«Мама мне верит. Мама никогда во мне не сомневается». Отрывок книги о насилии глазами ребенка

В серии «Недетские книжки» вышел французский роман, в котором речь идет о сексуализированном насилии над ребенком, о том, что чувствует при этом ребенок, и о том, почему пострадавшим так тяжело рассказать о произошедшем. С разрешения издательства «Самокат» публикуем фрагмент книги.

В парк идти не приходится. Мама ждет меня у коллежа. Я оглядываюсь, но Монджо поблизости нет.

Я иду к ней, она раскидывает руки, и я бросаюсь в ее объятия. Она говорит:

— Как дела, моя Лили? Я хотела сказать тебе: с Монджо все кончено, не переживай, будем снова вдвоем… хорошо?

Я оборачиваюсь, и его действительно нет. Зато на расстоянии нескольких шагов я вижу Эмили, которая кивает мне, будто говорит: давай. За ней Октав с пустым пакетом от суршей. У него чудесная улыбка, она будет меня ждать.

— Мама?

— Да, моя Лили.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Конечно, моя Лили, поговори со мной, расскажи мне. Пройдемся?

— Мне надо поговорить с тобой о Монджо.

Она отстраняет меня и смотрит мне в лицо.

— Я знаю, что ты его очень любишь, — говорит она, — но не волнуйся, он тебя не бросит.

Я снова ныряю в ее объятия.

— Лили, расскажи мне, расскажи сейчас. Между нами все кончено, из лучших друзей пары не получаются, но мы просто дадим друг другу время и снова станем друзьями. Он всегда будет с нами, он так сказал.

Я замираю. Не могу идти дальше, не рассказав.

Сейчас нужно пройти последний рубеж. Нельзя висеть на одном месте и не двигаться. Нужно лезть вверх. Она заставляет меня сойти с тротуара, как будто чувствует во мне надлом. Мама и я — мы в одной связке. Дальше будет лучше. Дальше нам станет спокойно. Мы проходим карниз. Дальше. Это с ней я вернусь к скалолазанию, займусь альпинизмом, буду взбираться все выше. Это сейчас жизнь дает мне выбор. Пойти дальше или все потерять.

Это просто карниз. Для меня — пара пустяков.

Дальше будет небо.

Мы проходим мимо нашей машины, но не садимся, мама сжимает мое плечо, говорит:

— Пройдемся еще, ладно?

И прижимается лбом к моей голове. Мы идем, как будто у нас болит в одном и том же месте, голова к голове, плечом к плечу.

— Мама, мы с Монджо…

— Давай, Лили. Расскажи, что у тебя на сердце.

— Мама, ты помнишь Жанну?

Но слова не идут. Она повторяет, сильнее трется своим виском о мой:

— Лили, пожалуйста, расскажи мне, ну же. Тебе станет легче.

Она будто хочет залезть ко мне в голову, ее голова все сильнее давит мне на лоб, словно груз, который давит на мой секрет.

— Еще когда я была маленькой…

— Монджо — что? — говорит она спокойным голосом, слишком спокойным.

— Ты знаешь, что такое делать мурашки?

— Нет, Лили, как это?

— Это когда проводят по коже ногтями. А когда всей ладонью — это любовь. Если спереди — ласка. Если сзади — чувство.

Мы идем, машина осталась далеко позади. Теперь мама молчит, только говорит изредка:

— Рассказывай, Лили, говори дальше, что ты хотела сказать о Монджо?

А потом только слушает, как я рассказываю, обрывками, как могу. «Монджо меня», «твоя кровать на Сардинии», «мы с Монджо играли», «мы с Монджо на соревнованиях», «холодный душ», «запирал в раздевалке после закрытия клуба», «подсобка Монджо», «Монджо повесится», «палка кровь боль», «боюсь мышей», «Монджо любит», «Монджо не злодей», «мама, мы с Монджо должны были по-

жениться», «Монджо бесят мои месячные». Она останавливается. Хватает меня за плечи, трясет, смотрит прямо мне в глаза. Взгляд у нее такой ласковый, совсем не сердитый, как руки, которые меня трясут, она повторяет:

— Говори, Лили, расскажи мне, я с тобой.

