Евгения Былина написала книгу «День нематери», она посвящена теме перинатальной утраты, которую мы стараемся максимально обширно освещать.
Она обратилась к нам и предложила опубликовать отрывок из «Дня нематери». Мы предлагаем вам познакомиться и с авторкой, и с ее книгой. Слово Евгении.
В 25 лет я потеряла беременность на сроке 22 недели, мы с мужем ждали двойню — мальчика и девочку, но дети родились слишком рано, чтобы выжить. Беременность далась мне с трудом: она наступила в результате третьего цикла стимуляции овуляции (это практикуется при лечении бесплодия), я практически сразу же попала в больницу из-за гиперстимуляции, но неприятнее было столкнуться с отношением врачей ко мне и к другим, кто оказывался на соседних койках. Эти 22 недели были полны светлой надежды и слез, тревог и трудностей. Вторая часть книги посвящена проживанию горя, тому, как я и мои близкие столкнулись с опытом, к которому нельзя быть готовым.
Почему я вообще решила ее написать? Я всегда пишу в состоянии стресса, это мой способ переживания эмоций и сублимация. Я журналист по образованию, умею складывать слова в предложения, и сама ищу поддержку через тексты. Когда я столкнулась с потерей, стала искать информацию и поняла, что эта тема будто замалчивается (это был 2016 год), но уже тогда были люди, которые открыто рассказывали свои истории и это правда очень помогало мне.
Свою книгу я писала в процессе переживания горя. Параллельно постила какие-то мысли в свой ноунейм ЖЖ (тогда он был еще жив). Мне неожиданно начала приходить обратная связь от разных людей: кто-то благодарил, что я поделилась, потому что они переживали подобное и чувствовали одиночество, кто-то проявлял сочувствие и высказывал слова поддержки.
Мне кажется, мы все выросли в обществе, где принято молчать «о таком», не выносить наружу переживания, не проявлять эмоций, а оказывается, мир открытый и дружелюбный, стоит попросить о поддержке и ее обязательно дадут.
Моя книга — как раз про эту поддержку. Она, конечно, в первую очередь для тех, кто столкнулся с утратой. Но я получаю отзывы и тех, кто просто не равнодушен, кто хочет поддержать близкого человека в переживании горя, но не знает, как это сделать.
Тема очень болезненная и сложная, но в ней очень много светлой надежды, что все будет хорошо. Я в это искренне верю.
Я лежу в палате, куда поступают по скорой и кладут перед операциями. Каждый день тут будет появляться кто-нибудь новый — так объяснила медсестра. А вот я никуда не денусь: операция не нужна, а значит, для перевода в другую палату повода нет.
Многие женщины приходят «по записи», со готовыми анализами, с историями болезни. В их глазах живет тревога, но они ложатся сюда сами, понимая, что предстоит. Для меня же все они делятся на две категории: те, кто хочет знать, что будет представлять собой лечение, и те, кто предпочитает довериться врачам.
За следующие три недели я познакомлюсь с многими из них: молодыми и пожилыми, обеспеченными и со средним достатком, с теми, кто воспитывает детей, и бесплодными. У кого-то миома, кто-то мечтает избавиться от диагноза, который ставит крест на тебе как на женщине. Есть и такие, кто приехал в Томск из другого города, чтобы сделать интимную пластику. С одной из последних происходит курьез. После операции к ней заходит врач и резюмирует — они восстановили только одну стенку влагалища.
— Как одну? Я заплатила за две!
— Женщина, если бы мы сделали так, как планировалось, у вас бы туда даже палец не пролез!
Мы давим в себе смех, пока врач и пациентка обмениваются долгими взглядами.
— Тогда верните половину денег обратно!
Мы больше не можем сдерживаться и начинаем хохотать. Врач оглядывает нас и молча покидает палату.
Мы продолжаем разговаривать — только чужие истории, рассказанные по принципу «мы больше никогда не увидимся», помогают сохранять адекватное отношение к тому, что здесь происходит, и немного отвлечься. Правда, некоторые из них оставляют в памяти яркий след.
Мне навсегда запомнится девушка, поступившая через пару дней после меня. Выглядит она молодо, но вряд ли младше меня. Низкая, полноватая, с красивым лицом: мягкие черты, выразительный взгляд, пухлые губы. Ее койка около моей, она аккуратно складывает вещи в тумбочку, стелет белье, ложится и поворачивается ко мне:
— А вы здесь почему? — начинает она без всяких «здрастье» или «привет».
— Не знаю.
Ну а что мне отвечать, если я не в состоянии объяснить, по какой причине я здесь.
— Бывает, — улыбается моя собеседница. — Меня положили на обследование. Говорят, здесь хорошие врачи. Не волнуйся.
Через пару часов я выясню, что ее зовут Лиза, она мать двойни, они с мужем и ее родителями живут в пригороде в частном доме. Ее мама помогает с детьми, пока муж пашет на двух работах. Две дочурки появились благодаря процедуре ЭКО, а бесплодие Лизе поставили в двадцать три, после двух лет тщетных попыток забеременеть.
— Я думала, такого не бывает. Я молодая, он тоже. Разве этим болеют здоровые люди? Разве бывает так, что тебе двадцать один, а ты тупо не можешь залететь?
