«Я была умной девочкой. Я поняла, что нужно соглашаться»: монолог редакторки НЭН о пережитом в детстве сексуализированном насилии

И все же даже с учетом страшной статистики цифры остаются цифрами и мало кого трогают. Поэтому мы считаем важным давать слово самим жертвам: у нас уже выходил материал с рассказами женщин, переживших сексуализированное насилие в детстве, а сегодня мы публикуем монолог редакторки НЭН Ирины Кищиной. Она решила поделиться своей историей, чтобы показать, насколько страшным и при этом будничным может быть преступление против телесности ребенка.

Не помню точно, но скорее всего, это был 2001 год. Мне было десять, летом исполнилось бы 11. Мы живем на железнодорожной станции: из моего окна видно платформу, она тянется вдоль старинного одноэтажного дома на 11 квартир. Моего дома. Это очень странный дом и странное место для жизни. Все потому, что раньше это был вокзал, а квартиры в нем давали железнодорожникам. Мой дед, папа и тетя работают на железке, а раньше и мама.

Дед и бабушка живут близко от нас, в небольшом домике, построенном на северный манер, с одной комнатой и печкой. Это родители моего папы. Мамина мама живет далеко, и мы почти не общаемся, но к этим бабе и деду я хожу часто. Чтобы попасть к ним, надо пройти вдоль путей, потом перейти и пройти еще немного. Мне десять и я каждый день хожу через железку в школу и обратно. Есть переход, но из-за него получается большой крюк. Я не боюсь поездов, я с детства здесь живу. Я смотрю по сторонам, не наступаю на стрелки и слушаю поезд, а не музыку.

Поэтому я удивилась, когда перешла дорогу, как и каждый день, и меня остановил мужчина. Он сказал, что милиционер. И что здесь нельзя ходить. Я засомневалась вроде бы, и тогда он показал ксиву. Просто какой-то пропуск с фото и размашистым нечитаемым почерком. Была зима. Он был в серой куртке с отражающей надписью Columbia и в шапке. Глаза темные, что-то в них восточное было, хотя лицо в целом славянское. Усы, как щетка, под носом.

После я однажды увидела папу своей лучшей подруги, и у него были такие же усы. Я еле заставила себя перестать подозревать его.

Так вот. Была зима. Январь. Поэтому было темно, хотя время едва подошло к пяти. Он сказал, что нельзя подходить к путям ближе, чем на десять метров, и что я нарушила закон. Спросил, где мои документы и мама. Мама уехала на машине в тот день далеко, не помню точно, куда, и тогда ее не было. Она должна была приехать на дачу (так мы зовем дом дедушки, хотя от квартиры до него всего 600 метров). На даче мы должны были встретиться и пойти домой вместе.

Он сказал, что отведет меня в отделение и на самом деле повел в сторону линейного отделения милиции, я же местная, я знаю. Видя мою нервозность, он обещал, что я сутки там просижу до установления личности. И вот, пройдя метров 30, он предложил мне все решить как-нибудь по-другому.

Я была умной девочкой. Я поняла, что нужно соглашаться, чтобы не сообщили в школу и чтобы у меня не было судимости и всего такого. Я согласилась, толком не понимая, что именно он предлагает. Он завел меня в заброшенные стоящие там же сарайчики, где путейцы раньше хранили шпалы и всякое такое.

Я думала, что я взрослая и умная. Взрослые так поступают — решают проблемы.

Сначала он спустил штаны и вывалил свой пенис. Сказал гладить его. Я сказала, что боюсь. Боюсь сделать ему больно. Но он подбадривал меня, говорил, как нужно двигать. Потом дома мама спрашивала меня, была ли водичка. Зачем она так, я ведь знала, что это называется сперма, думала я тогда.

Дальше он попросил меня расстегнуть и приспустить мои штаны. Он трогал меня за промежность, за половые губы и говорил, что мне повезло, остальные девочки делают это губками. Я тогда запомнила эту деталь, потому что была уверена, что со мной сейчас происходит преступление, и он серийный. Хотя, наверное, про других девочек это он глобально говорил.

Ровно перед моими глазами была надпись на куртке Columbia, и я старалась сконцентрироваться на ней, чтобы запомнить, чтобы потом его смогли найти. Еще я смотрела на подсвеченный фонарем рядом снег и понимала, что всего два-три широких шага — и я смогу убежать. Но я не бежала. Почему я не убежала? Я оцепенела, смотрела только на надпись и ждала, что будет. Я помню прикосновение между ног, помню, что руки были холодные. Помню, как он задышал чаще и кончил.

