Когда ребенок попадает в больницу, жизнь родителей превращается в сплошной стресс. Но бывает, что болезнь малыша — это не все, с чем приходится справляться.
Поездка в государственную больницу для родителей лотерея: кому-то везет с врачами и ремонтом в палате, а кто-то вспоминает дни в стационаре как самые тяжелые и тревожные. Мы поговорили с мамами, которые лежали в больницах со своими детьми, и собрали самые неоднозначные истории.
Прошлой осенью мы с сыном загремели в районную инфекционную больницу — место, в которое нам хотелось попадать меньше всего, но, увы, агрессивный ротавирус, превративший сына в вялую грустную тряпочку, не оставил нам выбора.
Вероятно, в больницу стоило отправиться раньше, когда я поняла, что выписанные участковым педиатром лекарства не помогают, но меня удерживал тот факт, что ребенку время от времени становилось лучше, а еще какой-то почти инстинктивный страх больниц (тем более инфекционных!) и сотни негативных отзывов в интернете — я читала их долгими ночами, пока тревожно прислушивалась, не начнет ли сына снова тошнить.
Но когда стало понятно, что улучшений не ожидается, я поспешно собрала сумки и вызвала неотложку, которая и отвезла нас в ту самую — пугающую — детскую инфекционку. Она располагалась за высоким желтым забором в старинном здании, которое всю свою жизнь было больницей.
С одной стороны, пребывание в больнице превзошло мои ожидания и страхи — большая часть медперсонала вела себя вежливо и доброжелательно, сын стремительно пошел на поправку. Но здесь важно рассказать о том, что львиная доля нашего положительного опыта зависела исключительно от наших же усилий.
Я сразу же попросила одиночную платную палату — 1800 рублей в сутки, иначе пришлось бы жить в четырехместной, где дети с самыми разными инфекционными заболеваниями и родители, которым не полагается отдельная кровать.
Муж каждый день привозил мне еду, потому что питаться одной и той же серой мыльной овсянкой и макаронами, разваренными до состояния клейстера, я не смогла («Простите, еда у нас не очень», — честно приговаривали сотрудницы столовой, плюхая серую жижу в глубокую тарелку). Я в первый же день написала отказ от «курса виферона», который, вероятно, сейчас включили во все клинические протоколы. Медсестра бурно удивилась, но комментировать не стала.
Мне повезло (по больничным меркам — очень сильно): у меня была возможность спать в отдельной кровати, пользоваться личным туалетом, есть нормальную еду, да и ребенок мой после двух первых капельниц с глюкозой и физраствором начал сперва робко, а потом более решительно скакать козлом (но выписали нас только неделю спустя).
И это тревожно — то, что твой больничный опыт напрямую зависит от случая и от того, как тебе повезет (кстати, чтобы тебе досталась одиночная палата, недостаточно заплатить — тебе должно сперва хорошенько повезти: мы заняли последнюю свободную, а потому все, кто поступал после нас, автоматически попадал в общую).
Я понимаю, что мой опыт легко мог бы оказаться куда более негативным, и что каждый раз, попадая в больницу, ты автоматически принимаешь участие в своеобразной невеселой лотерее: какая смена врачей тебе достанется, будет ли медсестра терпеливой или просто гаркнет на напуганного ребенка, дадут ли тебе кровать или придется спать на полу, будет ли еда съедобной или не очень. В тот раз мне повезло, но доверия к больницам, к сожалению, не прибавилось — кажется, детские болезни — это не та область, где кому-либо из нас хочется полагаться на удачу.
Моему сыну Илье было два года, когда мы попали в больницу с гнойным отитом. Ситуацию осложняло то, что в приемный покой нас доставили совсем по другой причине: ребенок поцарапал гениталии, занес инфекцию, и начался баланопостит. В приемном отделении малышей осматривает сразу несколько специалистов, так что нам «заодно» проверили уши и, увидев следы гноя, настоятельно порекомендовали лечь в стационар, а именно в инфекционное отделение.
По отзывам знакомых, я ожидала худшего и была уверена, что к отиту непременно присоединится ротавирус, но все обошлось. Не представляю, как переживать в российских больницах ситуацию, когда и у мамы, и у ребенка одновременно симптомы кишечного отравления.
Мне повезло: это была небольшая палата, где, кроме нас, лежала только одна мама с двумя детьми. Но малыши все равно сходили с ума, лезли друг к другу, пытались драться, отнимали игрушки (и тянули их в рот). По сути, ребенок круглосуточно находится на тебе, ты боишься, что он полезет на пол, что-то поднимет — и привет, та самая инфекция.
В этом крошечном пространстве ты проводишь весь день, а ночью спишь с сыном на одной кровати. Окна почти не открываются, зато батареи работают на полную, и от жары дети особенно капризничают.
