«В ту пору я делала все, что могла, чтобы со мной считались»: отрывок из автобиографии Шэрон Стоун — о карьере, индустрии кино, сексизме и #MeToo

Актриса Шэрон Стоун написала автобиографию, в которой рассказала о трудном детстве, учебе и работе в Голливуде. Среди прочего она рассказала и о дискриминации женщин на съемочных площадках, домогательствах, сальных предложениях и угрозах, поступавших со стороны режиссеров и продюсеров. С разрешения издательства «Бомбора», которое выпустило книгу на русском языке, мы публикуем фрагмент главы, в которой Стоун рассуждает о движении #MeToo.

В моей индустрии давно рассчитывают на секс, а не просто на проявление сексуальности в кадре. Мне кажется, моей индустрией тут дело не ограничивается. Однажды я стала свидетелем того, как моя мама пришла в ярость от того, что какой-то мужик прижал ее к шкафам с документами на фабрике отца. Я слышала, как она говорила на кухне: «Я велела этому ублюдку проваливать, иначе проткну ему горло». В ту пору мы посмеялись над ней, и этим дело кончилось. Но я знаю, как ей было страшно.

Папа, бывало, подзывал меня, когда мы играли в нашем гигантском дворе, отводил в сторонку и, положив руку мне на плечо, говорил: «Ты позволяешь этим мальчишкам побить тебя, чтобы им понравиться. А теперь иди и надавай им, чтобы они тебя уважали».

Папа сделал меня сильной и выносливой и защитил от волны нападок, но и облачил мою женственность в доспехи. Нам с мамой понадобилось дожить до #MeToo, чтобы поговорить на эту тему, а мне — чтобы еще и по-новому взглянуть на свою истинную женскую силу во всем ее великолепии и красоте.

Рой Лондон предлагал мне искать подход к мужчинам-начальникам с позиции «чувств», и тогда я буду выглядеть милой. По его словам, они будут проявлять меньше агрессии, если я буду выражать по тому или иному вопросу не собственное мнение, а «чувства». Я пыталась. Пыталась, пока это позволяло работать и не идти на сделку с собственной совестью.

Интересное по теме

«Из всего этого ада я вытащила себя сама»: монолог о насилии, надломленности, восстановлении и превращении в себя

Люди, бывало, говорили: «У Шэрон Стоун самые крепкие яйца в Голливуде». Я неслучайно стала первой женщиной, которой платили более-менее приличную сумму — все равно меньше, чем мужчинам, но больше, чем раньше платили женщинам.

Меня критикуют и говорят, что я вселяю в мужчин страх.

Мне от таких заявлений хочется плакать.

Я частенько оказывалась на съемочной площадке с несколькими сотнями мужчин. Несколько сотен — и я. Когда я только начинала работать, женщин не нанимали даже для кейтеринга. Грим мне накладывали мужчины, мужчины делали прическу.

Всего этого новоявленного цирка в прессе, которая робко пытается отпустить всех виновных, ограничившись чистеньким, но масштабным заявлением, недостаточно, чтобы осуществить надлежащее судопроизводство в отношении реально совершенных преступлений, преступлений, для которых мы до сих пор не нашли применимых на практике правовых норм. Почему мы должны «держаться вместе и быть сильными»? А где закон? Неужели мы позволили нашему президенту, хватавшему женщин за киску (имеется в виду Дональд Трамп. 7 октября 2016 года, через месяц после выборов в США, завершившихся его победой, The Washington Post опубликовали видеозапись 2005 года, на которой был запечатлен весьма вульгарный разговор Трампа и ведущего Билли Буша о женщинах. По его словам, с женщиной можно сделать все что угодно, даже со звездой, так что он «и не ждет», а сразу переходит к делу — прим. издательства), забрать и это? Лично я в это не верю. Я верю, что существует честный и великий суд, законодательство, которое можно проанализировать, пересмотреть, обновить, исправить и переосмыслить, чтобы уважительно относиться к сексуальности в обществе.

Я знаю, что все женщины и мужчины, которые подвергались ущемлению и насилию, сексуальным пыткам, мужчины и женщины, которым не давали работать, пока они не «расплатятся» за полученную работу, заслуживают, чтобы им выделили день в суде. Я знаю, что это правда. Я знаю, что все необработанные биологические доказательства совершенного насилия, хранящиеся на полках полицейских участков, должны пойти в дело, а соответствующие дела — возбуждены и решены. Само по себе бездействие — это и есть самое настоящее преступление.

Недавно я сказала парочке не слишком жестоких нарушителей моего личного пространства — например, тем, кто угрожал уволить меня, если я «не дам», — что, если бы они согласились просто сесть и обо всем поговорить, я бы дала им спокойно жить и не стала рассказывать об их оскорбительном поведении. Я считала, что разговор, позволяющий установить истину и достичь перемирия, может стать хорошим началом. Впрочем, пока никто из них так и не набрался храбрости. Мое предложение казалось более чем корректным, учитывая, в какой унизительной среде мы работаем. С чего-то надо начинать. Звери были всегда. Не всегда ими были мужчины. Мы пытались держаться от них подальше. Они же оказывались извращенцами. Мы пытались предостеречь друг друга.

Знакомая рассказала мне историю о нашей общей дорогой приятельнице, которую парень вывез в поле и жестоко принудил к оральному сексу. Она вернулась домой сломленной, опустошенной. Ее подруги предложили ей снова выехать с ним в поле — на сей раз вооружившись клеем Krazy Glue. Так все и случилось: он снова это сделал, и да — она налила ему в штаны клея Krazy Glue и умчала оттуда.