Сейчас она рассказывает об этом с улыбкой, а тогда, говорит, плакала каждый день, приходя с учебы, пока муж был на работе. Чтобы не видел и не жалел. К семи вечера она прекращала лить слезы, умывалась и встречала мужа ужином и теплой улыбкой — давала понять, что в их жизни все нормально. Отчаянная домохозяйка, только без сериальных заставок и лихих поворотов сюжета.
К концу дня разговоры в палате стихают. Тем женщинам, что завтра идут на операцию, дают успокоительное, чтобы они крепко спали. Мы с Лизой лежим молча, копаясь в своих телефонах. На меня накатывает тоска, слезы сами катятся ручьями, их не остановить. Моя новая подружка замечает это — смартфон предательски подсвечивает лицо. Она присаживается на край моей постели, пытаясь успокоить. Способ Лиза выбирает интересный: решает рассказать, что она пережила после протокола ЭКО.
Интересное по теме
Как поддержать подругу, которая пережила выкидыш
Я не знаю, как это объяснить: особенностями менталитета, воспитанием, тактичностью, но факт остается фактом. Мы совершенно не умеем выражать сочувствие, сопереживание. Чужая боль или парализует, или пробуждает поток советов. Я и сама совершенно не умею поддерживать. У каждого свое горе, а найти те самые слова бывает очень сложно. Я много знаю о силе слова, но когда твой мир начинает рушиться, разве оно может тебя спасти?
Очевидно, меня избегает весь медперсонал — от женщины, которая приносит еду, и до лечащего врача. Они не задерживаются рядом и не вдаются в подробности. Уверена, что они сочувствуют мне, но молчат, а я сейчас не отказалась бы от доброго слова поддержки. Особенно от незнакомых людей, ведь с ними мне не нужно переживать, что они тоже ранены моей болью. Мне хочется сказать им всем: идите домой и обнимите своих детей, но я молчу. Кажется, все те, кто заходит в палату по долгу службы, боятся, что я вцеплюсь им в голову и разобью об стену. Но ведь я никого не виню. Это бессмысленно, и у меня нет на это времени.
Особенную боль приносят утешения типа «молодые, родите еще».
Вместо «заткнись» я киваю, а потом начинаю злиться. Эти слова обесценивают мою потерю и делают еще больнее. Почему-то после этих слов вспоминаю девятилетнюю себя. Февраль 2001-го, мы приехали с похорон отца. В доме слишком много людей, все говорят шепотом. Выходя из комнаты, я слышу голоса маминых подруг:
— Жалко Лену…
— Да, но она еще выйдет замуж. А вот Лешу уже не вернуть!
В девять лет я не знала слово «обесценивание», но мне стало очень обидно за маму. Моего отца и правда не вернуть, но это не значит, что боль от его потери можно стереть годами или другими браками. К слову, она так и не вышла замуж.
Ко мне в палату приходит местный перинатальный психолог. По стечению обстоятельств мы с ней знакомы — общались в одной компании. Вспоминаю разговор полугодичной давности и ее слова о том, как раздражают вызовы к тем, кто потерял детей. Мол, она специализируется совсем на другом (а на чем тогда? как не сойти с ума от целлюлита на заднице во время беременности?), а так как она единственный специалист на всю больницу, ей приходится утешать всех «бедняжек», которые поступили с выкидышем или потеряли ребенка в родах. «Пусть нанимают еще одного врача! Я работаю с теми, кто готовится к родам, а не утираю сопли тем, кто горюет». Раз эта женщина сейчас сидит в моей палате, значит, второго врача они не нашли. Конечно, я не горю желанием видеть ее, но и неприязни не испытываю, даже пытаюсь мысленно ее оправдать: может, тогда она сказала это от усталости? Но мне интересно: она помнит тот пьяный разговор на диване у моей подруги?
Интересное по теме
«Только вернувшись из женской консультации домой, я позволила себе разрыдаться»: монолог о том, почему не стоит молчать о перинатальных потерях
Знакомая проявляет сочувствие, говорит, что мне обязательно нужно поплакать (будто я делаю что-то, кроме этого), а после выписки первым делом обратиться к психотерапевту по месту прописки. Она диктует свой номер и просит обязательно написать, если я решусь пойти — она договорится о приеме. Оказывается, к бесплатным психологам из муниципальных клиник не так просто попасть — здесь нужны связи.
За стеной плачут дети. Мне плевать, они совсем не раздражают. Даже если они будут реветь всю ночь, я и не замечу. Я слышу разговоры их матерей, когда на секунду останавливаюсь в общем коридоре. Какая она — жизнь с детьми? Та, что постарше, делится опытом с молодой: как прикладывать к груди, что делать, когда он кричит. Со счастливыми мамами у меня общий душ и туалет. Та, что помоложе, выходит из палаты.
— Здравствуйте! — бодро говорит девушка.
— Здравствуйте, — очень тихо отвечаю я. Мне не хочется вести светские беседы.
— У вас такой спокойный ребенок! Его совсем не слышно, — ее губы расплываются в блаженной улыбке.
— Я лежу без ребенка, — хочется забежать в палату и хлопнуть дверью, но ноги стали тяжелыми, не могу пошевелиться.
— Вон оно что! Он в реанимации?
— Он умер.
Молодая мама меняется в лице, произносит слова сочувствия и скрывается в туалете. Я возвращаюсь в палату и начинаю рыдать. Так громко, что меня не перекричат и десять новорожденных. ОНИ умерли. ОНИ. Их было двое. Их больше нет.
У нас есть не только сайт
У нас есть не только сайт
Мерч
Рассылка
.
