«Бренная пена морская» Марина Цветаева: 10 малоизвестных впечатляющих фактов о поэтессе

Новая тема — «Отцы и дети» — получилась особенно пронзительной: через анимацию, архивные кадры и живое слово актеров зрители словно переносятся в прошлое и слушают, как звучит история.

Одной из героинь сезона стала Марина Цветаева. Поэтессу озвучила Юлия Снигирь, которая прочла воспоминания Марины о дне открытия Пушкинского музея — того самого, которым заведовал ее отец. Мы же решили вспомнить и рассказать вам 10 редких и удивительных фактов из жизни Цветаевой, которые раскрывают ее с новой стороны — живой, уязвимой, детской и дерзкой.

Малышка-полиглотка

Марина Цветаева проявила свою поэтическую натуру с поразительно ранних лет. Уже в четыре года малышка, только-только освоившая чтение, начала экспериментировать с рифмами. Ее мать, Мария Александровна, с удивлением отмечала в дневнике: «Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, — может быть, будет поэт?»

К шести годам юная Цветаева уже вовсю сочиняла стихи, причем делала это на нескольких языках. Марина свободно говорила на французском и немецком, соответственно, и вирши легко складывала на всех трех. Способности к языкам во многом развивались из-за обилия переездов — семья колесила по Европе, меняя один пансион за другим в Швейцарии, Италии и Германии. Эти путешествия были вынужденными: родители искали лучших врачей и подходящий климат для матери Марины, страдавшей от туберкулеза.

Несостоявшаяся пианистка

Мама Цветаевой видела свою дочь исключительно за роялем. Талантливая пианистка сама, она с фанатичной настойчивостью начала музицировать с четырехлетней Мариной — по строгому расписанию: два часа утром и два вечером. И надо признать, у девочки были все задатки для блестящей музыкальной карьеры: редкий абсолютный слух, необычайно гибкие пальцы и врожденная дисциплинированность. В шесть лет маленькая вундеркинд уже переступила порог Общедоступного музыкального училища В. Ю. Зограф-Плаксиной, где с 1899 по 1902 год усердно осваивала фортепианное мастерство. Однако после безвременной кончины матери в 1906 году рояль постепенно умолк. Как позже признавалась сама Цветаева в одном из своих произведений: «Мать — залила нас музыкой. (Из этой Музыки, обернувшейся Лирикой, мы уже никогда не выплыли — на свет дня!)». Жила бы мать — жила бы и пианистка в Цветаевой. Впрочем, музыка уступила место поэзии, но никогда полностью не покидала ее стихи, сохранившись в их неповторимом ритме и мелодичности.

Кулинарные страсти

Интернет пестрит рецептами так называемого Цветаевского яблочного пирога. И это странность, поскольку мнения современников о Марине-хозяйке разделились. Кто-то вспоминает, что она могла смело взяться даже за сложные блюда, а в голодные революционные годы умудрялась печь пироги из лебеды или варенье из лепестков роз и одуванчиков. А кто-то (например, актриса Мария Кузнецова) уверяет, что поэтессе не нравилось готовить. Да и в целом к еде она была равнодушна: даже в сытые времена Цветаевой было все равно, что есть. Она рано вставала и весь день проводила за работой. Впрочем, считается, что знаменитый яблочный пирог Марина помнила с детства, когда угощение для всей семьи готовили деревенские девушки, а затем она повторила рецепт для своей дочери Ариадны Эфрон.

Мужская профессия

В 1918 году, оставшись без средств, устроилась переводчицей в Наркомнац — редкий случай, когда женщина занимала официальную должность при советской власти. Официально ее позиция звучала солидно — «помощник заведующего русским столом», но реальные обязанности были куда скромнее: составление архива газетных вырезок, в том числе из зарубежных изданий. В анкете при приеме на работу Цветаева указала в графе об опыте: «Отзывы о книгах в журнале „Северные записки“». Однако это было некоторым преувеличением — в действительности она публиковала там только стихи и переводы, но не критику. Переводила она при этом действительно много, открывая русскому читателю произведения Федерико Гарсиа Лорки, Иоганна Вольфганга Гете, Вильяма Шекспира, Герша Вебера и других. Примечательно, что работала она в обе стороны: как на русский, так и с русского. Например, известно, что Цветаева очень ценила творчество Маяковского и даже перевела на французский его стихотворение «Сволочи» (1922) — резкую отповедь о голоде в Поволжье.

Прага, я люблю тебя

Марина обожала чешскую столицу, где провела в свое время неполных три года. В тот период жизни Цветаева особенно любила холм Петршин, вдохновивший ее на создание «Поэмы Горы» — страстного посвящения искусствоведу Константину Родзевичу, с которым случился стремительный и болезненный роман. Бродила она и по Карлову мосту, где ее внимание привлекла скульптура рыцаря Брунцвика. Поэтессе показалось, что каменный лик имеет с ней сходство, что вылилось в стихотворение «Пражский рыцарь». Особое очарование для Цветаевой представляли и Мальтийская площадь, и Влтавская набережная, запечатленные в «Поэме Конца», и белоснежные башни храма св. Йиржи, который она называла «святым Георгием под снегом», и куранты на Староместской площади. Именно в Праге в 1924 году родился ее пронзительный поэтический диптих — «Поэма Горы» и «Поэма Конца», где восторг любви к Родзевичу переплелся с горечью расставания. Любопытно, что первое свидание влюбленных произошло… в анатомическом театре Праги.

