«Здравствуй, дорогой НЭН! Увидела несколько материалов про кесарево сечение и поняла, что пришло время рассказать свою историю КС», — так начинается письмо, которое пришло в редакцию от нашей читательницы Александры Шпехт из Петербурга. К письму был приложен рассказ, в котором она делится опытом экстренных кесаревых родов. Публикуем его для вас, потому что считаем важным давать слово женщинам с разными опытом, разным отношением к пережитому, разными ощущениями — и попытками их отрефлексировать. Если вам есть что нам рассказать, пишите на редакционную почту: reader@chips-journal.ru.
Помню, мы лежали вдвоем в палате Отта (Научно-исследовательский институт акушерства, гинекологии и репродуктологии имени Д. О. Отта — прим. ред.): моей соседке сделали выскабливание (какое же жуткое слово), мне гистероскопию — удалили плацентарный полип, последнее напоминание о моих родах.
Светило солнце, мы смотрели на сверкающий купол Исаакия, ели рыбный суп, пили компот и неожиданно смеялись, потому что жизнь продолжалась. В тот день я решила однажды рассказать свою историю — в надежде, что станет легче. И вот наконец я рассказываю ее.
Меня зовут Саша, мне 32, полтора года назад я стала мамой. О беременности узнала в конце февраля 2020-го, практически в свой день рождения. Мы были в путешествии по Португалии, и когда закрались подозрения, я не поверила — это походило на задержку из-за перелетов, но сомнение меня все же не покидало.
Мы пошли смотреть закат на мосту в Порту, как сейчас помню, предложила Ярику выпить пива (потом шутила про «пивка для рывка»), выдохнула и по пути в отель зашла в аптеку.
И вот в семь утра, увидев две полоски, мы побежали обратно на тот же мост встречать рассвет, переполненные эйфорией и страхом перемен.
1 марта я проснулась будто в похмельном бреду — начался токсикоз. Все внезапно стало ужасно вонять, даже муж, даже классический йогурт, молчу уже о косметике и духах. Дорога домой в Питер добавила тревожности к «похмелью», потому что новости о ковиде появлялись все чаще, на пересадке в аэропорту попадались люди в противогазах.
И вот мы дома, хожу на работу и молюсь каждый раз успеть добежать до туалета, потому что токсикоз стал просто диким — особенно меня выворачивало от всего, что наоборот должно было помогать: от ромашки, мяты, имбиря. Ела только ржаной хлеб на завтрак, на ужин — его же со сливочным маслом.
Наступает 12 неделя — иду (читай: ползу) сдаваться в ЖК, а там полнейший хаос. Все бегают, что-то кричат, все смешалось в доме Облонских.
В тот день консультации закрыли для всех, кроме беременных, а меня чуть не увезли в Боткина (Клиническая инфекционная больница им. С. П. Боткина — прим. ред.) из-за температуры 37. Потом доктор не услышала сердцебиение, еще ей показалось, что неправильно посчитан срок. Короче, весело было с самого начала.
В ЖК предложили капельницы от токсикоза — без особой надежды, но для разнообразия согласилась. Любила лежать и слушать, как стучат сердечки малышей на КТГ, которое делали мамам с уже большими животами.
Когда токсикоз отпустил, пошла на курсы для будущих мам. Потом не раз жалела о выбранных, особенно о потраченном времени. И роды, и материнство нам описывали как ванильные пломбиры, задавали домашку — учиться делать венгерские подгузники и рекомендовали не думать о КС («тогда его и не случится!»).
Примерно тогда же я начала искать врача, рекомендаций от подруг не было, шуршала по отзывам, смотрела интервью с докторами. Ходила и в первый роддом, и во второй, и в Отта. Хотела еще пойти в Боткинский роддом (оказалось, что он неплохой), но его закрыли. В итоге остановилась на десятом роддоме и родах с местным известным молодым врачом, о котором щебетали все девочки на курсах — подумала, пусть моего пацана встретит бородатый дядька.
Пока ждали малыша, взяли щенка, попробовали демо-версию родительства.
Словом, всю беременность после токсикоза я просто кайфовала и гуляла с песом, набрала мало, никакой тяжести, даже грустно было расставаться с животом.
