«Такая ситуация: беременность не развивается». Откровенный монолог читательницы НЭН

Я начала писать этот текст, лежа в очереди на аборт. И да — я буду называть это словом «аборт», хотя врачи его старательно избегают.

«Такая ситуация: беременность не развивается», — так с утра на плановом скрининге я узнала, что моя беременность двумя мармеладными мишками (именно так они выглядели на последнем УЗИ в восемь недель) замерла на стыке девятой и десятой недели.

Примерно три недели я ношу в себе то, что врач почти сразу после УЗИ назвал «материалом для анализа», — и не знаю об этом.

Из женской консультации меня сразу отправили на госпитализацию. В больницу я приехала сама. Ну как сама — меня привел за руку муж, потому что сама я ничего не понимала, не запоминала, что мне говорят и куда надо идти. Врач в приемном отделении немного рассказал, что будут использовать прибор, которым вычистят всю полость матки. И что на следующий день я смогу поехать домой, к мужу. И что остальное скажет лечащий врач. На этом все нежности со мной закончились.

Лечащий врач впервые поговорил со мной прямо в операционной, на второй день после госпитализации. Весь первый день в больнице я лежала одна, зареванная, голодная и изнывающая от жажды. Есть и пить нельзя перед наркозом, а я очень надеялась, что операцию сделают в тот же день.

Под вечер я потеряла надежду и пошла сама в ординаторскую, где врач меня отругал за то, что я вообще пришла — должна сидеть и ждать его визита. И вообще, она же мне при случайной встрече в коридоре сказала, что аборт будут делать скорее всего на следующий день. Но ведь скорее всего — это не точно… А я, раздавленная новостями и ситуацией, соображаю плохо, информацию вообще не запоминаю. Короче, первый день закончился тем, что я сбежала из больницы погулять с мужем. За время моего отсутствия только медсестра оставила свечу папаверина в холодильнике и баночку для утреннего анализа, а санитарка принесла ужин.

Перед сном зашел дежурный врач с вопросом: «У вас ведь все хорошо?». Вообще, конечно, далеко не все. Но все равно — «на все вопросы ответит лечащий врач».

С утра я выглядела, как алкоголик после новогодних каникул. Полночи я спала кое-как, полночи ругала рабочих, которые не прекращают стройку под окном круглосуточно. В 6:30 утра я встала и разревелась. Потому что все еще чувствовала себя беременной и с утра тянулась к животу — погладить, проверить, как они там.

С этого момента для меня начался эмоциональный кошмар, я никогда в жизни не чувствовала себя настолько брошенной. Вот что я писала в заметках в телефоне:

«В 9:30 начнут забирать больных на УЗИ. Может, и мне долго ждать не придется. Скорее бы все это закончилось. Я так хочу домой!

Сегодня я не пью и не ем с утра. То есть примерно с 18:30 вчерашнего вечера не ем и примерно с 22:30 не пью. В 9:30 начнут забирать больных на УЗИ, и я смотрю, как медленно в телефоне меняются циферки минут. 08:07, 08:08…

Мой врач посоветовал отвезти «материал» на цитологическое исследование. Это стоит 17 тысяч. За 17 тысяч мне отдадут в контейнере моих мертвых детей, чтобы я отвезла их в лабораторию.

В Москве в эти дни жара, плюс 30, и в больнице нет кондиционера.

Очень хочу пить, мне уже нечем плакать.

Неужели это моя жизнь? Это не моя жизнь, я случайно сюда попала».

Я продолжила писать этот текст вечером того же дня, это второй день после того, как я узнала, что беременность не развивается. Мне сделали наконец аборт, и я окончательно убедилась, что хочу поделиться своими соображениями и опытом.

Во-первых, я предлагаю законодательно запретить слово «выскабливание». Можно же использовать какой-то более щадящий термин? Ни одну женщину, а тем более раздавленную горем потери беременности, не взбодрит перспектива, что внутри нее будут что-то чем-то скоблить.

Во-вторых, я сейчас напишу несколько абзацев, которые сама была бы счастлива прочитать накануне перед абортом. Что вообще такое происходит?

Аборт — это операция. Я не буду говорить про все типы абортов, я в них не разбираюсь. Вакуум-аспирация делается под общим наркозом. Я прочитала в интернете кучу историй про местный — может, это и актуально на меньшем сроке, у меня это даже не обсуждалось.

Раз это операция, к ней нужна подготовка. Не есть шесть часов и не пить четыре часа (даже воду) — это минимум. Я не пила и не ела больше 12 часов и все это время задавалась вопросом: для чего это издевательство? Гугл подсказал, что во время наркоза желудок должен быть пустым, иначе могут быть осложнения. Короче, это строго. Надо просто поверить в это и соблюсти.

