Александра Александровна Чекалова сразу же после катастрофы отправилась с напарницей в Чернобыль и больше месяца работала фельдшеркой в зоне отчуждения.
26 апреля 2023 года исполняется 37 лет со дня страшной трагедии — аварии на Чернобыльской атомной электростанции. Рана, оставленная взрывом на ЧАЭС, никогда не затянется до конца: пока существует ядерная энергетика, угроза повторения подобных катастроф остается вполне реальной (достаточно вспомнить аварию на АЭС Фукусима-1).
Наша коллега Даша Чекалова поговорила со своей бабушкой, которая принимала участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Мы публикуем монолог Александры Александровны Чекаловой, записанный ее внучкой.
«О том, что бабушка Саша имеет какое-то отношение к ликвидации последствий аварии, я знала с самого детства — и гордилась этим, хотя никогда особо и не вникала в подробности, — рассказывает Даша. — И только повзрослев, я поняла, как мне повезло. Во-первых, что у меня все еще есть бабушка. А еще — что я могу из первых уст услышать о том, свидетельницей и участницей какого исторического события стала эта хрупкая с виду, ранимая и интеллигентная, но очень стойкая женщина».
Александра Александровна Чекалова родилась в 1945 году в деревне Матвейково Костромской области. Закончила среднюю школу и медицинское училище в городе Кинешма, работала санитарным фельдшером. В 1968 году бабушка вышла замуж и уехала жить в Северодвинск, откуда и была направлена вместе с подругой в Чернобыль.
Когда случился Чернобыль, никто не знал, что мы туда попадем. Я работала в Северодвинске — это был закрытый на тот момент город, и нас не забирали эшелонами, как, например, из Ивановской области.
А еще у нас никогда нигде ни о чем не говорили о том, что касалось военной обстановки.
И вот в один из дней, когда авария уже произошла, меня пригласили в партийную организацию и сказали: «Завтра вам и еще одной вашей коллеге надо быть в полной боевой готовности. Вы летите на ликвидацию аварии на Чернобыльской АЭС».
Подобрать напарницу мне смогли не сразу — а надо было ехать вдвоем, нас посылали по два человека. Обсуждать происходящее было нельзя: город закрытый, а я была членом партии.
И вот я подошла к одной женщине, Элеоноре Александровне Воеводиной, и говорю:
— Элеонора Александровна, мы же с вами уже взрослые люди — нам уже было сорок, то есть рожать уже не нужно, — как медики мы понимали, что нам предстоит. И я сказала: «Давайте примем участие».
Она ответила: «Ну давай, Александра».
На следующий день нас отвезли в Архангельский аэропорт и пассажирским самолетом доставили в Киев. Архангельск — Киев — Одесса. Быстренько! У нас удостоверения-вездеходы, у нас зеленый свет. Так же быстро нас поселили в гостиницу, в хорошие номера — а оттуда нам предстояло еще добраться до самой медсанчасти в Чернобыле.
Переночевали, а рано утром нас отвезли в Зеленый Мыс, где располагалась медсанчасть. Она находилась в 30 километрах от самого Чернобыля, от Чернобыльской АЭС. Там нам сказали: «Девушки, у нас нет в Зеленом Мысе мест, чтобы вы оставались после вахты. А, вы из Северодвинска? Так вам лучше жить в самом Чернобыле, там есть очищенные дома для ликвидаторов, из которых выселены, эвакуированы люди. Вот там и будете жить».
Мы, конечно, знали в теории, что такое ядерный очаг, нам преподавали это, но мы с Элеонорой даже не догадывались, что именно нас ждет. Мы до конца не понимали, что происходит.
На следующий день водитель скорой увез нас в Чернобыль и высадил, как говорится, в чистом полюшке. Мы у водителя спрашиваем: «А куда нам?». Он говорит: «Да найдете». А там ведь все было закрыто, народ по улицам не гулял. Все брошенное, все пустое — и только тут мы начали понимать, куда попали.
Чернобыль — небольшой город, атомная станция была построена между ним и Припятью, по центру. Черная быль.
И вот мы шли с моей коллегой, куда идем — не знаем, вокруг все заброшено, дома пустые стоят. Потом все-таки нашли один дом, где было написано «Штаб ЧАЭС». Зашли, там сидит дежурный. Говорит: «Как вы тут оказались? Кто вас пустил? Чего ходите по Чернобылю?». А мы же проезжали патрули, блокпосты.