Когда 30 октября начались схватки, мы пошли погулять — день был солнечным, его сменили такие густые черничные сумерки.
Мы пили кофе, пинали листья, танцевали — радовались, что скоро встретим малыша.
Схватки стали учащаться, и мы забегали по квартире, собирая оставшиеся вещи в роддом, собака кусала за пятки. Я написала врачу, что наконец, ура! А в ответ узнала, что у него и еще нескольких человек подтвердился ковид, и роддом закрывают срочно на карантин.
Мне так сильно стало себя жаль, казалось, что я такого не заслужила, за что, за что. К тому же, заключили договор ради доктора с роддомом на другом конце города за приличные деньги — и тут такое.
Позвонила врачу, которая осталась на замене. Мой доктор убеждал, что он с ней на одной волне. Эх, знала бы я тогда, что это полная чушь. Вялая, явно безумно уставшая женщина подняла трубку, сообщила, что ее смена закончилась, но сказала ехать — бригада останется меня ждать.
Интересное по теме
Спасибо соседке по палате, или беременность как время несбывшихся надежд
Всю радость будто украли, мысли стали роиться, как мошки: с кем рожать в итоге? Как настроиться? Что делать вообще, ехать в десятку или нет? Еще и Отта закрыт, в педиатричку не попасть — корона попутала все карты.
Кое-как сунули собаку маме, голодные, поехали сдаваться. Всю дорогу плачу, мне так было страшно, даже сейчас вспоминаю со слезами. Охранник не сразу пускает в роддом — «карантин, вы чего приехали». Дверь закрыл и ушел, а мы стояли как два дурака перед облезлой дверью с этими сумками прозрачными, и я еще с красным от слез носом и распухшей губой. В итоге вернулся, впустил — «ну раз договор».
Зашла женщина, я даже не сразу поняла, что это мой врач. «Раскрытия нет, еле проходит палец». Что это значит? Прошу уехать домой, говорит, смысла нет, лучше остаться здесь, раз уж приехали.
Пока оформляли бумаги, пришли акушерка и доула познакомиться, они обе входили в договор. Стараюсь шутить, как могу, и улыбаться — все-таки приближается встреча с маленьким человеком! Нашим ежиком, нашей арахисинкой.
В палате ставят катетер, крепят КТГ — и понеслась. Схватки начинают усиливаться, я была готова разобрать и собрать эту кровать-трансформер, расшатывалась на ней от боли, как макака. И мне еще советовали спать между схватками! Какой тут, я пока отходила от одной, уже накатывала другая. Пришла врач — ля, да это ж разве схватки, это жалкие колебания. Что?! Колебания, простите? Если ЭТО жалкие колебания, что же впереди?
В итоге полночи я промучилась со схватками и КТГ (лежать на схватках — это жесть), а раскрытие так и не шло. Поставили гинипрал, и мы с Яриком смогли уснуть, проспав до утра просто мертвецки. Мне не помешали спать ни огромный бокс от капельницы под боком, ни КТГ — морально я была на нуле.
Осень в том году точно запуталась: на утро, несмотря на ноябрь у порога, светило солнце!
Мы смотрели, как за окном гуляют собаки, скучали по нашей Мушке. Вкусно позавтракали заказанной едой, смеялись, танцевали под Борис Борисыча, читали друг другу Довлатова — окситоцинили как могли. Я периодически валялась с КТГ, ждала, когда схватки наконец усилятся и участятся. Несколько раз к нам заглядывала доула — поначалу воспринимали ее со скепсисом (я даже при заключении договора уточняла, можно ли отказаться от нее, считала, что доула — это просто новая мода.
И началось: схватки стали крючить меня со всей пролетарской, я подлетала к столу, упиралась в него руками и орала Ярику команды в стиле «АДВОКА-А-А-А-АТ», чтобы он тер поясницу. Во время очередной работы нашего слаженного тандема заглянула доула, и тут случилась магия: она показала мне, КАК надо дышать на схватке. Стало вообще не больно, просто какое-то волшебство!
Когда схватки стали совсем частыми и регулярными, попросила позвать врача и похвастаться, но она была на родах, так что мне оставалось только дышать и ждать.