Еще перед операцией берут анализы: много крови, мочу, делают УЗИ. Никто ничего не объясняет, если не спросить. На УЗИ я лежала безучастной тряпочкой, потому что старалась не реветь хотя бы там. Но под конец все же собралась и задала несколько вопросов про аномалии плодов.

Да, наверно это ужас-ужас, но мне легче, когда я понимаю, что происходит.

Мне отвечали не очень охотно, но уж как есть. Примерно в этот момент мои нерожденные дети стали для меня «плодами» и, кажется, я начала потихоньку их отпускать. Прорыдавшись, конечно.

Я попросила отдать мне заключение врача-узиста, оно нужно для лаборатории, которая будет делать генетический тест. Но вместо текста мне отдали последние снимки плодов. Они похожи на человечков, но вокруг головок отек, который, вероятно, и стал причиной замершей беременности. Я ревела над этими снимками час.

Потом снова долгое ожидание, когда у меня и правда уже закончились силы. Я легла на кровать, смотрела в пустой коридор и плакала. И тут пришла медсестра. Она принесла согласие на аборт — формальность перед операцией, надо расписаться, «где галочки». Спросила, почему я плачу. Я ответила что-то типа: «Вы же знаете, наверно, почему я здесь». И тут она меня обняла. И пожалела. И сказала, что все еще впереди. А я намазала ей слез и соплей на плечо и разревелась еще больше. Но бумагу подписала, конечно. Сказали ждать.

Потом анестезиолог. Почему-то сразу стала называть меня Анечкой, чем, конечно же, растопила мое сердечко, и я снова захлюпала носом. Анестезиолог задает кучу вопросов, чтобы подобрать правильный препарат и дозу. От него я наконец-то окончательно узнала, что наркоз будет общий, вводится внутривенно, никаких масок на лицо и аппаратов ИВЛ, как в кино. И тут же меня забрали в операционную, я только успела написать маме и мужу.

Это был мой первый наркоз, первая операция и вообще первое нахождение в больнице. Поэтому, когда я легла на стол в операционной, мне стало все вокруг интересно, и я на какое-то время забыла, зачем я здесь. Когда вспомнила и начала хлюпать носом, ко мне стали подходить медсестры, заглядывать то в лицо, то в… не в лицо, в общем, и говорить, что плакать не надо, потому что «мы тут никого не обижаем».

Надели манжетку для измерения давления, на указательный палец прицепили штуку для контроля кислорода в крови. Ноги закрепили то ли ремнями, то ли жгутами. В вену запихнули катетер, который потом мне полдня мешал.

Потом пришла врач — женщина, которая мне изначально не понравилась. Довольно грубо во мне поковырялась, задала несколько стандартных вопросов о дате последних месячных, сама ли забеременела, почему двойня, когда было последнее «живое» УЗИ… Мне стало опять безразлично, что со мной делают, я отвечала и смотрела в потолок, чтобы слезы закатывались обратно.

Я же раз пять уже отвечала на все эти вопросы, зачем задавать их снова? И очень боялась, что под наркозом захлебнусь этими слезами и соплями, но спросить о таком риске постеснялась.

Вдруг выяснилось, что плоды крупнее, чем врач ожидала. И что, может быть, не надо делать вакуум. Я забеспокоилась и стала спрашивать, что они хотят делать вместо вакуума. Почему-то анестезиолог, а не врач, ответила, что альтернатива — медикаментозный аборт, вызвать выкидыш. Позвали профессора, какого-то местного гуру.

Пока ждали, я попросила отдать мне пробирки с «материалом для анализа», на меня смотрели, как на сумасшедшую и говорили, что у них нет пробирок для этого, и они не знают, что именно нужно лаборатории, с которой я договорилась. Я попросила сделать хоть как-то, потом разберусь сама, под мою ответственность. Хорошо, что пришла профессор, иначе этот разговор бы никогда не закончился — так мне показалось.

Профессор вообще меня за человека не посчитала, даже не поздоровалась, но быстро уселась на рабочее место, спросила: «Обработали?», и анестезиолог сказала: «Расслабляйся, закрывай глаза». Я успела спросить, что же все-таки будут делать, и в ответ услышала то самое слово, которое надо запретить — «выскабливание». И еще я успела сказать, что уже поплыла, а может, и не успела, потому что поплыла я быстро.

Потом я услышала: «Анечка, посыпайся» и начала быстро трезветь. Первым делом спросила, можно ли мне в палату дальше спать, потому что спать очень хотелось. Потом спросила, где мои очки, и мне их сразу принесли и помогли надеть. Посадили на каталку, прямо голой попой. Я снова спросила, где мои очки, но они были уже на мне. И меня с ветерком повез в палату молодой санитар. Я потом еще сутки думала, не показалось ли мне это «с ветерком», но уже после выписки увидела, как точно так же везут из операционной другую девочку.