И, конечно, не едят хлебную котлету, костлявую рыбу и водянистую серую кашу из классического больничного меню. Ты не можешь заставить ребенка это есть, но понимаешь, что есть больше нечего, и окунаешься в чувство вины.
При этом могу сказать, что с врачами нам по большей части повезло. Советы щедро орошать антисептиком горло я проигнорировала, но в остальном с осмотрами, лечением и даже отношением санитарок все было в порядке. Конечно, хромала организация: хирург к нам пришел только один раз, после пятой просьбы, и назначил ванночки, которые в условиях стационара я просто не могла делать ребенку.
Ощущение, будто тебя заставили выбирать, какую часть тела лечить, а какую — оставить в покое. Вот почему я не дождалась «естественной» выписки и уехала долечивать ребенка домой. Врачам московских больниц по-прежнему доверяю, но, если придется снова госпитализироваться, не пожалею денег на платную палату.
Когда моему старшему сыну Максиму было три года, мы попали в отделение челюстно-лицевой хирургии. В палате размером 15 квадратных метров жили четыре семьи, причем с нами лежали маленькие пациенты с папами. Жить с другими людьми сложно, воспитание у всех разное. Максим был шокирован тем, что наши соседи по палате кричали друг на друга и даже били детей.
Родителей там не кормили. Я была просто унижена женщиной, которая разносила еду. Когда я подала ей две тарелки — свою и сына — она рявкнула: «Куда вы тянетесь? Родителям не положено!»
Спят мамы и папы вместе с детьми. Я и мой ребенок весьма скромной комплекции, но все равно было ужасно неудобно, ведь подушка и одеяло тоже полагаются только малышам.
Но корень зла — это больничный туалет. Одним душем и туалетом пользовались порядка трехсот человек. Из-за этого все в отделении, а возможно и в больнице, заражались чем-то вроде кишечной инфекции. Врачи отрицали антисанитарные условия и говорили, что мы неправильно питаемся. Но я уверена, что такая массовая проблема не могла быть вызвана едой.
Я тоже заболела ротавирусом, поднялась температура, первые сутки я даже не могла встать. Но таблетку жаропонижающего мне не дали, потому что «мы здесь лечим детей». Я хотела купить медикаментов, но и продавать их отказывались.
В итоге мне пришлось поменяться местами с мужем и отлеживаться дома с температурой 39. Вот только инфекцию я привезла с собой, поэтому спустя сутки я снова вернулась в больницу, но уже с младшим сыном, которому тогда было полтора года. Кошмар повторился. Я до сих пор вспоминаю этот период как один из самых тяжелых в моей жизни.
В первый раз я с сыном попала в больницу, когда ему было восемь месяцев, пару лет назад. И с тех пор поняла, что важно быть «неудобным родителем», как мне сейчас советует педиатр. То есть до последнего задавать вопросы о диагнозе, о том, почему врач так считает. И главное — что будет, если не принимать те или иные препараты.
В тот момент я была еще неопытной мамой. И свято верила, что врачу виднее.
Сын целый день кашлял, потом поднялась температура. А так как это были выходные, то мы отправились к дежурному врачу. Педиатр бегло осмотрела сына и поставила диагноз «бронхит». Назначила стационарное лечение. Я, конечно, сразу согласилась.
Вот только после выходных начались майские праздники — на целых пять дней. И все это время сына лечили антибиотиками, на которые сразу началась диарея. Сын постоянно хныкал из-за боли в животе. А еще мы плохо спали по ночам, потому что сын соседки мог спать только с включенным светом. Три младенца в одной палате — это почти непрекращающийся ор.
И самое главное — через пять дней, наконец, пришел педиатр, сверился с результатами анализов, и, оказалось, что мы все это время лечились… от прорезывания зубов.
Кашель и температура были просто реакцией. Ах да, и через пару дней после выписки у ребенка точно появился бронхит, которым он там и заразился.
Так что теперь для меня главное — точный диагноз, проведенные анализы и заключение от нескольких врачей.
Мы с дочкой попали в больницу из-за воспаления мочевых путей. Первое неудобство — детская кроватка в палате была железной и максимально небезопасной, я не смыкала глаз по ночам, боясь, что малышка вывалится из нее. Туалетной бумаги в уборных не было. Но это все мелочи по сравнению с тем, как меня шокировал медперсонал.
Мы поступили в больницу в воскресенье, и Майе срочно нужна была капельница. По выходным их ставят только в реанимации, а родителям туда входить нельзя. Мне сказали подождать 15 минут. Все это время я слышала, как дочь исходила криком. Когда четверть часа прошла, я стала стучаться в отделение. Но мне только говорили: «Ждите!», а потом вообще перестали отвечать.
Я провела час у дверей реанимации, и все это время слушала, как Майя кричит и плачет так, как никогда раньше.