Когда начали отходить воды, я забеспокоилась: ни врача, ни акушерку мы не видели уже давно. Разыскали доулу — они все еще на родах. Замечательно, конечно, но я как бы тоже сюда не в санаторий приехала. Доула принесла КТГ, посмотрев на схватки, немного занервничала и вышла, а когда вернулась, сказала идти в родзал. Божечки-кошечки, неужели!
Включили мой любимый плейлист БГ, и я, как диджей, с колонкой на плече и штативом от капельницы в руке, отправилась в путь. Мы расположились, пофотографировались, выбрали окончательно имя сыну и стали ждать врача. Я попросилась в туалет, и все тактично оставили меня одну.
Не успела я разместиться на троне, как влетела врач и, не дав мне даже закончить, срочно заставила лечь для осмотра. Зашла доула, стали искать акушерку, но ее нигде не было. Два с половиной пальца — это был приговор. После осмотра начало кровить, и, не спрашивая меня, врач проколола пузырь, хотя по КТГ с малышом все было отлично, а со мной вообще шикарно — я была на таком подъеме, эмоции просто зашкаливали.
Врач спросила, где воды — я даже не успела сказать ей, что они отошли. Но тут наступила тишина. Куда все делось, эй, где схватки?! Пока я негодовала, на мне закрепили КТГ и запретили вставать с кровати. Доула стала объяснять, что сейчас схватки вернутся, но могут усилиться. Акушерки все еще не было, врач беспрерывно звонила то ей, то анестезиологу.
Все происходящее стало пугать и меня, но тут начались они — схватки-убийцы.
Я не сразу поняла, что это за дичь, потому что боль накрыла, не давая сделать ни выдоха, ни вдоха, все тело сжалось в одной сплошной схватке. У меня скрючило пальцы на руках, в испуге я стала тыкать ими в лицо мужу и кричать: «Ярик, что со мной, что с моими руками, сделай что-нибудь!»
Появилась акушерка, сказала, что поставила телефон на зарядку и не слышала звонков. Она организовала мне капельницу — как потом я поняла, в тысячный раз проживая каждый миг того дня, это был окситоцин. Когда я стала забываться от боли, начала умолять всех, чтобы разрешили встать, но врачу было не до меня: она металась по родзалу и все пыталась вызвонить анестезиолога.
Когда он вошел в палату, то первым делом стал совать мне в лицо бумаги на подпись. Показала ему свои руки: как он думает, смогу ли я хоть что-нибудь подписать этими куриными лапами? Но он ответил спокойно: «Сможешь». Спокойно настолько, что я поняла, в какой заднице я оказалась.
Интересное по теме
«Я ненавидела себя, свои роды, свою жизнь». Еще одна история акушерского насилия
Наш диалог прервала врач — сказала, что малышу становится хуже, едем на операцию, Саша? Я еле выговорила, что дайте мне хотя бы встать — конечно, ему плохо: я ору зверем и ищу глазами острые предметы, чтобы воткнуть их в глаз. Так анестезия будет или нет? — прошипела я и в этот момент увидела белого от испуга Ярика. Сил бороться не осталось ни у него, ни у меня — и я разрыдалась.
Помню, как в коридоре появилась каталка, как под руки меня перевели на нее, как Ярик бежал впереди и открывал двери, кричал, что он здесь, рядом; помню, как боль внезапно стихла, помню, как в операционной вокруг появилось сразу так много людей. Анестезиолог орал матом, спрашивал, где они все шлялись, что все они расслабились. Параллельно кричал мне поджать ноги к животу, но у меня выходило с трудом.
Мне сделали эпидуральную анестезию, но я понимала, что чувствительность осталась. Говорю, что все чувствую, эй, зачехляйте свои скальпели, народ! То ли мне не поверили, то ли что, уже не разобрать в памяти, но помню очень резкую боль, и я сама испугалась своего крика — сделали укол, и я провалилась в сон, самый страшный в моей жизни.
Когда рассказываю об этом, обычно все невольно улыбаются — такое невозможно представлять с серьезным лицом. Но для меня это было настолько жутко, что я еще долго не могла отделаться от тех воспоминаний — я видела сильнейшие галлюцинации, и они были настолько реалистичны, что, когда проснулась от наркоза, казалось, ВОТ ЭТО СОН, а то была настоящая моя жизнь.
