«Чего я боялась больше – родов или детской ревности? Конечно, ревности»: как найти баланс в отношениях со старшим и младшим

Про такую беременность гинекологи говорят «незапланированная, но желанная». Действительно, вторая дочка появилась на несколько лет раньше, чем мы рассчитывали. Разница в возрасте должна была составить ровно два года.

Было радостно и – страшно.

Чего я боялась больше – родов или детской ревности?

Конечно, ревности.

Я точно знала, что как-нибудь в конце концов рожу. Я представляла, что делать потом с ребенком. Но черт, что делать с ними обоими?

Тема детской ревности покрыта тайной и заросла множеством мифов. Истории про ее проявления напоминают готовые драмы и непростые кейсы для психологов и психотерапевтов. Я единственный ребенок в семье, братья и сестры из литературы, кино и книжек о психологии не успокаивали меня, как и мои друзья, у которых есть брат или сестра. Как и мой кот, уже однажды не простивший мне ребенка. Как и интернет, полный советов и ужасов. Причем советы, как правило, от ужасов было не отличить: кому-то на какое-то время, гласили они, якобы должно было стать хуже – старшему, младшему, маме, папе… Короче, всем.

Какие выходы предлагались?

Уделять внимание только старшей – иначе у нее будут комплексы, невроз, жестокость, а может, и жизнь под откос. Нанять няню. А лучше две. Сделать из старшей «ответственную помощницу»…

В целом дискурс был неутешительным, очень часто эффективной называлась одна из крайностей: или все внимание уделять старшему ребенку, или взвалить на него груз ответственности типа «ты же старше – теперь ты должен»...

Единственной антитезой, которая понравилась мне за девять месяцев поиска ответов, была мудрость «любви хватит на всех, и любовь побеждает ревность» — слишком старая и общая. Ну ок, это теория, а что же делать, если уже все прочитал и всех опросил, но тревога осталась?

Эта тревога появилась тогда же, когда я узнала о второй беременности: я словно заревновала саму себя от лица старшей дочери к еще не родившемуся ребенку. Как, я не могу больше таскать старшую на руках? Качать на животе, как на батуте? Мы не станцуем наш дикий нелепый рок-н-ролл? И это уже сейчас, пока младший человек живет внутри, а что будет дальше?!

Я стала рассказывать старшей дочери о грядущей малышке, о том, какой кайф ее любить и целовать. Как смешно она будет скоро есть, как будем вместе стирать с нее слой брокколи и купать. Я так старалась подготовить старшую дочь к рождению сестры, что, видимо, переусердствовала. Не знаю, как так получилось, но по итогам моих рассказов старшая – ей было тогда год и семь – почему-то решила, что у меня в животе живет обезьяна. После очередной моей лекции она легонько похлопала меня по животу и произнесла звуки, которыми в мультфильмах озвучивают макак, и для подтверждения добавила – «бизяна». Так мы и ждали оставшиеся месяцы обезьяну, как я ни пыталась внести некоторую ясность. Не помог даже дядя Дарвин.

Потом наша обезьяна родилась.

Роддом, экстренное кесарево и пять – пять! – дней без старшей. Пять дней в разлуке, которую мы ни разу прежде не испытывали. Мы рыдали, трагикомические, опухшие от слез, разделенные окном и тремя этажами, глядя на маленькие фигурки друг друга, и что-то мямлили друг другу в телефон. Сколько раз я назвала новорожденную младшую именем старшей? Кажется, даже больше, чем ее собственным именем.

К выписке, по совету подруги, я подготовила подарок: как будто бы младшая дарит старшей такие прикольные бусы с пандой. Они остались почти не замеченными, радость от них растворилась в общем потоке ее радости меня видеть. На младшую ей было в общем плевать.

Ура, по крайней мере ревность не поразила ее сразу – и я старательно принялась воплощать в жизнь все рекомендации, призванные не допустить ревности уже никогда.