Я работала с прекрасными мужчинами, настоящими креативными гениями, с хорошими, приличными, забавными мужчинами, с мужчинами, которые любили пофлиртовать, общение с которыми было наслаждением; с мужчинами и женщинами, которым я доверила бы свою жизнь — и доверяла.

Вот почему я принимаю извинения, вот почему я выслушиваю обе стороны в каждой истории; я хочу справедливого суда, хочу выступать за хороших, за тех, кому причинили боль и не поверили, с какой бы стороны конфликта они ни находились. Я верю в то, что происходит сейчас. Я считаю, что к делу должна подключиться не только пресса, но и закон. Сменилось время, поколение и правительство — теперь всех нас должны услышать.

Интересное по теме

Смерть движения #MeToo или другой взгляд на мужчин — жертв насилия? К каким последствиям приведет решение суда по делу Деппа — Херд

Я считаю, что месть, суперклей Krazy Glue и крики, мол, «да это все фейки» — не тот путь, которым следует идти. А вы?

Многие спрашивают меня, каково было быть суперзвездой в мое время. Вот так и было. Пасуй мяч или убирайся с поля, девочка.

Мне выпадала возможность поработать с хорошими и отличными режиссерами, когда я садилась у них в ногах, слушала каждое слово и запоминала. Для них я не была избранной, не была золотой девочкой, я была просто секс-символом, который иногда получал главную роль, если героиня по сюжету должна была быть сексуальной.

В ту пору я делала все, что могла, чтобы со мной считались.

Однажды я прочла книгу Пемы Чодрон, американки, ставшей буддийской монахиней, и там было упражнение — надо сосредоточиться на том, что подавляет тебя, и попросить эту энергию, эту силу полностью затопить тебя, поглотить. В момент полного поглощения спроси себя, сколько человек чувствуют то же самое в этот же самый момент, и попроси объединить свою энергию с их. Это было самое исцеляющее упражнение, и оно приносило больше всего сострадания.

Я просила, чтобы меня переполняла потребность излечить себя любовью и соединиться с теми, кто чувствует то же самое. Это ощущение переполненности, это сострадание и облегчение наполняют человека куда больше, чем любая другая медитация.

Такое подведение итогов, такой путь, такое письменное признание излечили и излечивают до сих пор мои отношения со всей семьей, но особенно — с мамой. Все в нашей семье хранили секреты из стыда и страха, опасаясь угрозы «неминуемой смерти в случае изобличения», и они постоянно висели над нами как Дамоклов меч. Мы говорили себе и друг другу, что просто защищаем себя и других. На самом же деле мы жили в придуманном мире, где не хватало товарищества и сострадания — а хуже всего, где нам не хватало друг друга.

Понадобилось несколько лет терапии и чтения правильных книг, целому миру пришлось измениться, а движению #MeToo войти в нашу жизнь, чтобы мы — я в том числе — задумались, не рассказать ли ужасную правду. Даже если так, кому рассказать? Как избавить семью от страданий — не только своих, но и в буквальном смысле от целого мира страданий?

<…>

Я так хотела выбраться из мира своего детства. Хотела выбраться из мира, где царила нищета, а у женщин не было выбора. Хотела выбраться из мира, где о своей мечте нельзя было даже рассказать, иначе над тобой посмеются. Я хотела получить возможность говорить, что думаю, чтобы все знали, что я имею в виду, на самом деле имею в виду. Я не хотела быть той, кого выбирают в последнюю очередь, не хотела быть эксцентричной, не такой, как все.

Я была так уверена в этом, что в своем отчаянии даже не заметила, что моей маме тоже надо с кем-то поговорить. Только когда они со отцом переехали ко мне, она рассказала, как и почему ее отдали в другую семью. До того, как я это поняла, мама, бывало, приезжала и критиковала мой дом, а я считала, что она меня не любит. Когда я смогла позволить себе нанять экономку, а потом и ежедневно приходившую домработницу, мама разговаривала с ними больше, чем со мной. Лишь много лет спустя я сообразила, что маму, с девяти лет работавшую горничной, объединял с ними дух товарищества. Я не осознавала, что была груба с матерью, что относилась к ней с той же холодностью, с какой она относилась ко мне.

Мне пришлось столкнуться с собственными истинами, и многие из них я не хотела показывать миру, не хотела, чтобы мир видел меня такой, видел нас такими. Тем не менее, все мы придумываем что бы то ни было друг о друге, особенно если мы кого-то не знаем. Я бываю этому свидетелем и сама поступала так же.

Интересное по теме

«Ребенок чувствует себя одиноким и незаметным»: как проходит детство с родителем-нарциссом

Моя мама — боец. Мамино детство было вовсе не таким, как я представляла. Ее жизнь не напоминала ни одну из историй, придуманных мной, чтобы выжить. Сначала я думала, что она просто страдала от болезненной нищеты, потом — что она подвергалась сексуальному насилию, а замуж вышла, чтобы сбежать от этого ужаса. И что каким-то образом все это безумие позволяло ей оставлять нас с ее же преследователем. Что она сбежала к моему отцу в шестнадцать лет, чтобы спастись от собственной жизни. Казалось, она ненавидит меня, а я боялась ее. Я хотела совсем не такую маму, но ее все обожали — ее чувство юмора и остроту слова, красоту и харизму.

Почему она ненавидела только меня?

Она говорит: «Теперь я понимаю, почему ты не могла смотреть на меня». Представьте, каково это — считать, что твоя дочь не может смотреть на тебя, и не знать почему. Это разбивает мне сердце.