Я была огромным пауком с такими длинными лапами, бегала по клеткам и заставляла их закрываться и открываться. Помню, что во сне думала, как же меня приглючило, что я была человеком, Сашей какой-то.
Когда я открыла глаза, никак не могла понять, где я, кто я. Доктор что-то говорила про какого-то парня, что с ним все хорошо. О чем она вообще?! Я стала вертеть головой и спрашивать, кто вы все. Потом меня вырвало, и я снова отключилась.
Проснулась уже в ПИТе, как же меня трясло, я умоляла об одеялах, хотя на мне их лежало штуки три. Сказали потерпеть, что скоро пройдет. Где я, черт побери? Тут подошла доула и сунула под подушку телефон, велела поспать. Она же принесла мои тапочки и халат, сказала, что с малышом все хорошо.
Господи, как же я хочу забыть весь тот ужас, ту ужасную ночь, ту тряску, что только через час я смогла взять в руки телефон и наконец увидеть сына. На фотографиях Ярик держал маленький сверточек и плакал. Плакала и я, снова накатила жалость, липкая, вязкая, она сдавила грудь, наполнила собой все вокруг.
Зашла врач, помяла живот, велела поспать и на лету попрощалась «до понедельника»
Спать не получалось, все болело, не могла пошевелить ногами или перевернуться на бок. Нас лежало трое, обе девочки видели своих деток, я же только посмотрела фотографии и коротенькое видео, и то лишь благодаря доуле.
На утро учились ходить вокруг коек, было и страшно, и больно. Потом на кресле-коляске нас развезли по палатам. Помню, как всю в соплях и слезах меня поднимал с нее Ярик. Стали ждать малыша, я наконец выдохнула и попыталась прийти в себя. И вот принесли нашего крошку: глазки закрыты, ножки тоненькие, пальчики малюсенькие, одно ушко отлежал. И первую ночь на этой земле малыш спал совсем один, без мамы.
Потом добавили родственники, знакомые: прилетело, что «это были не роды, а операция», что с моей маткой «что-то не в порядке», удивлялись, что есть молоко (видимо, только на выходе из влагалища есть тумблер, запускающий лактацию). Вокруг все неистово жалели, сочувствовали. А мне с каждым словом такой поддержки становилось все паршивее.
Выписали меня, как метко сказала мама, «как собачонку»: с заднего двора, из непонятной подсобки, но нарядившись в платье под пуховичком, я вынесла малыша навстречу миру, бабушке, папе и Мушке.
Когда через час дороги перешагнула порог дома, снова полились слезы, но уже от счастья, что все позади. На память о том дне остался кривой шов на животе под самым пупком, непонятная пустота внутри и, как выяснилось позже, плацентарный полип, который обернулся для меня второй операцией подряд.
Я долго искала специалиста, который помог бы мне «принять и отпустить». Но выбранный психотерапевт сделал только хуже — я вышла с сеанса в оглушающем ужасе: кесаренную матку никогда больше не пустят в естественные роды, минимум пять лет нельзя и думать о детях, от разрыва матки женщины умирают за три минуты на операционном столе и далее по списку. Услышала пронзительные истории о смерти детей-астматиков, чтобы «не так сильно горевать» о своих родах.
Мораль: не всякий душевный доктор готов работать с этой темой. В итоге больше рисковать не стала, понадеявшись на самого проверенного врача — время.
Интересное по теме
ЕР после КС: что нужно знать
Конечно, моя история не есть образчик глубокой бездонной беды: роды могут закончиться страшным горем, а у меня, по большому счету, все отлично. Но кесарево надломило меня не на шутку — и я имею право горевать об этом. Я не хочу оглядываться, масштабировать свою боль и сравнивать ее с чужой.
Никогда бы не подумала, что операция, которая, по сути своей, великое благо и спасает жизни, так меня изменит, сделает настолько уязвимой. До сих пор возникают мысли из серии «а если бы…». В такие моменты нюхаю нашего маленького бисквитика и так радуюсь, что он выбрал меня своей мамой! Ведь самое главное, что мы с ним встретились.
Все фото предоставлены Александрой Шпехт
НЭН-курс
Мерч
Рассылка