Когда медсестра наконец вынесла моего ребенка, она задыхалась и вздрагивала. А потом я заметила, что у дочки были исколоты все вены: на сгибах локтей, на обоих запястьях, на костяшках пальцев, под коленями. Тело с головы до ног было покрыто синячками и следами от уколов.
В ужасе я догнала медсестру и попросила объяснить, что случилось. Я понимаю, что младенцам сложно попасть в венку, но мне важно было узнать, как все прошло. Но в ответ я получила: «Я не обязана давать вам никакую информацию».
Дочь потом всю ночь вздрагивала и просыпалась, мы обе не сомкнули глаз. Утром я пошла жаловаться врачу, но он не разделил моего негодования. «А что вы хотели? У медсестер мизерные зарплаты!» — все, что мне сказали. Я выпала в осадок. В свое время я работала продавцом за очень скромную зарплату, но улыбалась каждому клиенту. А тут здоровье детей. В общем, с тех пор все медобслуживание у нас в семье через частные клиники, педиатр приезжает домой, и даже прививки мы делаем платно.
Когда мой четырехлетний сын Вова начал жаловаться на боль в горле и тяжело дышать, мы сразу вызвали скорую. В больнице нам сказали, что это ангина, и положили в стационар. Но ребенку становилось все хуже: температура росла, ему было заметно тяжело сделать вдох, сильно болело горло. При следующем обходе другой медик подтвердил, что это простая ангина и сказал наблюдаться.
Но через какое-то время Вове стало совсем плохо. По вызову пришел реаниматолог и сказал, что у ребенка эпиглоттит — опасная бактериальная инфекция, которая приводит к асфиксии и летальному исходу. «Шанс выкарабкаться еще есть. Срочно в реанимацию!» — я не верила своим ушам, ведь до этого врачи говорили, что об угрозе жизни и речи быть не может.
К работе реанимации у меня нет никаких вопросов — только благодарность за спасение моего ребенка. Там были отличные условия, кушетка для мамы и великолепные специалисты. Но после перевода в обычную палату, снова начались проблемы.
После смертельного диагноза нас хотели положить в палату, где наблюдалась девочка с гнойной ангиной. Я не могла этого допустить. Особенно учитывая, что отделение было пустым: на всем этаже были заняты лишь две палаты.
Разместить нас в одной из пустующих комнат предлагали только за доплату. Я согласилась, хотя палата была совершенно обычной, к тому же вакантной, мы имели право ее занять и без денег. Мне несколько раз напомнили, что пребывание нужно оплатить. Я собиралась пройти в кассу, но оказалось, что деньги нужно отдать наличными медсестре. При этом меня попросили подписать какую-то бумажку, что я жертвую эти средства клинике.
После выписки были новые сюрпризы. В нашем заключении был огромный список ингаляций, светотерапия лампой Биоптрон, капли для иммунитета и другие процедуры — большую часть из перечисленного нам не делали.
Моему ребенку постоянно требуется медпомощь из-за специфики здоровья — еще в младенчестве нам диагностировали СМА. Поэтому, увы, у меня много боли и разочарований из-за качества медицинских услуг и состояния больниц.
Однажды у трехлетнего Дани случился приступ. Мы сразу же помчались в больницу на своей машине, не дожидаясь скорой.
Когда мы вбежали в приемное отделение с ребенком на руках, который задыхался и терял сознание, нам ответили, что… нас не могут принять.
В тот вечер по городу дежурила другая больница. Я не могла в это поверить, у меня уходила земля из-под ног, но, тем не менее, нас действительно не приняли. Мы помчались в другое место, и, к счастью, там нам оказали помощь.
В стационаре с нами тоже случались тяжелые ситуации. Мы попали в больницу из-за того, что Даня сломал ногу. Кстати, кровати для мамы в палате не было, гипс занимал много места, поэтому я просто ютилась на краешке его постели и отключалась на пять минут несколько раз за ночь.
В одну из ночей ребенку стало плохо. Я уже знала с прошлого раза, что так происходит, когда у него повышается ацетон в крови. Снять приступ помогает капельница с конкретным составом. Я сразу сказала об этом врачам, показала бумаги с диагнозом, попросила поставить лекарство.
Но в ответ медики меня только отругали и сказали: «Вы что тут, собираетесь нас учить?»
Они дали ребенку противорвотное. Но Дане становилось все хуже и хуже, началась рвота с кровью, он словно «уплывал». Я в буквальном смысле на коленях умоляла врачей поставить капельницу. Когда они наконец это сделали, ребенок пришел в себя и через полчаса чувствовал себя хорошо. Я надеюсь, что нам не придется заново пройти через такое.
Ещё почитать по теме
Никто больше не будет надо мной насмехаться в тот момент, когда я одна открытая рана: личная история о замершей беременности
Хамство, отсутствие объяснений, лень: что нас больше всего напрягает в общении с педиатрами
Мамочки против системы: как «профессиональное мнение» убивает в родителях веру в себя