Отвергала брак как конструкт, не верила в любовь без секса, считала себя чайлдфри. Кажется, дальше речь пойдет о какой-то инстадиве современности, но нет. Это материал о женщине, пережившей несколько революций, ссылку, гонения, арест и смерть мужа, Вторую мировую и скитания. Надежда Яковлевна Мандельштам — жена великого поэта прошлого столетия, но в первую очередь невероятная представительница своего времени.
Обычно о женах гениев говорят как о каком-то дополнении к биографии. Вот был поэт и была у него жена. Родила столько-то, любила то-то и сколько-то там прожила, конец. Но с Надеждой Мандельштам вышло иначе. О ней до сих пор говорят не только как о вдове поэта, но и как об уникальной личности.
Главным делом своей жизни Надежда считала сохранение наследия Осипа Мандельштама. Поэт умер на пути в Колыму, его опубликованные стихи запрещались, а неопубликованные произведения конфисковывались и уничтожались.
Это сейчас трудно представить, как что-то написанное может исчезнуть (слава великому интернету!), а тогда — разорвал черновики, сунул в печку, и все — искусство умерло вместе с человеком.
Со многими вещами так и случилось, но чтобы сохранить то немногое, Надежда буквально заучивала наизусть стихи, прозу, черновики, причем, во всех вариантах автора. В какой-то момент часть произведений поэта существовала только в голове Надежды, — так архив точно не уничтожат. Оставалось только беречь себя.
Она прятала рукописи в обуви, в кастрюлях, и большую часть жизни переезжала с места на место.
Архив Мандельштама, сохраненный женой, напечатали, когда она была уже глубокой старухой.
А еще она написала три книги мемуаров. Это не только рассказ о жизни с поэтом и после него, но и своего рода показания свидетеля того времени, иллюстрация в воспоминаниях женщины страшных событий двадцатых и тридцатых годов прошлого века.
Они познакомились в кабаке под названием «Хлам», где собиралась творческая молодежь. В тот же вечер «легко и бездумно сошлись», ничего не ожидая от этой встречи.
«Я упорно твердила, что с нас хватит и двух недель, лишь бы „без переживаний“».
Стоит отметить, что в то время передовые девушки, к которым Надя причисляла и себя, считали брак и длительные отношения пережитком прошлого.
«Я не понимала разницы между мужем и случайным любовником и, сказать по правде, не понимаю и сейчас… Мое поколение, собственноручно разрушившее брак, что я и сейчас считаю нашим достижением, никаких клятв верности не признавало. Мы готовы были в любой момент оборвать брак, который был для нас лишь случайно затянувшейся связью, и не задумываясь шли на развод, вернее, на разрыв, потому что браком-то, в сущности, не пахло. Удивительно, что из этих подчеркнуто непрочных связей сплошь и рядом возникали устойчивые союзы, гораздо более прочные, чем основанные на лжи и обмане приличные браки старших поколений».
Так и случилось с Осей и Надей — их временная интрижка превратилась в историю любви и смерти длиною в 19 лет.
В 1922 году они поженились, но не в романтическом порыве, а буквально ради штампа в паспорте — комендант поезда не пускал в вагон пары без удостоверения.
Потом был относительно спокойный период любви и творчества. Благополучным, конечно, назвать то время было трудно. Послереволюционные годы были голодными и беспощадными.
«Возвращаясь с Кавказа, мы на станциях и вокзалах впервые увидели беглецов с Волги — изможденные матери с маленькими скелетиками на руках. Однажды я видела ребенка после менингита — именно так выглядели приволжские дети. Все годы меня преследовало зрелище: умирающая от голода мать с живым ребенком или еле живая мать с умирающим ребенком: голод в Поволжье, голод на Украине, голод раскулачиванья и голод войны».
Еще до официального брака пара скиталась по стране, спасаясь от гражданской войны. Поэта арестовывали обе враждующие стороны — нигде он не был своим.
«Я часто слышу жалобы и стоны бывших эмигрантов, которых никто не убивал и не уводил по ночам в невероятные тюрьмы двадцатого века, но я не затыкаю ушей, потому что узнала, как горек эмигрантский хлеб на чужбине. Узнала я это в Грузии. У моих современников был выбор — чужой хлеб на чужбине или собственное смертное причастие. Ни одна из этих возможностей не является „меньшим злом“. Зло меньшим или большим не бывает, потому что оно есть зло».
Надежда оказалась настоящей правой рукой поэта. Мандельштам уходил в лес на пару часов, где думал над новым произведением, потом приходил злой и быстро-быстро диктовал. Жена точила карандаши и писала, писала.
«Он никак не мог понять, как это я не запоминаю с одного раза целого предложения, а я тогда же поймала его на том, что он иногда забывает произнести слово, а то и несколько слов, но уверен, что я их услышала и без звука. „Ты что, не слышишь, что без этого не держится?“ — упрекал он меня. Я отругивалась: „Ты думаешь, что я у тебя в голове сижу и твои мысли читаю… Дурак, дурак, дурак…“ На дурака он сердился, а мне подносил „идиотку“. Я визжала, а он оправдывался, что это прекрасное древнегреческое слово. Дурак, дурак, дурак — да еще древнегреческий…»
После смерти Осипа все то надиктованное она научилась запоминать, а в старости, еще до издания неопубликованного, жаловалась друзьям, что боится забыть.
За 19 лет жизни у Осипа и Надежды Мандельштам не появились дети. Кто-то из современников писал, что Надежда мечтала о сыне, но сама она в своих мемуарах поставила точку в этом вопросе.
«Хорошо бабушкам, которые возятся с внуками, но я никогда не хотела иметь детей и рада, что у меня их не было. Именно на это у меня хватило ума».