Я замолкаю. Беру ее за руку, хочу пройтись еще. Она идет за мной. И в какой-то момент из меня рвется голос, кажется, это голос Анны, он слабый, но теперь, когда дело дошло до признания, звучит громче. Анна говорит:

— Я знаю, куда нужно пойти, мама, ты со мной?

Мама говорит «да». Она больше не задает вопросов. Мы вместе пойдем к ответу.

Я веду ее в полицейский участок: если я войду туда, мой мир может взорваться. «Мать, отец, приемная семья». «Я покончу с собой». «Если ты расскажешь». «Знаешь, что такое предательство? Знаешь, как поступают с предателями?»

Я поднимаюсь по ступенькам к дверям участка.

Дежурный спрашивает:

— Вы по какому вопросу?

— Мы хотим подать заявление, — говорю я, чтобы помочь исчезающей Анне.

Я чувствую, как она летит надо мной, подол ее платья еще в грязи, но верх лазурно-голубой, как у принцессы из моего любимого мультика. Анна смотрит на меня и улыбается. Она отпустила мою руку, чтобы ее ледяное тело взлетело к солнцу.

Пора расставаться. Она улетит в страну мертворожденных детей, она заслужила рай. А я на земле ее не забуду. Я по-прежнему буду защищать ее, а она — меня оберегать.

Мама испускает жуткий крик. У нее рвется живот. Она не поняла, что это умер ее нехороший ребенок. Грязный ребенок. Она не поняла, что его смерть — облегчение. Другой ее ребенок здесь, с ней, и все будет хорошо. Полицейский спрашивает маму, все ли в порядке. Я отвечаю за нее, что да.

— Не отпускай мою руку, мама. Всегда есть выход.

Это говорит уже не Анна, это я. Я думаю об Эмили, которая уверяла, что маму не посадят в тюрьму, об Октаве, который уверял, что Монджо наплел мне, будто покончит с собой, только чтобы я молчала. Мама мне верит. Мама никогда во мне не сомневается.

Я сжимаю ее руку один раз, по нашей азбуке Морзе, но она не отвечает. Я смотрю на ее профиль: рот приоткрыт, глаза запали и потемнели. Своей рукой я возвращаю ее к жизни. Мы не двинемся дальше, пока она не вернется ко мне. Сжимаю еще раз, но без толку. И все-таки мама, застывшая, заледеневшая, идет со мной. Женщина-полицейский спрашивает, по какому вопросу мы пришли. Я сжимаю мамину руку один раз. Она три раза сжимает мою. Я смотрю на нее, она вся в слезах, глаза большие, больше, чем когда-либо. Тишина. Мамин голос разрывает тишину, как звонок.

— Подать заявление, — говорит она и снова сжимает мою руку три раза.

Мы ждем в приемной. Она молчит. Смотрит на меня, потом — снова перед собой, чтобы спрятать от меня полные боли глаза. Мы прижимаемся друг к другу плечами. Потом опять висками. Две души объединились, чтобы одолеть зло. Она говорит: «Прости прости прости». Говорит: «Моя Лили, моя красавица, моя маленькая Лили». Говорит: «Любовь моя». Говорит: «Сокровище мое». Говорит: «Ох, Лили, ты еще такая маленькая. Прости, прости».

Ты не виновата мама, не виновата.

Она качает головой. Я прошу ее прекратить.

Не надо качать головой, мама. Надо смотреть вперед. Тогда она кивает. Шок пройдет. Я не боюсь.

Мама со мной.

— Устроим сегодня ужин на ковре?

Мама молчит. Я спрашиваю еще раз, и она отвечает:

— Конечно, Лили.

— Сегодня мы вдвоем, и мы свободны, — говорю я.

Мы делаем тш-ш, но наши ладони шевелятся, одна в другой, наши пальцы словно живые зверушки, которых надо защитить. Одно пожатие, три пожатия, как сигналы SOS. Save Our Souls, Save Our Ship, Send Out Succour. Я уверена, что биение наших сердец слышно в Атланте. Вместе навсегда.

Я и мама.