«В этом, наверное, и заключается суть материнства — каждый день делать что-то такое, за что впору давать Нобелевскую премию»

Сегодня всю ночь орал кот. Я не спала и вслушивалась в его беготню, обливаясь холодным потом. Получается, его цистит вернулся. Или нет? Потому что если да, это означает только одно — походы по больницам, очереди, неподъемные счета, врачи-шарлатаны, которые только и норовят, что тебя облапошить, врачи-фанатики, которые только и норовят, что уличить тебя в недостаточном рвении, вечное бдение у кошачьего туалета и бесполезные попытки накормить его влажным кормом.

Хотя, наверное, все это трудно назвать «только одно». Если же нет — это все равно означает постоянную слежку за котом, вечное бдение у кошачьего туалета и бесполезные попытки накормить его влажным кормом. Так или иначе — я в ловушке.

В пять утра муж громко собрался и уехал на корпоратив, который пройдет не где-то, а в самой Турции. Это значит, что я остаюсь с котом (и всем остальным!) без какой-либо помощи. А еще у меня не будет машины, чтобы ездить по больницам, потому что я все никак не сдам на права, так как вечно у нас кто-то болеет, а один раз даже я сама. А время идет, и скоро я забуду, с какой стороны у машины руль. Хотя это, наверное, как раз не так важно, поскольку руль у машины бывает и там, и там.

Интересное по теме

Я была соло-мамой три дня, и мне не понравилось. Колонка в поддержку мам, воспитывающих детей в одиночку

В шесть утра встала дочь Кира и громко потребовала хлеба и зрелищ (бублик и мультики), клятвенно пообещав, что не будет меня дергать и даст поспать, пока не прозвенит будильник. На ее языке это означало разбудить меня уже через десять минут, жалуясь, что мультик скучный и ей нужен другой, а какой именно, она не знает.

В семь утра я, совершенно разбитая, вылезла из кровати после безуспешных попыток заснуть под хор песен из «Трех котов» и тревожных мыслей об одном конкретном коте (его спина с укором смотрела на меня с Кириной кровати) и вяло попыталась увлечь дочь в ванную — мыться, чистить зубы, переодеваться — то есть делать все то, что мы делаем каждый день, и то, о чем Кира каждый день впервые слышит.

В ванной я увидела, что у меня воспалился глаз, и, кроме боли и невозможности надеть линзы, я за ночь обзавелась еще и опухшей складкой под нижним веком. Я сразу расстроилась, потому что с завтрашнего дня собиралась наконец-то возобновить психотерапию — после трех лет настойчивых рекомендаций психиатра, которым я всячески противилась и говорила, что предпочитаю заедать стресс и покупать себе очередные джинсы. И вот когда я решила дать психотерапии шанс, у меня распухает глаз (не говоря уже о коте), а ехать на первую встречу с больным глазом, который растарабанило на пол-лица, мне очень не хотелось бы.

С другой стороны, что-то во мне радостно шевельнулось при мысли, что встречу можно отменить, для этого я бы даже сфотографировала и отправила свой глаз, предварительно состроив серьезное и обеспокоенное лицо. Хотя не стоит сбрасывать со счетов и тот шанс, что за отмененное перед самим сеансом занятие мне придется заплатить, а я человек честный и, конечно, его оплачу, после чего у меня жестоко испортится настроение и я снова возненавижу всех психотерапевтов и психотерапию как науку. И все это из-за вспухшего глаза. Слишком высокая ставка.

В этот момент позвонила Кирина преподавательница по рисованию и лепке (господи, а ведь еще и восьми утра нет!) и сказала, что Киру надо срочно обучать индивидуально, иначе она никогда не научится рисовать, как ее другие ученики, которые начали обучаться с трех лет и чьи работы она мне выслала накануне. Я видела эти рисунки — бабочки и гроздья винограда, обычная наивная мазня без намека на искусство. Мне сразу же захотелось спросить, сколько времени (начиная с трех лет) должно пройти, чтобы ребенок научился рисовать бабочек, но я постеснялась.

Зато спросила, сколько стоит индивидуальное занятие. «Две тысячи, — бойко сообщила преподавательница. — Но для максимального эффекта надо брать сразу два занятия за четыре, и начинать необходимо немедленно, потому что развитие ребенка не стоит на месте». Я согласилась, что развитие ребенка не стоит на месте, но мысленно предположила, что спешка, возможно, вызвана и тем, что клуб, где Кира занималась у нее до этого, в конце сентября закрывается, а в клубе я платила 500 рублей за занятие, но никак не четыре тысячи. Про четыре тысячи я сказала вслух, на что преподавательница ответила, что это нормальная рыночная цена. «Но ведь не за рисование бабочек», — взмолилась я и сразу же пожалела об этом. Преподавательница тут же разразилась тирадой о том, что это не просто рисование бабочек — это постановка руки, длинный штрих, короткий штрих, растушевка и прочие жизненно важные вещи. Разве меня не интересуют жизненно важные вещи для моего единственного ребенка?

Разумеется, меня интересуют такие вещи, более того, я все время о таких вещах думаю, но не уверена, что Кире нужен длинный или короткий штрих. Она больше любит притворяться, что она комар или младенец, сосущий соску.

Интересное по теме

«На развивашки я ходила к бабуле, которая научила меня петь матерные частушки и ругать Ельцина»: колонка молодой матери против раннего развития

«Загубить талант ребенка — ваше право», — злобно сообщила мне преподавательница, на что я сказала, что вряд ли у Киры есть какой-то художественный талант, и сразу же одернула себя, потому что нельзя, наверное, так говорить о своем любимом ребенке. Так, скорее всего, и появляются комплексы, когда родители в тебя не верят. Но дело не в том, что я не хочу верить в Киру, — дело в том, что я не хочу платить четыре тысячи за рисование бабочек.

На часах уже было восемь часов, а преподавательница все убеждала меня не запускать развитие Киры. Пока она говорила, я рассматривала в зеркало свой глаз, кот выл, а Кира дергала меня за штанину, доказывая, что мыться она не будет, зато будет вяленую клюкву и вареную кукурузу, которой у нас нет. Да и сезон на нее давно прошел, но это, разумеется, уже полностью моя проблема, как и то, что Кира недавно полностью отказалась от мяса и молочки.

Педиатр, осматривавший ее, покачал головой и посоветовал давать Кире тофу и нут, чем поверг меня в глубочайшую депрессию, потому что человек, который скормит трехлетке тофу и нут, получит Нобелевскую премию. В этом, наверное, и заключается суть материнства — каждый день делать что-то такое, за что впору давать Нобелевскую премию. Но никакой премии, разумеется, никто не дает, зато все с завидной регулярностью напоминают тебе, что ты губишь талант ребенка, или недостаточно самозабвенно лечишь кота, или вечно сидишь в телефоне, в котором к восьми часам уже скопилась куча рабочих сообщений.

Еще я подумала, что взрослая жизнь — это к восьми утра уже быть порядочно задолбанной и находиться в постоянном липком страхе, что кот все же серьезно болен или Кира смотрит слишком много мультиков и ослепнет, а ведь у нее плохая наследственность, и вот уже два часа она ходит немытая и нечесанная, а это еще и чувство вины и бог еще что знает что, и мне захотелось бросить трубку, сесть на пол и заплакать, но вместо этого я пообещала преподавательнице обязательно держать с ней связь, после чего повернулась к Кире, обняла ее и сказала, что сегодня будет очень классный день и вообще все у нас хорошо, а будет — еще лучше.

Обязательно, вот увидишь.