Примерно в это время мимо сарайчиков проехала моя мама. Дорога проходит там вплотную, одной стены нет, то есть она буквально на расстоянии вытянутой руки была. На нашей красной пятерке. Я сказала, что это моя мама. Что она будет меня искать.

По-моему, я не плакала, я была довольно собрана и собиралась выйти из этой истории живой. Поэтому я старалась угодить этому человеку.

Когда он разрешил, я очень быстро оделась. Он сказал, что об этом никому нельзя говорить. Спрашивал, буду ли я хорошей девочкой и действительно никому-никому не скажу. Я пообещала, глядя в глаза, что так все и будет. Я знала, что вру, потому что первым делом собиралась все рассказать.

Потом он пошел в сторону станции, а я побежала в обратную, к дому бабушки с дедушкой. Я бежала огромными шагами и рыдала, задыхаясь от бега. Мама сразу поняла, что что-то плохое случилось, когда увидела меня. Путанно я рассказала, что произошло. Не помню, что случилось дальше.

Следующее воспоминание — мы с мамой заходим в магазин, что на автобусной остановке. Там, облокотившись на стол для покупок, стоял этот мужик. Он пил пиво. Увидев меня и маму, он все понял. Я помню, как мама встала в дверях, заслонив собой выход. Но что она могла против него. Он откинул маму в сторону, она выбежала вслед за ним. Она потом годы спустя рассказывала, как бежала вдоль припаркованных таксистов-частников.

Она кричала им: «Помогите, остановите его! Он мою дочь изнасиловал!» Но никто не помог. Один со смехом крикнул в ответ: что бежишь, тоже хочешь?

Я очень рада, что начали говорить о насилии все чаще и громче. Один флешмоб #янебоюсьсказать многого стоит. Кстати, я тогда не решилась написать свою историю. Было правда очень сложно начать говорить об этом, но я хотела переломить это в себе, показать, что я сильнее того страха, который внутри, я выше осуждения, которое могу спровоцировать.

А на самом деле я написала постик типа «вот все не боятся сказать, а я боюсь, но все равно скажу, дайте мне день на собраться с мыслями». И мой хороший знакомый написал тогда: что ты, мол, интересничаешь, говорила бы прямо, а то тоже мне… И это меня просто морально прибило тогда.

Я поняла, что не готова, чтобы по моей душе топтались сапогами. И опять замолчала.

День моего изнасилования закончился очень поздно. Мы обратились в полицию (и это было правильно). Я рассказала свою историю девушке-милиционерке. То, как она слушала — мне тогда показалось, что ее это возбуждает, что ли… Что она не относится серьезно к тому, что произошло.

Его искали по описанию всю ночь, но не поймали. Через неделю было опознание, в комнате было несколько человек. Мне было страшно. Вдруг я ошибусь. Что тогда будет с человеком? Из-за меня будет сидеть невиновный? Я уже не очень хорошо помнила его лицо. Но на опознании не было никого похожего на мои воспоминания. Всех тогда отпустили.

На следующий день мы поехали в Макдональдс с мамой. Далеко, аж в Красногорск. Это была увеселительная поездка, чтобы я разгулялась.

Много лет спустя я дважды видела на платформе мужчин, которые вызывали во мне ужас и трепет узнавания, но я никогда не была уверена. Тогда я призналась себе, что у меня есть страх перед чужой плотью, я не могу сделать больно, даже когда нужно (например, сделать укол маме). Но его я бы била.

Била бы за всю боль, которую испытала после этого дня.

Что еще… Я очень долго винила себя. В своих фантазиях я представляла брутального мужчину, который заломает меня своими сильными руками и заставит выполнить все грязные желания. Наверное, за это надо сказать спасибо массовой культуре и кино, в которых чем токсичнее отношения, тем больше поклонников. Правда, в фантазиях я от этого получала удовольствие, а по факту это был ужас.

Есть и плюсы. Я была девственницей до 21 года. Я целовалась к тому моменту дважды, но не могла построить отношения ни с кем. Я никого не подпускала к себе. Так моим первым мужчиной стал мой муж. Он единственный оказался достаточно добр и упорен, чтобы не отступить и методично завоевывать мое доверие. Так я не попала в отношения с кем-то другим и не осталась в них по инерции или не зная ничего лучше. Я дождалась и отфильтровала всех соискателей, пока не нашла идеального. В этом я вижу плюс и божий промысел по принципу «что бог ни делает, все к лучшему». Кто знает, как сложилась бы моя жизнь без этого (ужасающего) опыта.