Мир полон ужаса

Фобии Марины Цветаевой всплывают в воспоминаниях самых разных людей. И часто они даже не повторяются. Кажется, что поэтессу преследовал целый комплекс необычных страхов, формировавших ее повседневные привычки. Она испытывала настоящую панику перед современными городскими реалиями: говорят, Цветаева патологически боялась лифтов (опасаясь застрять), эскалаторов и автомобилей. В метро она заходила только в первые вагоны, считая их безопаснее. Переход улицы превращался для нее в испытание — крепко вцепившись в руку спутника, она шептала: «Сейчас меня раздавят». Среди ее необычных фобий была боязнь червяков — дочь вспоминала, как мать вздрагивала при их виде. Многоэтажные здания и толпа также вызывали у нее тревогу.

Душа важнее

Марина Цветаева с юности сознательно отвергала общепринятые нормы женственности, создавая собственный, узнаваемый образ. Несмотря на серьезные проблемы со зрением, она категорически отказывалась носить очки, предпочитая размытый мир четким контурам — эта особенность стала своеобразной творческой метафорой. Ее отношение к внешности было последовательно бунтарским. В подростковом возрасте она сначала радикально изменила цвет волос, а затем и вовсе побрилась налысо. Полностью игнорировала косметику, считая ее проявлением зависимости от мужского мнения. Демонстративно не ухаживала за руками, сохраняя следы никотина и чернил как «знаки поэтического ремесла». Особое место занимал ее «фирменный» стиль в одежде — Цветаева предпочитала мужской крой, что объяснялось как особенностями фигуры, так и мировоззренческой позицией. Однако этот аскетизм она умело балансировала выразительными деталями: массивными кольцами, часами в мужском стиле и другими неожиданными аксессуарами.

Брак по собственному предсказанию

В личной жизни поэтессы сочетались романтические жесты и сумасбродные поступки, а ее страсть всегда граничила с жестокостью. Легендарной стала история ее знакомства с будущим мужем: Сергей Эфрон угадал ее любимый камень — сердолик, преподнеся бусину во время крымской поездки. А поэтесса всегда говорила, что выйдет за того, кто угадает ее любимый камень. Так и произошло. Но трогательный момент предвосхитил весьма непростые семейные отношения. Цветаева многократно изменяла мужу — как в мыслях, так и на деле, причем и с мужчинами, и с женщинами (она действительно пережила бурный роман с поэтессой Софьей Парнок в 1914 году, едва не разрушивший брак — Эфрон даже собирался вызвать соперницу на дуэль). За 29 лет супружества ее многочисленные измены и эмоциональные бури создавали напряженную атмосферу в семье. А масла в огонь подливало и неоднозначное отношение к детям.

Дети — цветы не для каждой

Страницы, связанные с материнством Цветаевой, действительно особенно трагичны. В 1919 году, отчаявшись прокормить дочерей, Цветаева поместила их в подмосковный приют под видом сирот. Этот отчаянный шаг привел к гибели трехлетней Ирины от голода — Ариадну удалось спасти, вовремя забрав обратно. Современники отмечали непростой характер Марины в общении с любыми детьми. Сохранился показательный эпизод: на званом ужине, когда чья-то шаловливая девочка пыталась поменять гостям туфли, только Цветаева сохранила свою пару — призналась, что уколола ребенка булавкой. Эти противоречивые поступки рисуют сложный портрет женщины, в которой поэтический гений соседствовал с непростым, порой жестким характером.

Пророчество о смерти

Предсказала поэтесса не только свой брак, но и свою смерть. Не в точности, но в ощущении. Казалось бы, Цветаева начала писать о смерти слишком рано: еще в 1913 году, когда была молода, прекрасна, богата и счастлива. Тогда эта тема будто возродила ее дар (спасибо знаменитому «Реквиему»:

«Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли…»).

Но более поздние стихи поэтессы о смерти уже не философские, бесплотные размышления в романтическом ключе, а сбитые, как натянутые нервы, комки мрака. Конечно, когда в 1939 году, накануне рокового возвращения в СССР, она создает стихотворение Douce France, в нем проступают намеки на насильственную смерть: «Меня убьют, казнят».

И хотя формально пророчество не сбылось (поэтесса покончила с собой), его суть оказалась пророческой — система действительно «казнила» ее морально, доведя до отчаяния. Но были и другие предзнаменования. Смертельные мотивы достигли кульминации в последнем стихотворении «Все повторяю первый стих…», написанном за несколько месяцев до самоубийства. Как отмечает графолог Светлана Семенова, Цветаева словно «примеряла» смерть в последние годы — ее творчество стало хроникой постепенного ухода, где каждая строчка приближала трагическую развязку. Это была не внезапная трагедия, а растянутое прощание с жизнью через поэзию.