Спрашивает: «Где у вас дозиметры?». А нам никто ничего не дал. Измерил нас, вроде все пока было в норме.
Тут уж мы заплакали — не поняли, что это такое вообще происходит. Мы думали, что все срочно, что нас там ждут, а на деле оказалось иначе.
Потом нам выдали спецовку, отвезли в один из домов. Оказалось, спецовка уже ношеная — а нам что дали, то мы и надели на себя. Когда мы пришли в этот дом, то комендантша говорит: «Слушайте, а что же вы в грязной спецовке-то?»
А мы слова «грязная» вообще не понимали, мы думали, «грязная» — там, где грязь. А это, оказывается, зараженные вещи, куда радиация уже попала. Их должны были в могильнике сжигать, а нам выдать все новое. После этой ситуации мы поняли — господи, а чего плакать-то? Это бесполезно. Мы уже в Чернобыле, командировка для нас оформлена.
На другой день нас подняли к семи утра, как и всех из этого дома — а там очень много людей проживало, почти полная пятиэтажка. Но мы их не знали и даже не видели — все в респираторах, повязках, шапки натянуты глубоко, чтобы не было видно волос. И в фуфайках даже — было еще холодно. На ногах — резиновые сапоги или кирзовые.
На автобусах нас всех везли на площадку для дезактивации, а потом пересаживали в другие, уже более чистые автобусы — и доставляли на саму АЭС. С Элеонорой нам предстояло работать в медпункте, который был не на первом блоке, а в заводоуправлении. А блоки на станции — это, конечно, отдельные здания, но они же все на одной территории находились. И этот третий блок, крышу которого чистили, и четвертый блок, где случилась авария.
Там мы и стали работать — каждый день, с семи утра до семи вечера, без выходных. Мы не имели ни телефонов, ни газет, ни телевидения.
Командировка длилась месяц с небольшим, но понимаете, это же ежедневная работа в замкнутом помещении, где ничего не открывается — ни окна, ни форточки, только была какая-то слабая вентиляция.
Что входило в наши обязанности? К нам шли люди, операторы, работники этих блоков — мы даже не знали, кто это. Они шли в белых робах, с марлевыми повязками на лице и с респираторами. Мы даже не спрашивали ни их фамилии, ни звания. Ну, там кто-то попытался регистрировать, но сказали, что это ни к чему — посторонних-то людей на АЭС не было. И мы их лечили, делали все то, что им назначат врачи. С нами были четыре кандидата медицинских наук из Москвы. Что они назначали, то мы и делали. Так мы работали каждый день.
А вечерами нам предстояла уборка, когда мы возвращались в свою квартиру. Нам дали четырехкомнатную — а чем больше площадь, тем больше ее надо обрабатывать. Каждую пылинку, каждую соринку надо было снять, потому что она фонила. И еще надо было так убрать свою спецовку, в которой мы входили в помещение — она же все равно пачкалась, пока мы ехали на этих автобусах — там же в них и пыль, и песок, а вокруг этот рыжий лес, который стал таким в результате аварии. Лес уничтожали в могильниках, все это мы видели своими глазами. И, конечно, поначалу мы всегда почти плакали. Ну а потом мы уже привыкли к этой ситуации, к этой обстановке, появилось внутреннее равнодушие, успокоение.
Кстати, радиация вызывает сонливость, мы засыпали очень быстро. До седьмого пота работали, смены без выходных. Каждый день боялись, чтобы не проспать — там же военная дисциплина была, и если автобусы утром уйдут, мы уже в них не попадем.
Единственное место, где мы чуть-чуть отдыхали — это столовая. Она находилась на втором этаже. Кормили нас, конечно, как на убой, чего только ни давали. Там даже не было меню — подходи и бери, как вот теперь делают: «все включено» и шведский стол. Там были и шоколад, и фрукты, а нам даже есть-то не хотелось. Хотя шоколад мы, конечно, ели — для того, чтобы бодрости придать себе.
И вот когда в столовой мы снимали марлевые повязки свои — только тогда мужчины понимали, что мы вообще женщины. На тысячу мужчин — была такая статистика — приходилась там одна женщина-ликвидатор. И вот представьте себе: тысяча мужчин — и вдруг мы с моей коллегой.
Когда мы снимали маски и садились, все говорили: «О-о-о, женщины, женщины!». Там даже повара все были мужского пола, так интересно. А нам не до улыбок. Хоть мы и пытались, конечно, смягчить обстановку… Но там мы плохо понимали, что вообще происходит вокруг. Потом только, когда уже уезжали, мы осознали, что, где и как. По приезду домой, а вот там было все как в тумане.
