«Я делала все мерзкое, что может делать родитель маленького ребенка»: личная история родительского выгорания

Раньше я думала, что когда я могу позволить себе прикрикнуть на ребенка или разрыдаться в темной детской от усталости и злости — это вот оно, выгорание. Оказывается, это был какой-то подготовительный этап — как говорится, «not great, not terrible». Переутомление, помноженное на стресс и приправленное не самым удачным положением вещей — выдохнули, выпили чаю и пошли дальше. С кем не бывает.

Однако в этом октябре со мной случилось что-то похуже — то самое пуленепробиваемое выгорание, которое уже не лечится набившей оскомину теплой ванной (хотя, кого я обманываю, у меня и ванны-то нет) или часовой прогулкой в одиночестве.

Меня перестало умилять то, как он говорит, мне не хотелось ни обниматься, ни держаться за руки, ни включать мультики. Мне просто хотелось, чтобы от меня отстали, не трогали, оставили в покое. Я вела себя резко и холодно и, конечно, замечая это, ребенок тянулся ко мне еще сильнее, стараясь урвать ту любовь и заботу, которой ему не хватало. А мне хотелось отстраниться — и получался замкнутый круг из обид, раздражения и усталости.

В какой-то момент я поняла, что все, что я делаю — стараюсь удержать последний бастион ненасилия. Ну то есть я делаю все мерзкое, что может делать родитель маленького ребенка: ругаюсь за мелочи, кричу, угрожаю, манипулирую, запрещаю на пустом месте — разве что не бью. Это был последний шаг в пропасть, который я изо всех сил запрещала себе сделать, и иногда на это уходило невыносимо много сил. Иногда на это уходили все мои силы.

Мне казалось, что все, во что я верю, рушится прямо у меня на глазах — прежние методы не работали, ребенок вел себя все хуже и хуже, а любовь или хоть какая-то теплота внутри меня так и не появлялась.

В поисках помощи я обратилась к семейному психологу. Психолог выслушала, констатировала у меня проблемы с мужем, и отметила, что мой ребенок плохо воспитан и у него нет границ. Нет, это не дискредитировало психологическую помощь в моих глазах, это в очередной раз доказало, что не все психологи, какими бы именитыми они ни были, одинаково полезны.

Спасение пришло оттуда, откуда никто из нас не ждал — ребенок заболел, и мы загремели в больницу. Сперва мне было страшно оказаться с ним наедине в замкнутом пространстве — я боялась, что злиться я буду еще больше, а сбежать будет совсем некуда.

Однако оказалось, что побег был мне не нужен. За четыре дня, проведенные в больнице, я снова смогла почувствовать себя матерью своего ребенка. В больничном вакууме не было большей части привычных раздражителей — не было домашних дел, не было планов, не было работы, не было списков покупок, грязной посуды и подъемов по будильнику. Были только я, он, пара книжек, которые я успела второпях собрать, унылый вид из окна и чужие люди в белых халатах, которые изредка заходили в нашу палату.

Я снова начала им восхищаться, умиляться его проказам и смеяться над его шутками. Мы рассказывали друг другу истории и засыпали, обнявшись, на сдвинутых больничных кроватях.

Удивительно, оказывается, все это время, когда я думала, что мне отчаянно требуется сбежать от него и отдохнуть, чтобы перезагрузиться (и я пробовала, и это не помогало, и это бесило меня еще сильнее), мне на самом деле требовалось стать к нему ближе — без помех и преград. Знаете, как эта китайская ловушка для пальцев из американских фильмов: чтобы выбраться из нее, надо не тянуть в разные стороны, а наоборот двинуться навстречу друг другу.

Конечно же, четыре дня в больнице не сделали меня совершенно отдохнувшей и ресурсной матерью — я все так же иногда могу поругаться или разозлиться. Я все еще живой человек, в конце концов. И, конечно же, это не означает, что теперь я больше никогда не расстанусь с сыном — нет, время наедине с собой или с друзьями мне все еще необходимо и важно.

Может быть, если отбросить в сторону все лишнее, за ними найдутся тепло и нежность, которые, казалось бы, пропали безвозвратно.