Через пару часов этот санитар ко мне заходил, проверить, жива ли я — может, впечатлился моей голой попой, а может, просто не успел еще зачерстветь на своей работе.

Пришла медсестра, помогла мне одеться, принесла пробирки с материалом для анализа. Убрала их в холодильник, положила мне лед на живот. Еще кто-то заходил, сказал, что встать можно через 20 минут. Принесли обед, я не знала, можно ли мне есть, и санитарка сама сбегала и уточнила. Так я узнала, что есть и пить можно через два часа и что в больнице не всем на меня наплевать. Пить очень хотелось, а я еще и охрипла, звонила мужу и говорила не своим голосом.

Вставать было очень страшно, я шла в туалет и думала, что сейчас увижу ужасное кровавое месиво. Но на деле оказалось не так плохо, крови почти не было.

Два часа прошли довольно быстро, за это время я успела медленно сползать на первый этаж, чтобы передать курьеру пробирки, сесть с размаху в кресло и понять, что это очень больно (но сидеть можно, не запрещают!), пару раз сходить в туалет и убедиться, что жидкости во мне не осталось, кроме крови. И еще я вспомнила, что медсестра мне говорила не нагибаться вперед — когда нагнулась, боль разогнула меня обратно. Но, к счастью, после этого больше не было больно вообще.

Потом был холодный суп и размякший соленый огурец, много воды, весь по очереди медперсонал (кроме лечащего врача) с вопросами о моем самочувствии, прогулка с мужем на улице, во время которой я чуть не потеряла сознание и отлеживалась на лавочке.

И я больше не плакала.

Возможно, я еще буду плакать, — даже когда буду перечитывать этот текст. Я писала его, потому что мне становилось от этого легче, а дописала, потому что очень хотела бы прочитать его сама еще до того, как все это произошло. Сразу, когда я узнала, что мои дети родятся не в этот раз. Возможно, этот текст поможет кому-то другому.

Через день после выписки я улетела в отпуск, на море, в жару. Два врача хором сказали мне, что ехать — надо, купаться в море — надо, что мне как никогда нужны положительные эмоции. Один из этих врачей — моя черствая и вечно занятая из больницы. Я не сержусь на нее — я думаю, что у нее просто очень много таких, как я.

Пока я лежала в больнице, я очень искренне и тепло говорила по телефону с мамой, с папой, с тетей, с подругами. Такой теплоты в разговорах с некоторыми из них я давно или вообще никогда не ощущала, и оказалось, что мне очень ее не хватало. Я в очередной раз убедилась, что на моего мужа можно положиться в абсолютно любой ситуации.

Пока я была беременной, я купалась в заботе близких и думала, что еще больше заботы просто не может быть. Когда беременность закончилась так внезапно, поддержки стало еще больше.

Три месяца беременности научили меня быть более гибкой, быстро менять планы или просто не строить их. Вот я с утра с положительным тестом на беременность (мы планировали, но не ожидали, что получится сразу), карьерными планами и билетами в отпуск говорю мужу, что планы меняются, и он меня обнимает и счастлив.

Вот я смотрю на очередной анализ ХГЧ и понимаю, что он растет не так, как должен, звоню врачу, бегу на УЗИ подтверждать замершую беременность в шесть недель, а вместо этого узнаю, что у меня двойня, и ХГЧ при этом на таком сроке не показателен. Вот я планирую переезд из нашей маленькой спальни в большую комнату, чтобы поставить там сразу две кроватки. Отменяю записи на вейкборд, замораживаю абонемент в бассейн, не еду в командировку, перестаю есть супы (меня от них тошнит) и пить привычный чай с молоком. Покупаю беременные джинсы. Придумываю, как на 12-й неделе фотографировать растущий живот. Иду на первый скрининг и узнаю, что он же и последний.

Я начинала было винить себя — сначала в том, что случилось, потом в том, что я почему-то думаю о хорошем впереди, а не горюю о своих нерожденных детях.

Но кто-то еще до всей этой истории положил мне в голову мысль, что нет неправильных чувств. А беспощадная статистика показывает, что замершая беременность — это случайное стечение нескольких не связанных факторов, «такая ситуация», и никто в этом не виноват.

Осталось только одно, что меня никак не отпустит — я не знаю, как рассказать всем, кто знал о моей беременности, а особенно тем, кто вместе со мной ждал двойню, что в этот раз ничего не получилось. Я бы очень хотела еще до аборта прочитать колонку, которая бы заканчивалась примерно таким абзацем:

«Мы никому ничего не должны. Мы не обязаны закончить вуз, в который поступили. Мы не обязаны через три года занять должность директора компании, в которую пришли стажером. И беременность не обязательно заканчивается родами. Этого не нужно стыдиться, этого не надо бояться, и если замершая беременность случилась — нужно помнить, что это просто одна „такая ситуация“, а не вся жизнь».