Все свое внимание я обращала на старшую дочь. С младшей я говорила только шепотом. Я уходила не то что поцеловать, а быстро чмокнуть ее в щечку в другую комнату. Я не обнимала ее толком, даже во время кормления. Не убавляла громкость мультфильмов старшей, когда младшая спала… Потом вдруг мне становилось обидно за младшую дочь, и я использовала явно лишние децибелы, прося старшую не прыгать возле головы младшей, улыбнуться ей в ответ, говорить тише – тогда, когда для этих просьб не было, как я потом поняла, достаточных оснований.

Тем временем люди вокруг все начали списывать на ревность. Старшая плачет? Ревнует. Не хочет гулять? Ревнует. Не ест? Ревнует. Все – ревнует! Вопрос «как дела» сменился вопросом «Не ревнует ли?»

А я все больше осознавала, что получилась у меня какая-то чушь – как с обезьяной в утробе. От одной крайности я двигалась к другой.

В итоге моя старшая дочь так и не испытывала ревности. Но она не испытывала к младшей вообще ничего. Я так боялась ревности старшей, что уберегла ее и от других – добрых – чувств. От элементарной радости.

Все это пришло мне в голову, когда я в очередной раз что-то нежное шептала месячной младшей – чтобы старшая не услышала слова любви, обращенные не к ней. И я вдруг подумала: а как часто вообще младшая слышит мой голос, обращенный именно к ней?

С того момента я стала свободно выражать свои чувства обезьяне. Я целовала ее, играла, обнимала, таскала на руках – продолжая, конечно, то же делать со старшей. И вскоре и она стала делать то же самое со своей младшей сестрой: целовать, обнимать, гладить, давать игрушки.

Да, ей хотелось довольно часто именно те игрушки, которые давали младшей, она расстраивалась, если я не могла сию минуту делать то, что она хочет (но это было и до появления младшей, ха), она несколько раз лоббировала исключительные права на ванну, на папу, на детский шезлонг и всю нашу кровать. Но все это – все эти мелочи, которые можно отнести к демонизированной общественным мнением детской ревности – терялось в сравнении с этим «малыыыыыыыш», обращенным старшей к младшей, или с «мама, не кричи громко, малышка спит», обращенным уже ко мне.

Оставалось только смотреть за всякими штуками, связанными с безопасностью («не будем слишком сильно обнимать за голову», «не будем подставлять волосы – малыши могут больно схватить, не осознавая этого») и с познанием собственности, признание которой – не самая сильная черта у двухлетних («отдай погремушку, соску, игрушку мне» — «ну хорошо, попробуем дать малышке что-то взамен, чтобы она не расстроилась», «не бойся, она не заберет твои игрушки – она так изучает окружающее пространство – трогая и пихая в рот», «убери свои игрушки подальше, если не хочешь, чтобы твоя сестра их трогала», etc).

Детская ревность, получается, вовсе не великая и не ужасная. Она похожа на такие маленькие эмоциональные роды. Из нее рождается совершенно охренительная любовь одного вашего ребенка к другому – рождается и растет. Растет, если не пытаться особо вмешиваться и если удалять сорняки вроде сравнений, требований, страха. Никаких «тыжестарше» и «онажемладше», никаких «должна», никаких «аонаатыатыаона», никаких «надо делиться» и тем более «надо любить».

Они не подписывались на то, чтобы родиться в такой последовательности, чтобы родиться в одной семье, чтобы родиться, в конце концов. Но они здесь, и они не идиоты – они умеют безусловно любить, уверены в себе и, как зеркало, отражают нас самих. Остается – любить. Честно любить.

Это, говоря менее идиотскими словами, похоже на хорошую вечеринку. Больше любви, меньше обязательств. Никто ничего не должен, кроме одного: кайфовать – но так, чтобы кайф испытывали все.

Вспомните свою лучшую вечеринку – это возможно. А если такой вдруг не было – можно попробовать. Гинекологи называют это «желанная запланированная».

Со вторым ребенком многое делаешь на автомате, смена подгузника и купание становятся процедурами, уже давно не связанными со страхом случайно убить ребенка, и мозг освобождается для новых страхов – но тут можно выдохнуть: привет, детская ревность, я тебя больше не боюсь, ты маленькая, миленькая и в сущности – просто спутник любви.