впечатление и правда может сложиться. Вот поэтому важно сказать – на самом деле были ого-го какие подводные камни.

Из послеродовой депрессии я выползла ближе к Наташиному году, а пока в ней находилась, совершенно не считала, что она у меня есть. Когда мне об этом сказал врач, я про себя возмутилась страшно. При чем здесь депрессия, просто все очень сложно, очень тяжело, да что там — ужасно! Ребенок не ест грудное молоко, спит по полчаса – рехнуться можно же. И эта сумасшедшая круговерть изо дня в день, тут кто угодно двинется. Так я думала, не видя конца и края мучениям.

Когда осознала, что на самом деле депрессия-таки была? Наверное, когда потихоньку вернулась в нормальное состояние. Потому что оно очень, кхм, отличается от ненормального. А окончательно осознала тогда, когда родился Сережа, и вроде как сложностей и хлопот должно было стать в два раза больше, логично же. Ан нет, я вроде бы и уставала, но чувствовала себя замечательно. Я успевала готовить, сочинять какие-то дурацкие рассказы, рисовать, встречаться с друзьями... И проводила время с детьми так, что меня саму это радовало и окрыляло.

Что же было, когда родилась Наташа? Совершенно другая картина. Первые пару месяцев я вообще провела в прострации, мне казалось, что дочь постоянно орет, а я не знаю, что делать. Но по крайней мере она ела молоко – а вот потом что-то пошло не так, она стала плакать и отказываться.

Сколько плясок с бубном было, сколько разных приемов, чтобы все наладить – не сработало ничего. Каждое кормление превращалось в ад для нас обеих, а кормить маленького ребенка, как известно, полагается не раз, не два и не три в день. К концу лета, когда Наташе стукнуло почти пять месяцев, я напоминала скорее зомби, чем маму. И тогда Наташа, которая до этого хотя бы спала вполне неплохо, перешла на получасовой сон.

За полчаса можно успеть многое, не спорю. Но для того чтобы восстановить силы и хоть чуть-чуть прийти в себя, этого времени катастрофически не хватает. При этом я все еще продолжала бороться за грудное вскармливание, хотя оно давно уже стало смешанным, и смесь дочь ела охотно и без криков.

У меня молока почти не осталось, и в итоге я приложила Наташу к груди последний раз, когда ей было полгода. Чувство вины грызло нещадно – плохая мать, не смогла, не справилась. Убила кучу нервов, порой рыдала, но старалась, старалась, старалась… и не справилась. Сейчас это кажется мне чудовищной глупостью – так изводиться просто из-за установки «кормить надо своим молоком, смесь – в разы хуже». Поймите меня правильно, я до сих пор за свое молоко, но очевидно же, что в каких-то случаях лучше успокоиться и поберечь психику и себе, и ребенку. А тогда мне было настолько совестно, что я даже не находила в себе сил признаться другим людям в том, что перестала кормить. Близкие друзья, конечно, знали. Но если кто-то знакомый дежурно спрашивал: «Как, кормитесь еще?», я судорожно кивала. Теперь это не укладывается в голове – в каком состоянии надо находиться, чтобы врать из страха?

А впрочем, нагляднее всего следующий пример. В пять-шесть месяцев Наташи я впервые с момента ее рождения послушала музыку. Надо было сходить в детскую поликлинику, но без ребенка, за какими-то там справками. Мама меня отпустила, и я вдруг поняла: я же сейчас буду минут сорок идти по улице, пешком, сама по себе. Надо взять плеер! Это воспринималось как невероятное событие. Я вышла на улицу, вставила наушники, включила песню… И расплакалась. Из-за осознания, что до этого дня я даже не вспоминала о том, что музыка существует. Не могла найти минутку, чтобы забыть обо всем и послушать любимые мелодии. Так всю дорогу и проплакала – казалось, что как только вернусь домой, то снова попаду в мир без музыки. И он таким останется навсегда.

Надо ли говорить, что после рождения Сережи я послушала музыку едва ли не в роддоме?

Как вообще можно было решиться на второго ребенка, если после первого началась депрессия – отдельный вопрос. В моем случае сошлись два фактора. Во-первых, я всегда хотела двоих детей с маленькой разницей в возрасте. Во-вторых, к году Наташа научилась сносно спать, в том числе и всю ночь, и в целом показала себя девочкой вполне самостоятельной. Так и вышло, что я подписалась на испытание снова, но испытания не получилось. На этот раз все сложилось по-другому, меня будто подменили. Точнее, наоборот, – именно такой я и должна была быть изначально. При нормальном развитии ситуации ребенок воспринимается как счастье, и он вдохновляет, а не наоборот. Проблемы не пугают, встречаются с непробиваемым спокойствием и с уверенностью, что это временно. Я не хочу сказать, что все идеально. Выйти из себя и кричать, к примеру – не без этого, а как же. Я в принципе не отличаюсь хорошим терпением, к сожалению. Но чувствую себя счастливой, чувствую, что все на своих местах, все гармонично и правильно. Вот только как отмотать время назад и поделиться этим опытом с самой же собой?

Никак, и из этого следуют две худшие вещи во всей этой истории с послеродовой депрессией. Первая: твой ребенок ни в чем не виноват, но он получает вместо матери несчастное зомби-создание, которое не соображает, что происходит. Как исправить последствия этого – не знаю, пока даже сложно предположить, какими они могут быть. Мне безумно жаль Наташу, потому что ей досталось вот это вот все. Вторая: ты не можешь оценить свое состояние самостоятельно, не замечаешь, что с тобой происходит. А со стороны этого тоже может быть не видно – непостижимо, но факт. Например, когда я проводила премьеру снятого мной документального фильма (Наташе исполнилось месяца два), я была совершенно никакущая. Однако в голове остался план, задуманный еще до появления дочки, поэтому я машинально, но четко его воплотила. И вряд ли кто-то из зрителей подумал: «С ней что-то не так», наверняка подумали скорее что-то вроде: «Здорово, не пропадает в пеленках, активничает, молодец».

Напоследок – пара мыслей о том, почему это вообще произошло. Не знаю, как у других, но по мне очень ударило разрушение моего личного пространства, которое мне, как интроверту, жизненно важно. Я пыталась к этому подготовиться, но не смогла. Это похоже на переезд на другую планету. Когда ты думаешь: «Ребенок уложен, значит, есть два часа на себя», а он просыпается через тридцать минут – это просто вышибает почву под ногами. Что интересно, по второму разу – нет, не вышибает. Ты уже знаешь, что не принадлежишь себе, и эта мысль для тебя вовсе не смертельна. Ты уже знаешь, что принадлежишь кому-то в сто раз более прекрасному и удивительному. И помнишь, что однажды этот прекрасный и удивительный научится спать всю ночь, а пока не умеет – и в этом нет ничего страшного.