Никто больше не будет надо мной насмехаться в тот момент, когда я одна открытая рана: личная история о замершей беременности

Матери на любой стадии пути — будь то беременность, сам процесс родов или первые недели дома — напоминают мне открытую рану. Любое неосторожное слово может причинить боль, в то время как в другой период своей жизни женщина бы и не обратила на это внимание.

В большинстве больниц женщинам оказывают отличную медицинскую помощь. Самые тяжелые роды, которые в прошлом привели бы к смерти и матери, и ребенка сейчас обычно заканчиваются успешно. Но в то же время с психологической поддержкой дела часто обстоят едва ли не хуже, чем сто лет назад. Грубость, насмешки, да и просто холодность врачей и персонала могут превратить «волшебный опыт» в тяжелые воспоминания.

Мои первые роды прошли легко и стремительно. Так стремительно, что я и сама не поняла, как оказалась дома с непонятным мне любимым ребенком и (как выяснилось позже) с остатками плаценты в матке. Кровотечения никак не прекращались, изменился их характер, и через неделю я вернулась в больницу к врачу, принимавшему роды.

Осмотрев меня, он поцокал языком:

«Будем делать чистку». Я испугалась.

Операция, наркоз, а как же ребенок?

«А что ты хочешь? Дальше ходить вонять?»

Операция прошла достаточно быстро. Пару часов после нее я пролежала на кровати обтянутой резиновой простыней. С марлей между ног. Потом встала и медленно поковыляла к выходу. В дверях я слышала бурчание уборщицы, протиравшей простынь после меня. Я не могу сказать с точностью, вызвал ли этот эпизод мою послеродовую депрессию, или она началась бы и так. В любом случае это воспоминание до сих пор одно из самых горьких и унизительных в моей жизни. Вот я лежу на стуле с раздвинутыми ногами.

Я одна и мне страшно, а врач с рукой внутри меня надо мной насмехается.

Два года спустя совсем другой врач в совсем другой больнице поставил диагноз: «Беременность замершая, и сам плод не выйдет, нужна чистка».

Горе о потерянном ребенке, которого я не знала, но уже любила, смешалось со страхом повторить весь тот прошлый опыт: «Давайте подождем, может обойдемся без чистки?» Мы подождали. И еще подождали. И еще. Мое тело решило никого не выпускать, так что чистка была неизбежна.

Я лежала в чистой постели в палате и ждала своей очереди. За это время ко мне три раза подошла медсестра. Первый раз она сказала, что мне пока нельзя есть и пить, потому она не может принести мне обед, но она понимает, что я, наверное, голодная. Второй раз она зашла пожелать мне удачи с операцией. А третий раз принесла стакан сладкого крепкого больничного чая: «Ты пока его не пей. Но как только проснешься после операции, вот чтобы он сразу у тебя был. А то вдруг я буду занята и сразу не смогу зайти».

За час до операции в палату зашел врач. «После операции физически вы будете чувствовать себя хорошо. Но я понимаю, что эмоциональное восстановление займет гораздо больше времени. Вам будет очень нелегко, и горько, и грустно», — сказал он.

Я посмотрела на него с недоумением. Это был первый раз, когда врач-гинеколог сам начал говорить со мной о чувствах, а не о симптомах.

«Вам сейчас тяжело. Мне правда очень жаль, что вам приходится это пережить. Но вы не одна, мы позаботимся, чтобы все прошло хорошо». И я ответила: «Мне очень грустно, и горько, и тяжело». И расплакалась.

И почувствовала, как внутри меня наконец разжимается какой-то крепко сжатый ком, который был там с самых первых родов.

Я не одна. Обо мне позаботятся. Никто больше не будет надо мной насмехаться в тот момент, когда я одна открытая рана.