На улицу мы не ходили, не гуляли, это было ужасно, правда. Не ходить на улицу — это было тяжелее всего перенести. А еще мы переживали за своих детей — у Элеоноры тоже был сын, а у меня сын перед армией. Тогда я еще не знала, что его оформят в Афганистан. Не успела я приехать из своей командировки, как ровно в 18 лет — седьмого мая у сына день рождения — а восьмого принесли повестку в армию. И призыв почему-то был не из Северодвинска, а из Архангельска, и мы сразу поняли, что это неспроста, что будет Афганистан.
Первое, что нам выдали в Чернобыле — это грамоты за самоотверженный труд. Вручили их нам на самой АЭС, когда мы уезжали — и сказали: «Вот, когда вы приедете обратно в свои организации, отдайте их своему руководству, они вам торжественно вручат». Мы с такой радостью принесли в партию эти грамоты, объясняем, а они смотрят на эти слова прекрасные — «самоотверженный труд», и говорят: «Знаете, что? Вы об этом не только никому не должны говорить, вы свои грамоты оставьте себе на память — и молчите».
И самое интересное — все знали, куда мы пропали, почему нас нет на работе, а кто не знал — уже стали догадываться, потому что другие об этом шепотом говорили. И когда мы на службе шли, опять же, в столовую, то наши коллеги нас знаете как называли? «О, герои Чернобыля идут!»
А награды нам вручили только спустя одиннадцать лет, когда был президент Ельцин, и вручили их нам в горкоме партии города Северодвинска.
Кстати, мою награду даже перепутали — написали вместо «Чекалова Александра Александровна» на удостоверении: «Чекалов Александр Александрович». Там же мужчины в основном были.
Мне когда награду вручали, я и не видела. И мэр, когда вручал, не видел. И только дома гости уже заметили ошибку, пришлось снова идти и удостоверение переоформлять.
Потом нам стали вручать медали к юбилейным датам. В Северодвинске нас было двести человек, если иметь в виду весь призыв и людей с наших оборонных заводов, а медиков было всего десять за всю эту эпопею. В этой десятке была и я.
Какое-то время внимание к ликвидаторам очень большое, но прошли годы — и теперь ни телевидение, ни радио, ни газеты о нас не пишут. Видимо, пока президент не скажет, что у нас еще есть такая категория людей, местные власти об этом и не вспомнят. Но знаете, спасибо общественности и школе, дворцу культуры поселения Наволоки, рядом с которым я раньше жила — они нас собирали, давали концерты и даже устраивали небольшой обед — сейчас этого всего, конечно, уже нет.
К тридцатилетию с момента аварии нас пригласили в Иваново, чтобы вручить юбилейные награды. Я как женщина оделась нарядно, но очень легко. А там снег, дождь… Надела блузу такую тонкую. Вышел губернатор и его свита — сказали, что мы герои, совершили «массовый героизм». Все говорили одинаково. А потом: «Спасибо, до свидания» — и даже не захотели эти награды нам поместить на грудь. Было очень обидно, прискорбно.
И еще забыла о важном сказать. Та женщина, которая была со мной в зоне аварии, которую я вот так агитационно туда пригласила, — она заболела и вскоре умерла. А почему? Да потому, что она была очень полная, а я наоборот, худенькая. На меня спецовку меняли каждый день, там ведь были целые склады спецовок, а на нее говорили, как будто бы размера нет.
Еще в Чернобыле однажды после вахты — был как раз мой день рождения, 25 марта — мы приехали в чистую зону, где работал концертный зал. Нас туда просто нелегально вывезли мужчины. Когда мы проезжали все эти блокпосты, нам измеряли дозиметрами уровень радиации, и вот меня пропустили в эту зону, а ее — нет.
Сказали, у вас фонит спецовка. И даже после этого спецовку не поменяли, понимаете?
А ведь эта спецовка висела в квартире, где мы жили. Я еще просила ее: «Элеонора, замени спецовку», а ей все твердили, что нет больших размеров. Она отвечала мне: «Что, Шура, жить хочется?». Вроде бы шутка, да? А эта шутка прошлась по ней, она вскоре заболела и умерла.
Впервые текст был опубликован в Chips Journal 26 апреля 2022 года.
Мерч
Рассылка
