Поздравляем, у вас новый живот: как отделить детей от послеродовых трансформаций своего тела

Многое из того, что изменилось после рождения ребенка, вернется на свои места.

Внутренние органы снова займут привычное положение. В жизнь вернется секс, алкоголь, а может быть и сон.

Появится время поесть – именно вкусно, спокойно поесть теплую еду, а не остывшее недоеденное ребенком месиво. И помыться – принять ванну так, как принимают ее в идеальном мире: с ароматическими свечами, скрабом, маской для лица, маской для волос, бокалом крепленого вина или коктейлем с чем-то еще более крепким, почему бы и нет.

Короче, свобода выбирать и распоряжаться своим временем – в той или иной мере – будет восстановлена.

А вот живот – новый послеродовой живот – больше никогда не будет прежним. Он так и останется послеродовым животом с растяжками и/или с шрамом от кесарева сечения. И это нужно обсудить.

Нет, конечно, многим везет. Никаких растяжек. Никакого внепланового кесарева. Но эта удача не гарантирована и не вечна. Поэтому – салют невезучим.

Начнем с растяжек.

Мы вылили на себя литры и литры оливкового масла и увлажняющих кремов, поедали семгу и кешью, но живот все равно превратился в тряпку, и черт, как же мы по нему скучаем!

Ту самую первую растяжку редко принимают за растяжку. Мне вот показалось, что это след от лапы кота. Помню, свою версию о следе от лапы я обнародовала в спа-салоне. Я была месяце на шестом, спа-салон был моей Меккой, моей мечтой, до которой я, наконец, добралась сквозь напряженные работы, усталость и московскую жару. Нежное, долгожданное, теплое счастье массажа для беременных разбилось вдруг вдребезги:

– Это не кот, это растяжки. И это навсегда.

Потом массажистка говорила что-то про генетику и лазерную хирургию, но жизнь уже необратимо изменилась: у меня больше не будет моего молодого живота.

Во вторую беременность растяжек стало больше. Я уже знала: оливковое масло может и не сработать, и трагедии в этом нет. Есть рекообразные шрамы, они прикольные, хоть я их и не заказывала. И можно освободить шкаф: все короткие топы и майки – к черту, но есть и другие красивые шмотки.

Однако тут меня ждала новая угроза – экстренное кесарево сечение.

Это было некстати. Я мечтала во время вторых родов проявить самообладание и спокойствие, свойственные ленивцам, скажем, или коалам. Я прочитала Грантли Дик-Рида, классного чувака, который пропагандировал естественные роды, объясняя, почему все человечество на протяжении веков запугивало женщин болью и не давало рожать в радости. Оказывается, можно рожать и испытывать кайф – написано было черным по белому.

И вот у меня начались схватки. Я была так уверена в себе, что почти начала кайфовать – по крайней мере, по сравнению с первыми родами это точно можно было отнести к кайфу, – как врач заявила: нужно срочное кесарево, потому что произошла отслойка плаценты и внутреннее кровотечение, ребенок глотает кровь и может захлебнуться.

Сказано – сделано.

В этот раз мне страшно не повезло с роддомом: это был эпицентр постсоветского мракобесия – такого, при котором вам не просто хамят, но и открыто вымогают взятки: анестезиолог, например, попросил сто долларов уже через час после операции, когда я была еще парализована и истекала всеми возможными жидкостями. А его коллеги шутили про мой шрам. Это были какие-то очень неуместные шутки: что-то про удивление мужа и «бабушкины трусы», которые мне теперь предстояло носить, чтобы не натирать место надреза. Ребенка мне принесли в послеоперационную палату часов через шестнадцать – и всего на пару минут.

В общем, все это было мучительно, долго и больно. Кесарево сечение никогда не казалось мне чем-то более легким, чем роды, а теперь, когда я прошла через него так, как прошла, оно выглядело более сложным.

Меня разрезали пополам, во мне копались чужие люди так, что несколько человек держали меня за плечи, чтобы я не слишком сильно тряслась, а тряслась я так, будто бы летела в мощнейшей турбулентности. Из меня выдернули ребенка и дали поцеловать в коленку, а потом унесли – чтобы ее откачивать, а меня – зашивать. Зашивать. Зашивать огромную кровавую дыру в животе.

Этот шрам, конечно, то еще зрелище. Над ним еще очень долго сохраняется такой бугорок со складкой, а ощущение – что в области живота ты – робот: ничего не чувствуешь.

Кто-то еще жалуется на растяжки, когда тут такое? Что, на растяжки жаловалась я? Забылись растяжки…

Этот новый живот становится для многих из нас неожиданностью и большим разочарованием.

Но это, похоже, еще не самое неприятное.

Неприятнее всего успокоительное клише «зато появился здоровый малыш». Потому что это не торг. Мы не меняем свою кожу и внешний вид в целом – на ребенка. Успокаивать себя этим клише – опасно: из этой мысли развивается обида на ребенка, она подпитывает соблазн выставить ему счет. Это может случиться не сразу, а, например, когда даст о себе знать кризис двух лет. Эта логика в общих чертах выглядит так: Ты рыдаешь? Изуродовал меня и что-то еще смеешь требовать?

Такая логика – путь в тупик. Этот тупик маячит перед нами очень часто. В нем темно и неловко. Я хорошо его знаю, поскольку оказалась там со своей матерью, которой делали кесарево. С самого детства я знала, что «раздвинула ей ребра», находясь в утробе, а потом послужила причиной появления шрама, который она демонстрировала мне едва ли не каждый день как боевое ранение, благодаря которому я (неблагодарная) осталась жива, а она перестала быть привлекательной.

Я не хочу оказаться в таком тупике со своими детьми, поэтому всегда старалась вытеснить смирение принятием. То есть дети – отдельно, живот – отдельно. Дети – это счастье, любовь и чудо, которое я не собираюсь конвертировать в компенсацию чего бы то ни было. Новый живот – весь в растяжках, со складкой посередине, с ехидной улыбочкой-шрамом – это безрадостное зрелище, которое просто нормально: так бывает, такова природа вещей и таков круговорот случайностей.

Нас много, обладателей животов непростой судьбы, у нас есть дети, и они не несут абсолютно никакой ответственности за такой поворот событий. Поэтому мы не будем смешивать счастье материнства и необходимость принять свой новый живот. Просто примем его.