Себя она считала женщиной нового времени, отвергающей все старые порядки, не отягощенной бытом и детьми. Это во многом объясняется временем, в котором женщине довелось жить: голод, неопределенность, вечные переезды с места на место. К тому же быть женой поэта оказалось опасно. Как говорила Надежда, за поэзию легче лишиться жизни, чем получить деньги.
«На этаж ниже в той же гостинице поселили Мстиславского. У него на балконе всегда сушились кучи детских носочков, и я удивлялась, зачем это люди заводят детей в такой заварухе».
Надежда не любила называть себя женой, говорила, что в неспокойное время куда удобнее быть подругой и соратницей. Мандельштам был человеком старой закалки и хотел, чтобы у них было «как у всех». С другой стороны, хоть он и посвятил одну из своих книг жене, но романтичных признаний и посвящений Надежде практически не оставил. Были стихи для Ахматовой, Цветаевой, Ольге Ваксель. Последняя, к слову, была его любовницей. Во времена расцвета его популярности, он в тайне от жены снял ей номер в гостинице, а потом и вовсе познакомил обеих.
Кстати, сама Ольга потом писала, что романтические чувства к ней испытывал не только сам поэт, но и его жена, из-за чего пара периодически скандалила. Надежда назвала это «дикими эротическими мемуарами», но очень не хотела, чтобы они были напечатаны.
«Всю жизнь он стремился, чтобы я устроила ему сцену, поборолась за него, расшумелась, раскричалась. По неписаным законам моего поколения нам этого делать не полагалось, и единственный раз, когда я разбила тарелку и произнесла сакраментальное: „Я или она“, он пришел в неистовый восторг: „Наконец-то ты стала настоящей женщиной!“»
Кто-то из современников пары писал, что у в доме Мандельштамов воспевался «культ уродства». Надежда как будто намеренно подчеркивала свои особенности, высмеивая каноническую красоту женщин и тем самым подчеркивая свою непохожесть на всех. Тем не менее, мечты у Нади были совершенно обыденными:
«Я вспоминаю убогие мечты мои и женщин моего поколения: домишко, вернее, комната в коммунальной квартире, кучка червонцев — хоть на неделю вперед, туфельки и хорошие чулки. Женщины, замужние и секретарши, — все мы бредили чулками. Непрочные — из настоящего шелка, чуть прогнившего, — они рвались на второй день, и мы, глотая слезы, учились поднимать петли».
«Пайки раздавал Горький, заступник и предстатель. В его руках находились ключи к некоторому, весьма относительному, благополучию. Поэтому к нему непрерывно тянулись люди с просьбами. Когда приехал Мандельштам после бесконечных странствий и двух белых тюрем, ему причиталась какая-то государственная подачка. Союз поэтов запросил для него у Горького штаны и свитер. Горький свитер выдал, а штаны собственной рукой вычеркнул: уже тогда у нас не было уравниловки и каждому полагалось по сумме знаний. У Мандельштама знаний на штаны не хватало. Гумилев отдал ему свои — запасные. Мандельштам клялся мне, что, расхаживая в брюках Гумилева, чувствовал себя необыкновенно сильным и мужественным».
В 1933 году Мандельштам пишет стих, высмеивающий кремлевскую власть, на поэта доносят и отправляют с женой в ссылку на три года.
Мерч
Рассылка
Правда, благодаря письмам Пастернака, Ахматовой и других известных друзей, приговор смягчили. Паре разрешили выбрать любой город для ссылки, кроме двенадцати крупнейших. Практически наобум они выбирают Воронеж, где три года выживают.
«Выгоняя очередного человека из Союза писателей, отправляя кого-нибудь в лагерь, в тюрьму или на расстрел, добрые писатели делают вид, что они ни при чем, а только с горечью выполняли приказ начальства. А ведь если подумать — каково общество, таково и начальство. Прошу это помнить и поменьше вздыхать и улыбаться. Каждый вздох и каждая улыбка представляются мне непристойностью».
Через три года они возвращаются в Москву в свою квартиру. Одну комнату в ней занимает человек, донесший на поэта.
Совсем скоро на Мандельштама заводят новое дело и 1 мая 1938 года, ровно через 19 лет после дня знакомства, Осю и Надю навсегда разлучают.
Она, боясь, преследований, уезжает из Москвы и селится на пути следования эшелонов с заключенными, чтобы вдруг нечаянно пересечься хотя бы взглядом.
Увы, этого не произошло. Надежда пишет мужу последнее письмо, которое он никогда не прочитает.
С этого момента начинается путь спасения черновиков поэта, ради которых Надежда и прожила следующие сорок лет.
Она билась за каждый клочок бумаги, к которому прикасалась рука поэта, судилась из-за неправильной трактовки стихов Мандельштама и в итоге решила написать мемуары, где бы рассказала все, как видит она. Первая книга больше о творчестве и судьбе мужа, вторая — больше о ней.
Получив напечатанные в Париже воспоминания, Надежда легла в постель и заявила, что свой долг выполнила и хочет «к Оське». С тех пор и до самой смерти она практически не вставала.
Однажды в честь выхода новой книги больной и старой Надежде позвонили с радио и вывели разговор в эфир.
Мария Розанова: Как вы себя чувствуете?
Надежда Мандельштам: Плохо.
Мария Розанова: Кто с вами?
Надежда Мандельштам: Никого.
Мария Розанова: Как настроение?
Надежда Мандельштам: Настроение хорошее.
Если бы жизнь и борьбу Надежды можно было как-то озаглавить, этот короткий диалог идеально бы подошел.
Еще почитать по теме
Отверженные родиной: три истории любви и разлуки в переписках Мандельштама, Пастернака и Набокова с семьями
