Я еду в Усть-Сахрай – поселок у самого подножья Кавказского хребта, который был основан как селение для лесозаготовителей. Грунтовая дорога размыта, но зато вода смягчает ямы. Чувствую себя инопланетянином, который осуществляет вторжение в неведомый мир – заросли лопухов, покосившееся дома и заборы из деревянного штакетника. Со мной рядом сидит моя супруга, с которой мы в ссоре.
Меня встречает мужчина среднего роста, с аккуратной бородой и тачкой в руках.
— Ты посмотри, что сделали, поскуды! Забрались прямо в огород, столб свалили! Кони! Меня Василий зовут.
Я представляюсь и говорю, что с ним договаривались по поводу моего приезда. После неловкой паузы мы заходим в дом.
— Крестьянам стесняться нечего - чем богаты, тем и рады, — говорит он.
Он явно смущен и волнуется, как будет выглядеть его жилище. Я успокаиваю собеседника:
— Я ведь сам прожил десять лет практически по соседству.
В доме тепло и уютно. Стены и покрашены в разбеленный зеленоватый цвет, на дровяной печи стоят кастрюли с едой для живности, на старой мебели аккуратные махровые накидки.
— Двух свинок держу, курочек, картошку выращиваю – наш хлебушек, — говорит мужчина.
Василию 43 года, у него трое детей – Богдану 20 лет, Василию 18, Насте 12. После развода жена уехала из поселка, и мужчина восемь лет воспитывал детей сам.
— Пока жена устраивалась и искала работу, - объясняет он.
Я достаю телефон с заготовленными вопросами. Первый – помогали ли ему односельчане?
— Помогали добрым словом. В остальном я сам справлялся. Вел хозяйство. В детстве нас было семеро братьев и сестер, остались только я и три сестры. Научился о себе заботиться. Но иногда денежку дают на хлеб. Все друг другу помогаем.
Вопрос явно задел мужскую гордость, и я задаю следующий – хотели ли он или дети уехать в город, если была бы такая возможность?
— Я бы не хотел. В городе суета. Я привык быть здесь. Понимаешь? Ближе к земле. Картошечка, хозяйство, крестьянская жизнь идет своим чередом. Дети родились здесь и города тоже не знали. Но потом, конечно, захотели уехать. Сыновья сейчас в армии служат, а дочка вот как раз уехала. К матери. Сейчас наоборот многие из города приезжают сюда, где чистый воздух, лес, вода. Но сыновьям я говорю – служите, нечего вам здесь делать.
Задаю следующий вопрос: помогали ли дети ему в хозяйстве?
— Конечно! Хотя…Сейчас уже не то поколение, какими мы были. Нас воспитывали по-другому. А сейчас – попросишь прополоть картошку, они сделают. Но будут проходить мимо заросшей бурьяном дорожки и не заметят. Ты же не просил, скажут. Да я и сам жалел их. Мы с малого детства трудились. При коммунизме. Вот поэтому я их и жалел, а жалость – она и губит.
Я спрашиваю – как мужчине удавалось все успевать?
— Да как-то…получалось вот и все. Я к тому времени уже не работал в лесу – дерево упало на меня, получил тяжелую травму. Да и какая тут работа с тремя детьми – вели хозяйство, все время уделял им. Выручали удобства и прогресс. Все-таки и стирать проще в машинке, чем руками, как поначалу, например. И природа помогала, дети много гуляли, в лес, на рыбалку. Всегда вместе держались. А я пока по хозяйству управлялся. Я с ними тоже старался везде ходить, когда мог.
Я задаю вопрос – хотелось ли ему уделять время себе? Мужчина улыбается.
— На себя времени не было совсем. Не до этого. Хотя я вот с первого по третий класс все стихи с дочерью учил, можно сказать заново. У нас ведь были совсем другие стихи. Это ведь тоже время с пользой для себя!
— Было ли вам страшно, когда вы остались с детьми одни? – спрашиваю я.
Василий смотрит на меня, как будто не понимая вопроса.
— Когда мы развелись…Страшно не было. Мы в деревне трудностей не боимся. Тяжело было, да. Но не страшно. Надо – делаем.
Я замечаю в углу гитару.
— Вы играете?
— Да так, - отмахивается мужчина. – Пару аккордов знаю. Дочка прибегала, просила научить. Вот брат у меня играл здорово!
Я спрашиваю – о чем он сожалеет, что поменял бы, если можно было бы вернуться назад?
— Я бы просто прожил жизнь еще раз, прямо с детского сада. И почти ничего бы не менял. Сильно ни о чем не сожалею…Но, возможно, я не развелся бы с женой.
— Скучаете по детям? - спрашиваю я.
— Скучаю. Когда постоянно с детьми – привыкаешь к определенному графику, обязанностям. Кушать сварить, в школу собрать, умыть, одеть. А потом они уезжают – и пустота. В доме пусто и тихо. Я долго привыкал. Но человек такое создание – ко всему привыкает.
Я задаю вопрос о том, не переживал ли он, как справится с воспитанием дочери. И снова ловлю на себе тот же непонимающий взгляд.
— У меня есть младшая сестра, и когда мама умерла, я о ней заботился. Ей было тринадцать лет, а росли мы без отца. Так что я уже знал, что это такое – забота о девочке. Вот ты умеешь косички заплетать?
Я стыдливо верчу головой: «Нет».
— А я умею.
Я задаю свой последний вопрос: что такое любовь к детям, по его мнению?
- Любовь…Любовь – это понимание. Любовь – это уважение к детям. Любовь – это разговаривать с ними, объяснять что к чему, учить, но и слушать их мнение.
Василий задумчиво глядит в окно.
— Нет, ну ты посмотри, что они наделали! Сколько огородов вокруг – так нет же, залезли ко мне, крестьянину.
Мы выходим на деревянное крыльцо, с которого разбегаются кошки.
— Ой, ты их только не трогай. Уже четверо, и еще кошка скоро окотится.
Мужчина с удовольствием гладит рыжего кота.
Я сажусь в машину и первым делом извиняюсь перед супругой. Дорога размыта, но вода смягчает ямы. По пути назад я решаю непременно научиться заплетать косички.