Рыдать нельзя сдержаться: родители обсудили, можно ли выражать эмоции при детях

Алину расстраивает, что в присутствии детей любые — и радостные, и не очень — эмоции приходится цензурировать. Нельзя плакать, нельзя громко ругаться с мужем, чтобы выплеснуть стресс и пережить катарсис, нельзя громко смеяться с друзьями, потому что дети спят.

«Ты замораживаешься на ближайшие 20–30 лет, запихиваешь, заталкиваешь внутрь любые живые чувства. Чтобы наружу выходил только позитив и умиление. Не знаю, как вас, а меня это выжигает, разрушает и убивает изнутри», — написала она.

Действительно ли запрет на громкие эмоции того стоит? В комментариях сомневаются: «Потом вырастают дети, не понимающие, как выражать свои эмоции. Мы же не ругаемся, не кричим, терпим, когда сломаем себе все, а потом «что ты сидишь, сынок, молчишь, скажи что у тебя беспокоит, проорись, сына, легче станет», — пишет участник обсуждения Леонид Богомольный.

С ним соглашается пользовательница Наталия Кондратова: «При общении с детьми нужно очень много ресурса, в том числе эмоционального. Но почему нужно запрещать себе эмоции? Контейнирование — это не про запрет, а про помощь ребенку с пониманием своих эмоций. Можно плакать при детях, и говорить, что маме сейчас очень грустно (обидно, больно), и дети при этом понимают, что с ними не ведут двойную игру. Можно и с мужем ругаться, и объяснить потом детям, что у родителей конфликт».

«Ребенку нужно видеть конфликты в паре и экологические способы их разрешения. Другое дело, умеем ли мы, взрослые, ссориться правильно, не деструктивно, а конструктивно, если хотите», — комментирует Юля Каразия.

Сама Алина Фаркаш с комментаторами не соглашается: «Большинство подразумевает под выражением эмоций фразу „солнышко, мама плохо себя чувствует“, или „зайка мой, мама очень злится, но ты не волнуйся, все нормально, это скоро пройдет“. ТАК я тоже выражаю. А хочется лежать на полу, биться об него головой и орать на весь дом».

«„Милый, я сейчас огорчена, потому что моя нога немного сломалась пополам“ — это не выражение эмоции, а констатация факта»,  — пишет поэтесса Маша Рупасова, которая тоже присоединилась к обсуждению. Однажды она сломала ногу при своем шестилетнем ребенке. И хотя потеряла сознание от боли на пару секунд, но смогла вызвать такси в госпиталь и по дороге успокаивать сына. «И все равно он вспоминает это как самый страшный случай в своей жизни. Дети, конечно, прочные, но лично моего любое выражение аффекта напугало бы до икоты»,  — пишет она.

О маминых слезах с позиции ребенка написала Марина Евсеева: «Всякий раз (нечасто, но регулярно), когда мама тихой сапой поплакивала, я была в ужасе. Я не считала, что это из-за меня, нет. Но я не могла „спасти“ маму, и меня это в какую-то темную жуть ввергало, рывком. Она ж еще старалась вид держать бодрый, ага. В итоге уже в пять лет я отрастила себе такие радары, что секла ее сдержанные всхлипы сквозь любые двери».

«Вот именно тихой сапой плакать, наверное, ужасно пугает, — пишет Елена Маяцкая. — А если ребенок видит, что мама плачет, спрашивает, что случилось, а мама внятно объясняет, что расстроилась из-за — предположим — какого-то воспоминания (я вот рыдала как-то из-за давно умершей собаки, ну couldn’t help it вообще когда нашлась фотография). Чего тут пугаться, ну кроме идеи о смерти вообще, но мы это обсуждали уже. Сын мой тоже поплакал чуть-чуть со мной, потом сказал: „Мама, давай я буду твоим песиком!“ — и тут я опять начала плакать, уже от умиления».